Есть у меня соседка. Жильцы нашей пятиэтажки прозвали эту тётку так: «Боже-Твоя-Воля». Вообще-то её зовут просто Валей, но прозвище это прилипло к ней накрепко. Потому что слишком уж часто повторяет она эти три слова – по поводу и без повода. Бывает, забежит она, например, за спичками или, скажем, за солью, случайно заметит у меня на столе книгу по кожным болезням или ещё что-нибудь в этом роде, да к тому же открытую на странице с цветной фотографией (должен вам заметить, иллюстрации в таких книжках непосвящённому человеку кажутся просто ужасными), увидит всю эту прыщавую и пятнистую страсть, всплеснёт руками и ахнет по-бабьи, со слезой: «Боже, твоя воля!»
В последнее время ко мне это тоже прицепилось. Вечером детей уложишь спать, сядешь у телевизора, вспомнишь вдруг, что в кошельке наличность уже давно на нуле, и мысли по голове обухом – бэмс! «Боже, твоя воля! – думаешь ты обречённо. – Ну совсем никакой жизни...»
-Ты опять о своём? – догадывается жена. – Нельзя же так!
-А как? – начинаю горячиться я. – Пока Олька в школу пойдёт – сто раз чокнешься!
-А-а... вот ты о чём...
Да! именно об этом! У меня дочкин детсадик уже в печёнках. Такое ощущение, что там кто-то только и думает, как бы меня, полнеющего мужчину средних лет, расшевелить и заставить двигаться. О досуге моём беспокоится. Не хочет, чтобы я скучал.
Недавно кино показывали по телевизору – «Моя морячка». Хорошо там сказала главная героиня: «Разве раньше, при советской власти, кто-нибудь мог бы позволить себе спорить с массовиком-затейником?» Примерно так. Не знаю, каких затейников она имела в виду, но и сегодня не очень-то поспоришь.
В кармане, допустим, последний червонец, а ты рыщешь, как волк, по рынку и ищешь, где подешевле: то пластилин требуют в детский сад, то фломастеры, то общую тетрадь или альбом для рисования... Ну ладно, чёрт с ним, с червонцем, – но нет, это ещё не всё. Если ты думаешь, что всё это нужно твоему ребёнку, то жестоко ошибаешься. Нет, дорогой папаша, рисовать будешь ты! И лепить. И наклеивать аппликации.
Зимой дали задание дочке: научиться вырезать из бумаги снежинки. Она не умеет. Я тоже. Я и в детстве равнодушен к этому был. Поэтому не научился. О чём впоследствии очень пожалел. Весь вечер учились мы с дочкой вырезать снежинки. А они, снежинки эти, то квадратные получаются, то треугольные, или вообще в руках рассыпаются. В конце концов, науку эту я всё-таки постиг в совершенстве. У меня всё-таки высшее образование. Дочке очень понравилось. Всю бумагу извела в доме. Я потом еле нашёл клочок, чтобы этот рассказ написать. Ну, а то, что пришлось в завершение всего генеральную уборку делать – это, наверное, пустяки. Мусору было – как в канцелярии Государственной Думы...
Встречают меня однажды в детсадовской раздевалке.
-Вы Чесоткин?
-Он самый.
-У нас проводится конкурс фотоальбомов «Моя семья». Вы тоже в списке.
А дочка канючит:
-Ну, па!.. Ну давай...
И вот сидим с женой два вечера, лепим в альбом цветные фотки, туда же вензёлечки и цветочки подрисовываем, что-то пишем красивыми буквами, а сами плечами пожимаем: где уж нам понять педагогику...
-Олька, – говорю дочке, – ты этот снимок потом забери: это единственная фотография твоей прабабушки.
Наконец работа окончена. Перед нами лежит нечто аляповатое, попугаистое – что-то вроде дембельского альбома. Радости от всего этого никакой. Важный футбольный матч не удалось посмотреть. Посуду помыть не успели, а теперь отключили горячую воду. И ещё брюки на завтра гладить... Зато семья стала ещё крепче (так, наверно, думают, Олькины воспитатели). Вспомнили мы бабушку, дедушку, кошку Фроську, всех нарисовали, всех разукрасили...
В детский сад хоть не заходи совсем.
-Вы Чесоткин?
-Угу...
-Вы на машине?
-Это вы называете машиной?
-И всё-таки возьмите, пожалуйста, пару раскладушек домой.
-Зачем? Мне не надо...
-Нужно отремонтировать.
Грузим с дочкой в «Запорожец» раскладушки. Дома рассматриваю их с недоумением: изломаны, изорваны, искорёжены... Что на них делали? Впечатление такое, будто на этих раскладушках топталось стадо бизонов. Или один молодой, но очень уж бойкий петух. «Вот здесь хорошо бы заклёпками укрепить, – размышляю я. – Или скобки металлические поставить. Или хотя бы жёсткой проволокой прихватить. Но весь инструмент – в гараже. Там же и тиски, и сварочный аппарат. Но я туда уже два месяца ни ногой. Потому что не подъехать, завязнуть можно: там кочегар Петруха на тракторе гарцует, всю дорогу разбил. Да и крыша течёт. Витька-сосед обещал устроить рубероид по дешёвке, да так до зимы и протянул... А теперь и холод собачий. Ещё, чего доброго, руки прилипнут к этой раскладушке – не отдерёшь потом...»
Жена спрашивает:
-О чём задумался?
-Да вот, – отвечаю, – работёнку подкинули. А в гараже, как назло, бардак...
Жена молча берёт иголку с ниткой, и через десять минут раскладушка в порядке.
-Ну, знаешь ли... я ведь не хирург, а дерматовенеролог.
-Кстати, в садике просят денег на ремонт, – говорит мне жена. – Они думают, что если ты кожный врач, то у тебя денег куры не клюют.
-Сколько?
Она отвечает: столько-то.
-Сколько?! – мои глаза медленно, как две беременные улитки, выползают на лоб. – Я столько за ночное дежурство не зарабатываю!
-Это по самому минимуму, – успокаивает меня жена. – При условии, если ты пойдёшь в детский садик клеить обои.
-А тогда пусть и они идут ко мне на работу и лечат сифилис вместо меня, – сварливо произношу я. – Их ведь не просят мне помогать...
-А не хочешь клеить обои – тогда готовь в два раза больше.
-Ты в этом уверена?
-Нет. Но мне намекнули...
«Между прочим, – думаю я, – хорошо бы поменять обои и у нас в спальне... Но когда? И где взять деньги на ремонт? Третий месяц не дают зарплату...»
-И вообще, – продолжает жена, – ты, наверно, начинай уже готовиться...
-К чему?
-Скоро в садике соревнования: «Папа, мама, я – спортивная семья».
-А мы что – спортивная семья?
-Надеюсь, да. Будем бегать прыгать, пролезать через обруч...
-Таня! – кричу я. – Это невозможно! Я работаю на двух ставках и после работы имею право не бегать с детишками с детском саду. Я хочу лежать на диване и читать газету! Это наиболее рациональная для меня поза. И потом, неэтично как-то: известный в городе врач скачет в дошкольном учреждении, как клоун. И ещё... Я не пролезу в обруч! Даже если очень глубоко вдохну и откажусь дышать.
-Ну, тогда будешь скакать в мешке. Наперегонки!
Уфф!..
Нет, со школьниками проще. В этом возрасте дети уже многое умеют. И соображалка у них работает вполне сносно. Порой даже чересчур. Вчера, например, мой старший сын заявил в классе, что хочет быть таким, как я. А для пущего эффекта притащил в школу монографию по венерическим болезням и стал объяснять приятелям, что такое триппер и твёрдый шанкр, подкрепляя свои теоретические выкладки богатым иллюстративным материалом, чем буквально сразил свою классную руководительницу, стройную девушку лет пятидесяти.
-Саша, что это? – трепеща от ужаса, спросила Вера Тимофеевна и ткнула дрожащим пальцем в монографию профессора Скрипкина.
-А что, обычное дело, – гордо заявил Сашка. – Мы дома только такие книжки и читаем.
Ну, это он, положим, соврал. Он вообще ничего не читает. Так что сочинения за него пишу я. Вернее, не так: я рассуждаю вслух, анализирую, цитирую большие куски, полемизирую с автором, я стараюсь научить сына думать самостоятельно и формулировать свои мысли внятно и доходчиво, – а он... он старательно записывает всё, что я скажу, не упуская ни одного моего слова.
Всё бы ничего, да случаются и тут накладки. Недавно Витька-сосед из третьего подъезда мне позвонил (у нас сыновья учатся в одном классе):
-Слушай, – говорит, – нашим юным друзьям велели написать сочинение о Печорине. Ты, случайно, не помнишь, кто это такой?
-Как же, помню, – отвечаю я. – Разгильдяй это и бездельник. Могу даже в общих чертах напомнить тебе сюжет этого бессмертного лермонтовского шедевра. Значит, так: Печорин украл у горцев девицу кавказской национальности. Звали её Бэла (именно так, через «э»). И один чудак (имя его уже не помню, а отчество... кажется, Казбич) в отместку зарезал Бэлу ки-и-инжя-а-а-лом...
-Казбич? – удивился Витька. – Странно... Как же его батюшку-то звали?
-Это уже не важно. Не отвлекайся. Потом Печорин поехал на курорт и стал клеить княжну Мери (именно так, через «е»). Довольно-таки умело он довел её до подлинного экстаза – за счёт своего интеллекта, с помощью одних только слов. Представляешь? То есть совершенно не задействуя тактильную чувствительность партнёрши. Гигант! А в конце ещё и застрелил на дуэли юнкера Грушницкого за то, что тот что-то не так сказал. Причём (тут, правда, я окончательно не уверен) Грушницкий даже не успел зарядить ему пистолет. Каково?
-Как же он его застрелил?
-Кто кого?
-Печорин Грушницкого.
-Ну, это уже детали... Главное-то вот что: за всё за это Лермонтов окрестил Печорина «героем» своего трудного, в чем-то даже противоречивого времени. Вот и нужно написать, что, дескать, Печорин был по-своему прогрессивным человеком, хотя и не вписался в местную тусовку...
Я, конечно, шутил, и сосед меня понял... Но я ведь не знал, что Сашка слушает меня, затаив дыхание, и записывает за мной слово в слово!
...Когда через несколько дней я открыл его тетрадку по литературе, только одна фраза вырвалась из моей измученной кефиром груди:
-Боже, твоя воля!
После сочинения стояла жирная, как стриптизёрша для бедных, единица, а дальше была язвительная приписка Сашкиной литераторши:
«Печорин воровал не только девиц, но и лошадей тоже.
НЕМЕДЛЕННО ПРИВЕДИ РОДИТЕЛЕЙ В ШКОЛУ!»