Такое-то число, такого-то месяца в таком-то году.
Я понимаю: душе всегда есть место, хоть бы и в пятках, ее в тюрьму не посадишь. Однако музыка не тюремщик, а так - погонялка. Ты в голову - она в голову, ты в сердце - и там все слышно, тогда - в пятки! - а тут выходит Стэн Гетц со своим "Nature Boy"ем" и хрясь по ногам саксофоном, хрясь! В ритме еврейского народа. То есть очень целеустремленно. Лучше бы, все же, Гетц оказался мулатом, креолом, каким-то метисом... только не так. Слишком уж эта замедленная Хава Нагила хватает душу...
...и переносит ее в Италию. Чарующая страна телят. Оливковое масло. Волосы над губой зрелой "контадины", развалины, мафия, солнце, пот, пытка "касетта", когда зажимают мошонку в тиски и бьют палками по ступням. А если вместо палки взять духовой инструмент? А если сделать его ударным? И сплясать под тамтамы зажигательную джигу на любовной могиле.
Тот же месяц и год.
Плохо, когда женщина уходит. Еще хуже, когда уезжает. Но самое печальное событие - это когда тебя покидают ради мест, знаменитых всемирно. И ты смотреть не можешь на еженедельные туристические байки про пирамиду Хеопса, щелкать пультом на поганый Кремль в каких-то новостях... Хоть башни-близнецы завалили. Зато остался Лувр, еще недобит Колизей и время от времени вспоминаются обломки берлинской стены. Впрочем, можно не смотреть ящик, не слушать радио, не держать периодики в туалете. Но вот что делать, когда любимый сорт пива - это Балтика шестой номер? Продолжать его пить, я полагаю. В конце концов - не этикетку в горло заливаешь. Правда, реклама везде... Это хуже. Так и говорят: "Знабляменитое пиво России". Да я верю. Да можно бы и помолчать уже. Я понял, иду.
Каждый день, с недавних пор, туда хожу. По вечерам, когда надо кормить животное, я как тепловоз прусь одним и тем же маршрутом. И никак не могу сойти с этой привычной дороги. Метро, подъем, подъем, направо, направо, направо, а под конец - раз! - и левее, и все левее! Опаньки - почти дома.
Кормление животных - процедура не из сложных, уборка территории после ихнего говна - тоже (не людское же оно, в самом деле), наитяжелейшее - это приход. Дохождение до места назначения. И пребывание в нем. Открывая дверь, думаешь: да пребудет со мной сила. Невольно уходя, повторяешь: да не убудет этой силы и дальше. А что сила? Ее отпущено немало. На мой век хватит. Другой вопрос, сколько этот век продлится. Впрочем, последнее пока не важно.
Все то же, плюс один день.
Сказано: свет - это благо. В принципе, оно так и есть. Если бы не было красноватых пятен, освещающих мне путь - идти стало бы тяжелее. А так - льются мутные лучи со лба и боков. Даже, сдается, на спине некое подобие стоп-сигналов есть. Откуда?
Сейчас. Надо сказать, что кроме матерных слов, есть и матерные буквы. Неприличные уже просто так, как бы сами по себе. Допустим, "х" и "й". Ничего страшного? Это если друг от дружки далеко. Поставь рядом - и все. Того, чего между ними не хватает - уже сразу хватает. Ясность предельная. Что выходит? Мат не на заборе, а в голове? На заборе только невинные палочки, шапочки, знаки? Банально.
Мат в голове, но только у шибко грамотных, а не у всех.
Да, про свет: на моем лбу, спине, боках - везде написаны эти самые буквы. Плюс совершенно подцензурные "у", "л" и "о". Желающие - могут найти в этом похабень, жалеющие - не заметить (впрочем, я лишь предполагаю: никто другой, слава Богу, не видит ни света ни слов). Объективная реальность - это то, что там приходится находить только мне.
Часто кажется, что грубое слово вписано туда очень давно и не мною. Просто теперь его стертость подвели. Его размытость очертили. Его мелкий контур углубили до мяса, и вот - нет иных на мне слов. И не было никогда. Раньше я просто любопытствовал: кто эту красноту туда наляпал, но сейчас, когда она вовсю засветилась, очень хочется найти этого кого-то, а потом свернуть ему шею.
Ладно, лирика лирикой, однако кушать хочется всегда. И не только мне. Вот, идешь, приходишь, снимаешь куртку, ботинки, надеваешь холодную домашнюю обувь, берешь банку доместоса, моешь, берешь банку еды, отбиваешься кормишь.
Потом думаешь снимать ли штаны, вставляешь кассету (с пыткой прошу не путать)... ах! близорукость - кресло придется двигать. Снимаешь таки одним махом нижнее и верхнее белье, и дрочишь, дрочишь, дрочишь.
А потом, что потом остается делать? Представьте себе полуголое существо с такой именно надписью, как у меня, ну? И оно занимается тем, о чем сказано выше. Что ему делать? Вынимать кассету (с пыткой путать уже можно)? Вытирать грудную надпись? Лобную? Неужели опять поджираться любимым шестым номером почти ненавистного пива? Не "на-" жираться в усмерть, а именно "под-" пивать. Так, чтоб все сочнее, не больше.
Обычно делать уже просто нечего. Поздно. Однако сегодня особенный день.
Те же сутки. Пятью минутами позже.
Потому что, надев оба белья, понимаешь: ты здесь не один. Первый раз за все время кормежек. Рядом сидит некая, совершенно незнакомая она, причем тоже водит рукой где-то между ног.
- Ты кто? - спрашиваю я, оправившись от мягкого шока.
- Знакомая. - Заканчивать она явно не спешит и отвечает походя, в пустоту.
- Чья?
- Всех.
- В смысле?
Но, кажется, процесс у нее зашел слишком далеко. Какие тут слова? Стоны, всхлипы, аж губа закусилась.
- В смысле? - Повторяю я на десятой минуте просмотра.
- Что "в смысле"?
- Ты кончила?
- Да дорогой. Кончила. Пойдем, чего-то покажу.
- Видел я уже все. Куда ж больше? Тебе что, тоже ключ оставили? А зачем? Ты ее подружка?
- Ха! Вроде того, пойдем - все увидишь.
Вот и понимай. Квартиру я знал, как облупленную. Показывать здесь явно нечего. На подружку эта дама походила с большим трудом. А трудиться мне лень: настроение, чудное послеоргазменное любование всем и вся - кажется уходило. Желание построить кормушку, наложить туда сала и зерна, чтобы глупые жирные малютки ели оттуда клювиками, когда им плохо зимой, мысли о добром Боженьке, чьи ноги так хочется обнять и долго спокойно плакать, - весь этот кратковременный рай уже ускользал. Ах как жаль было менять его на всякие эрзацы, вроде шестого номера или обещаний что-то показать, услышанных от голой незнакомки. Ну что, что еще можно увидеть?
- Пошли. Не мечтай. - Она взяла мою руку и потащила в ванную, недавно оплодотворенную доместосом с ароматом "Оушен фреш".
"Господи, как они только не изгаляются, эти прокторы! Аромат целого океана хлорки - только представить себе..." Меня сразу повалило в тошноту.
- Эй, ты что? Что за реакция, дорогой?
- Просто тошнит.
- Ничего страшного. Дверь закрой.
Лучше бы я ее открыл еще шире. А заодно и входную. Чтобы смотаться прямо сейчас и не видеть случившегося потом.
"Яма-а-а-а-айка!" - Заверещал Робертино Лоретти. "Яма-а-а-айка!" Дальше пошел неразборчивый речитатив на итальянском, но я уже не слушал: незнакомка залезла в ванную и зарыдала там, скрючившись, как ребенок, размазывая тушь, хлюпая соплями на холодный чугун. Потом попыталась включить душ, сломала ноготь и стала грызть его, подвывая от неизвестного горя. Открыв, наконец, горячую воду, она неожиданно выбралась из ванной и упала передо мной на колени.
- Не уходи! - обняла мокрыми, слизкими руками. - Не уходи-и-и-и!.. Ну пожалуйста-а-га-га... Не бросай меня!.. Ну! Я прошу тебя... прошу.
А бодрячок Роберто все наяривал про теплые страны. Так что голова шла кругом, по углам ванной, по обшарпаным стенам, по зеркалу... И надпись - гадостное демаскирующее ругательство - как паровозная топка горела во лбу. Сияла так, как будто два черта-кочегара поспорили на бутылку, кто быстрее закидает в эту топку уголь из своих тележек.
Мелкие, одинокие лужицы, ошарашенный я и зародышевое женское тело - вот что застала вернувшаяся тишина. Потом тело подняло голову и совершенно спокойным голосом спросило:
- Помнишь?
Я помнил. Хорошо и в детялях. Правда музыка в памяти не задержалась. Существовал я, была моя тогдашняя любовная находка (сегодняшняя любовная же потеря), имелись чувства - бурные, пенные эмоции - но музыки не было.
- Помнишь? - повторила она. - Ничего не забыл?
- Нет. Только откуда ты...
- Какая разница, дорогой? Ты помнишь, я помню. Мы оба все знаем. Чему удивляться?
- Но сейчас...
- Да. Сейчас все иначе. И чему тут, повторяю, удивляться? Тому, что ты сам сопли готов пускать? А раньше, где это все было раньше? Почти пол-года. Чем ты тогда думал?
- Но я же не так... Я же не навсегда. Да не уходил я, в конце концов!
- Неуже...
- И почему с тобой об этом говорить?! Ты кто?
- Догадайся сам, дорогой.
- Да нахрен мне это надо! Я тебя не знаю. Ты меня тоже. Никогда тебя раньше не видел. О чем разговор?!
- Правильно, не видел. Не было и не видел. А теперь есть. Можешь смотреть, дорогой "***ло". Пока.
- Что?!
Однако, последняя фраза оказалась и прощанием тоже. Незнакомая фурия исчезла, оставив меня на мокрых плитах коричневого пола. Бог с ним, что пришлось еще раз возить тряпкой. Ладно. Но откуда она взялась, кто и зачем? И что с этим дальше делать, а самое главное: как она знает про то, что кроме нас двоих никто знать не мог? Хотя нет, главное - это как она прочитала невидимое слово на моем лбу?
Стоп. Начнем сначала. Подружка, которой все рассказали? Бред. Никто бы так себя не вел. Да и зачем, когда можно все прекрасно сделать самой. И нахрен послать. И прошлое припомнить. И как эта дама возникла на кресле? Хм...
Есть, конечно, внешнее сходство, и сценка из прошлого разыграна почти дословно... Может, родственница? Тоже бред. А надпись как увидела? Как? Опять пошли по кругу...
В общем - дерьмовые, расползающиеся мысли надо было запить. Хотя бы и не глядя на нелюбимую красную этикетку, не слушая рекламу и не думая: кто, зачем и когда высек на мне идиотские слова.
Еще один день.
Нечего особенно говорить. Все как обычно. Знакомое дергание от упоминаний родины пива, работа и сизифов маршрут. Или не сизифов? А... Толку-то? Знакомые мысли, известные вопросы, внутренее дуэлянтство аргументами, заказные убийства фактами, реанимация - опять теми же затертыми мыслями. Самое жестокое - это надежда: во-первых, мучает, сволочь, жжет, и время от времени обламывает на полном ходу. А во-вторых - неубиваема ни на грамм. Сказано же: умирает последней.
Направо, направо... Налево, налево. Вот дверь на пружине, думаю: "если успею ступеньки проскочить, пока не хлопнет - все будет хорошо". Успеваю. Вот кодовый замок: "если сразу всеми пальцами на кнопки попаду - все сложится". Попадаю. Вхожу. Ну уборка, там, корм - дело ясное - смотрю почту: "если что-то написала..." А хули толку от попаданий и дверных успехов?! Нету. Господи! Как все одинаково...
Да: и сам когда-то не писал, и звонил нечасто, и спал где положено, а не где надо. Но как вспомнишь эти мокрые руки в ванной... Слезы, сопли, стоны. Каждый день, то больше, то меньше. Мне сейчас хочется делать то же самое - уж больно настроение похоже. Как-то раз уже закатил истерику, но это раз. А если ежедневно? Как тогда ей реагировать? Нет, вот что если я тоже каждый день начну? Заслужено же то, что когда-либо с кем-либо происходит, да? Нет наказания без вины? Нет. Где тогда вина и где правда? Или бывает настолько по-всякому, что и не разберешься, кто кругом виноват, а кто, как всегда, прав?
За мыслями я и не уловил, когда машинально вставил кассету и механически задрочил. К счастью, оргазм заметить удалось. Впрочем, ничего хорошего он не принес. Сразу же возникла фурия и холодно спросила:
- О чем думаешь, дорогой?
- Быть или не быть...
- Говно вопрос.
- Ну, знаешь...
- Постой, раз уж ты первый сказал... Пошли на Отелло, здесь недалеко.
- Э-э-э...
- Вот твой билет. Мне без надобности. Пойдем, развеемся.
Что я мог сказать? Только то, что люди ее не замечали. Где-то так же, как и намалеванные на моем лбу матюки. Пока мы шли до театра, внимания на нас никто не обращал, вечные старушки на контроле легко пропустили безбилетника и зрители не косились удивленно на голую бабу, сидевшую в партере, положив ноги на соседний стул.
Надо отметить, что спектакль был на украинском, отчего мавр, и вообще игравший неплохо, в разговорах выглядел просто дивно: языка родной страны с африканским акцентом я до того не слышал ни разу. Горечь, почти настоящая тупая горечь жила в его коверканых словах. Я никогда не был на постановках Отелло до того, и с некоторым удивлением обнаружил, что многие мотивы главного героя очень легко понять. Особенно проняла вторая половина пьесы, а также Яго. Тот старался лучше всех и сыграл отменно.
- Ну что, уловил идею? - поинтересовалась подобревшая фурия, когда мы шли обратно.
- Хм... У каждого идея своя: вот у Яго...
- Какой Яго? - удивленно переспросила она?
- То есть?
- Ну какой Яго? Где ты его видел?
- Ты что?.. Мы ж на спектакле были. На Отелло. Не помнишь?
- Прекрасно я все помню, дорогой. Отелло, вот, очень неплохо врезался в память, так сказать. Дездемону жалко. Только не было никакого Яго.
- Как это? Как не было?
- Так. Название у пьесы есть?
- Естественно. "Отелло". Значит и Яго должен...
- Кто тебе сказал? Если название "Отелло" - значит должен быть Отелло... ну и еще кое-кто. И все. Никаких яг.
- Да как же так! Я же видел!
- Хрен ты видел. Нет никакого злодея, никакого завистника, лжеца - никого! Отелло - это да. Его достаточно.
- В смысле?
- В прямом. Есть только он. И давай больше не спорить, а то будет как вчера, - добавила она прямо в мой открытый для возражения рот.
Вчера было отлично. Просто песня была, в сравнении с тем, что сегодня. Если под Лоретти еще получалось терпеть истерику, то слушать Леонарда Коэна и наблюдать все то же самое еще раз - казалось решительно невозможным. Однако, в конце концов, она исчезла, оставив меня мокнуть, внимая музыке, никак не желавшей кончаться.
"... it hurts your pride to stay beneath my window
with your bugle and your drum,
when i"ve been waiting for the miracle, the miracle...
for the miracle to come".
Господи! Какая же сейчас-то гордость, когда буквы опять цветут на лбу махровым цветом, ну какая гордость? Я вот готов стоять и с горном, с барабаном, и с голым хреном, ну я просто не знаю с чем еще стоять под ее окном, чтобы было чудо. "Чуда не будет, дамы и господа, чуда не будет..." - где-то я читал это, не помню уже в какой книге... О! Зачем это тогда написали, зачем, зачем? Зачем бывает Леонард Коэн, зачем Петр Первый основывал города, зачем у меня гадость всякая понаписана везде?.. Почему нет Яго, а есть только один лишь Отелло и все, все, все...
И почему у нас пока что не делают такой хороший портер? Без хорошего портера ведь нельзя - без него никак не заснуть.
Последний день.
А вот просыпаться, конечно, тяжело. Однако легче, чем раньше. Просто сегодня она должна была звонить: встречать или нет, любит или нет, (а, может, все-таки любит - надежда, ох и большая у тебя пасть!), есть ли смысл жизни, или надо поискать его еще.
В общем, двери открывались и закрывались вовремя, кодовые замки отработали безукоризненно, ступеньки пролетали под ботинками резво и зло. Правда, сразу за последней дверью пришлось себя попустить. Фурия, на этот раз даже неплохо одетая, ждала меня за низеньким порожком.
- Сегодня не дрочи, дорогой, - ласково предупредила она. - Хватит уже, да и смысла нет.
- А-а-а... Я могу войти, вообще?
- Можешь. Это не запрещается. Ты работу свою делай - потом поговорим.
Потом настало через пятнадцать сдобренных хлоркой минут. К моей большой радости, не было ни музыки, ни плача. Только кресла, холодная лампа и черная трубка, к которой я буду привязан еще около двух часов.
- На, держи. Тебе, кажется, будут звонить?
- Да. Вроде того.
- Ты, дорогой, смотри, не облажайся.
- А что?
- То. Человек, который может сделать из твоей жизни рай - так же легко способен превратить ее в ад.
- Где-то ты права, я сам об этом думал, но...
- Да-да: но никогда не было никакого Яго. Помнишь?
Сразу после этого она начала медленно растворяться в воздухе. Медленно и, как бы, тщательно - так, чтобы я все видел. Видимость оказалась прекрасной, только как на пленке, запущеной в обратную сторону. Я все равно не понял как так вышло, как именно появилось то, что сейчас, и исчезла та, что тогда, зато "почему" - было яснее ясного. Никаких мокрых пятен, в этот раз, на полу не осталось .
Включая телевизор, я помнил, что секс с самим собой придется отложить. А вот смотреть новости и клипы оказалось куда как менее приятно. Я стал сам себе скринсейвером, каждый раз щелкая кнопкой, засмотревшись в один и тот же канал, более чем на минуту. И эта, обычно неблагодарная работа, была вознаграждена. На каком-то захолустном канальчике был ранний Градский. Он пел что-то такое грустное, но жить от пения, странным образом, хотелось все больше:
В полях под снегом и дождем,
Мой милый друг, мой верный друг,
Тебя укрыл бы я плащом,
От зимних вьюг, от зимних вьюг.
И если бы дали мне в удел,
Весь шар земной, весь шар земной -
С каким бы счастьем я владел,
Тобой одной, тобой одной...
"Искусство парадоксально..." - начал было я, однако додумать не удалось. В трубке зазвонило и требовательна волна чувств бросила ее к уху.
Не знаю, кто видел мое лицо, когда я слушал маленький динамик, закатанный в черную пластмассу. Я не знаю, что выражало оно, когда я односложно отвечал, кивал, грустно хмыкал... Но, может быть, этот кто-то был тогда в театре, может быть он слышал, как на мавританско-украинском ревел Отелло: "Дэ моя хустина?! (Гдэ мой платок?)", может быть он видел, как радостно, желая угодить - в надежде угодить! - бежала за этим мизерным платком Дездемона, летела туда, откуда его уже украла жена Яго. Которого, на самом деле, и не существует.
Такого-то числа, такого-то месяца, такого-то года.
Сегодня попробовал оболонский портер. Тоже ничего. Почти, можно сказать, счастье. Осталось только медленно раствориться в этом мире, вытерев с себя всякую дрянь. Думаю, будет проще - я теперь знаю как это делать. Да и написанное стереть несложно - ведь имя автора известно мне очень хорошо.