Ты всегда удивлялась тому, что я легко извёл тараканов. Нет-нет, я не убивал их; я просто поговорил с несколькими, и они ушли сами. Зато очень скоро взамен появились мухи…
Мухи порядком тупы, и договориться с ними пока не удаётся. Сильно подозреваю, что не получится это и в дальнейшем. Обнаглев, они кружатся по кривым траекториям вдоль всей квартиры; некоторые, особенно нахальные, так и норовят впутаться в мою всколоченную причёску, но я не убиваю мух. Я вообще никогда не убиваю насекомых.
Мне кажется, это из-за того, что я увидел тогда по телевизору, ты сама знаешь что — казнь на электрическом стуле. А, может, просто от стеснения… я ведь всегда был какой-то… боязливый. В дверь постучать было страшно, заговорить первым — тем более. А в институте — вообще кошмар… до сих пор не понимаю, как мне удалось связать что-то наподобие человеческой речи на защите диплома. Зато теперь я уже ничего не боюсь, потому что я просто не вижу ничего, вот и всё.
В этом-то и содержится моя сверхзадача: ведь я знаю, что человеку на всю жизнь даётся всего одна Мысль, да и ту он чаще всего не может передумать, потому что наивно считает, что мыслей много, и отвлекается. А я знаю, как обстоят дела на самом деле, — и думаю эту Мысль, становясь всё ближе к покою и истине, что значительно лучше, чем бессмысленная суета производящих и потребляющих человеческих существ.
Мухи изрядно надоедают мне, потому что я нигде не работаю и лежу целый день на своём любимом диване, думая о Мысли. Я блаженно вытягиваю ноги и предаюсь физической лени, но на самом деле я предельно занят. Так проходят мои дни, и хотя мне всё хуже и хуже от недостатка сна, не на что купить еды и вообще некогда элементарно принять душ, я почти не встаю со своего дивана. Это такой мой способ выживания, modus vivendi. Я уже практически не могу существовать иначе.
По ночам мухи летают громче, и мне становится страшно. Пропеллеры их крыльев так и щекочут мне щёки, ужас чёрными разводами чернилит комнатный воздух, и даже закрытие глаз не помогает избегнуть мучений. Я пытаюсь не видеть своих страхов, но моя психика не настолько подчиняется желаниям. Конечно, я могу не замечать всё, что мне не нравится; но пока я у зеркала, моё отражение не оставит меня. На одно лишь я надеюсь: если придётся умирать, тараканы вернутся и отомстят за меня.
К утру я не засыпаю. Я вообще никогда не сплю. Слишком большая ответственность легла на мои плечи, ведь я совершенно один, и никто не сможет думать вместе со мной. Так что я продолжаю лежать на диване, плотно зажмурив глаза (чтобы ползающие по лицу взад-вперёд мухи не очень-то портили моё зрение), и только догадываюсь о наличии за окном недоношенного рассвета. В сущности, он мне не нужен, так что довольно об этом.
Днём мухи успокаиваются и кружат намного меньше, не мешая мне думать. Не так уж им и нужно моё лицо: сами по себе мухи ничем не являются, просто они что-то символизируют собой, что-то такое зловеще-мудрое — может, смерть, а, может, даже раннюю стадию разложения. Но днём обычно течёт какое-то другое время, и, хотя грязь на мне становится виднее, мухи почти не мучают меня своим бессмысленным круженьем.
Каждые сутки приближают меня к потере жизни. Это довольно приятно, потому что любая неизбежность не упускает случая показать всё величие своей логики. От этого поневоле становишься уверенней — как всегда бывает, когда видишь, что если человека ранят, то он умирает, согласно закону невыживания живого. Так что, что ни говорите, но я становлюсь неминуемым, а потому — ещё более близким к Истине. Более того, только человеческое обличье и отделяет меня от неё…
Жаль лишь, что при этом ты столь же неизбежно теряешь меня (я понимаю, что тебе это не может нравиться, но ты же всё равно уже успела — ведь после рождения любят только один раз в жизни). Думаю, ты ничего не потеряешь, а я и подавно: ведь когда ты уйдёшь, я больше никогда не приведу домой женщину. Я вообще ничего больше никогда не сделаю. Просто лягу на диван и замру, образовав удобное поле для приземления мух.
Но не всё так просто. Совсем не мухи нужны мне. Я жду тараканов…