Проскользнувшему мимо конкурсу и всем оттенкам янтаря посвящается.
…
- И вот, ты представь, не стало ему покоя. Каждую серебряную ясную ночь прибегал откуда ни возьмись в его владения конь. Весь белый, гривой с ветром играет, копыта по земле аж звенят – колокольца в них что ли… А во лбу у коня – рог. Прямой такой, вострый. А ему ночью хоть и неспокойно, но тело все как не свое становится, будто спит и его воли мало слушается. И вот, пока конь этот сочную травку статями своими потаптывает, он никак встать не может. Пытается, головой трясет, рогами воздух порет, а встать не может. Только когда коровы его пришлому коню начинают помукивать, да тянутся к его бегу со всех концов луга, неимоверным усилием бычьей воли удается ему встать и, пошатываясь, идти разбираться.
И хоть знает он, что коню тому его Рыжухи, да Пеструхи, скорее всего даром не нужны, но зачарованные их помукивания будят в нем самые ревностные к своему бычьему долгу струны, и струны те играют боевое «здравствуй, сливянка». Дымчатым Варягом начинает он движение к коню и рыжина его ночью отливает неясной древнею бронзой. Но – не тут-то было. Ускользает от него конь рогатый. И до утра трубит он призыв к битве, но лишь коровы отвечают ему привычными влюбленными взглядами.
А в одну ночь, представляешь, он коня того достиг. И бились они наотмашь и грудью. До того бились, что у буренок на глазах слезы навертывались, и коленки дрожали. Конь тот с рогом, хоть небольшой был, но сильный да верткий. Туго пришлось быку поначалу, пока совсем не проснулся. Пару раз в бок конскую костяшку чуть не принял. Но все же хвост трубой – бой есть бой. А как пробудилась вся его сильномогучесть, то уже коню стало трудновато – вот-вот на рога его бык поднимет. И уж в который раз за влажным посвистом ночного воздуха в их рогах слышался костяной звук удара.
И вот схлестнулись они пуще прежнего. Ударились. И по рогу друг другу обломили. У быка-то один рог остался, а конь стал сразу не БГ (не боеготов значит), и по своему обыкновению тут же пропал. Верно к даме своей поскакал – у них, у единорогов, не то, что у нас, самое доверенное лицо – дама с большой Буквы. Да не с Б.. а с Д, - пошутил я.
Так вот поэтому у меня тут на прилавке быков однорогих, в эбоксидку залитых больше, чем единорогов. Это за победу бычью. А может, дяде Ване, который их под лупой вырезывает, они больше нравятся. И что ты думаешь? Их и берут больше. Особенно иностранцы. Они весь мир уже объездили, и теперь по любому делу (от амурного до термоядерного) норовят в российский быче-медвежий угол заглянуть. А когда дело желанное обделают, все, как один, хотят культурной программы. И ведут их переводчицы в театр «БолЪшой», как он на ихнем языке прозывается. Это тот, значит, какой побольше, они ведь думают, что в России все подстать просторам. А после БолЪшого попадают они прямиком к нам – коробейникам арбатским. А чтобы в БолЪшом они не умерли от стати балетных ножек, а у нас, на Арбате, - от холода, дают им принять водочки.
А иностранцы, когда водочки примут, довольные становятся, почище, чем с других напитков, потому как по напиткам стран СНГ это самый, что ни на есть правильный напиток. Можно сказать – самый двигатель торговли. Становятся они довольными, и тут же чешут по нашему:
- О, ЙОГУРТ! – Это «Я-ГУТ» значит. У иностранцев ведь зимой с водки, ну и круглый год с наших женщин десны сводит, особенно, если какая-нибудь горячая барышня их в эти самые десны разок поцелует.
И вот тут надо ловить. Надо не промахнуться. Надо дуракам этим клетчатым показывать январское кислое солнце сквозь этот «янтарь» сусальный с бычком внутри. И один раз в мраморный январский день бывает вам удача. Показываете вы охломону закордонному бледное зимнее солнышко сквозь лимонную синтетику, а рядом проходит рыжая-рыжая девчонка и вспыхивает эбоксидка таким пожаром, что вспоминает чуждый нашему миру гражданин о самом дорогом и заветном, и за штаны в районе карманов хватается. Кошелек прощупывать. И тут уж ему, деться некуда. У нас, торговых людей, вы ведь знаете, закон простой: за кошелек схватился – сделка пошла.
И уж потом, когда он заплатил и отваливает, окруженный оседающим инеем сомнений, объяснишь ему по доброте широкой карабейной души, что купил-то он не что-нибудь местного разлива, не бычка даже однорогого в эбоксидке, а единорога в январе.
Понятно, на морозе-то речь свою динамику имеет, так что переводчицы часто звуки воспринимают приторно, прям как от президентов, ну и переводят им «единорога в янтаре». Те и рады. А и пусть их – не разубеждать же. У нас в январе разубеждать себе морозней.
Рыжий парень попробовал плотнее нахлобучить военный треух на непослушные вихры, и сквозь распах шарфа на черной водолазке матово блеснул серебристый единорог в причудливом овале, собранном из лун и месяцев. И случайному собеседнику показалось, что рог животного в этот миг был направлен на синюю старлетку, намалеванную «под Францию» на ближайшем, выставленном на продажу холсте.
18.12.02