А-др Грог
ВРЕМЯ ПЛАТИТЬ
/продолжение/
1.
За Степана Ивановича заступился Василий, попросил - «не смотреть».
Старец был усталый, какой-то опустошенный, только кольнул глазами – Степана Ивановича пробрало до печенок – и вяло шевельнул головой.
Следующим был мордатый бритоголовый – Степан Ивановичу показалось, что узнал одного из тех двух давешних – он позевывал и скреб спину.
Ведун, по сравнению с ним, выглядел очень уж заросшим и несерьезно маленьким.
- Ждет! – шепнул горячо зашептал Василий прямо Степану Ивановичу в ухо. – Ждет пока безволосый мир увидит, и слово свое скажет. Первые слова самые правильные – они от души. Все остальные - от мозга.
Стриженный, наконец, смог свести глаза, сытно отрыгнул – пахнуло перегаром.
- Ну, что козлы уставились?..
Василий вздохнул чуть разочарованно.
- Что за напасть? Как безволосый, так сразу про козлов вспоминает, либо что-то петушить собирается, а к делу пытаешься на время приставить, вроде как отсрочку дать, так ни с курями разобраться, ни с козу подоить…
- Чего скукожился, горемыка? – Степан Ивановича внезапно хлопнули ладонью по спине. Обернулся – Федор.
- Скажи – воровал? Нет, не по карманам, а у потомков своих? Помогал вражине обложить оброком детей и детей от неродившихся? Содействовал тому?
- Ну что ты к ходюнчику привязался? Старец его на наряд поставил. Не управляемся.
- В сенокос всегда так. Спросил – косить хоть умеет?
- А что спрашивать – вздохнул Василий. – Ты руки его видел? Пошли на воздух…
- Тех, что на солнышке оттаяли, предки наши велели выкорчевывать из пятна, вывозить и судить обществом, - объяснял он Степан Ивановичу. - Но поскольку общество на работах – тем старцы занимаются, кто рассудком крепок.
- Из тех, кто видят ясно и глубоко – вторил ему Федор.
- Отцы наши нам наказали с городскими разобраться…
- За лжемудреные слова, - уточнил Федор. – Пойдем, глянем – как…
2.
Лучше бы не глядел…
- Че делаете то?
- Как че? – удивился мужичек. – Вяжем. Вишь – одна нога к одной, другая к другой…
- И че будет?
- А это по разному. Бывает только ногу из бедра выворотит. А чаще удачно половинит – враз потроха высыпаются.
- Че делаете-то?!
- Ну, я ж тебе сказал, а ты все ладишь одно и то же. Лежи теперь, гляди в небо. Небо-то оно красивое. Давно, небось, не любовался…
- Че делаете-то?!!
- Тьфу! Вот заладил… Душу будем освобождать!
Степан Ивановичу стало дурно. Особенно когда березы распрямились, вздрогнули, взлетели вверх… и часть кишок с куска покрупнее свесилась аж до самой земли.
Не таким он себе представлял великий страшный суд, если быть честным – он его совсем не представлял. Но не так же! Не судим бородатыми мужиками. Делово с подходом…
Старший (Степан Иванович понял так – что бригадир) похаживал, трогал березы.
- Второго к тем же вязать?
Но старшой все переходил, прикладывая ладони к стволам, от дерева к дереву – слушал…
- Эти больше не гибать – пусть отдохнут, потрудились – будя! А вот та пара в самый раз.
- Может место поменять? Устали березки и пованивает…
- И еще одну рощу засрать? Весь лес испоганили – убирать кто будет?
- А з-з-зверье, - сквозь зевок сказал мужичек. - Здесь сейчас лисьих нор знаешь сколько?
- Прибирайте лучше! Что лис приваживаете, хорошо – их мясо все одно поганое, только шкура к делу и гожа. Зимой приду за шапкой.
- Никодим сказывал – эта зима теплая будет.
- Тогда следующей приду… Куда торопитесь? На наш век хватит. И детям нашим их прибирать. И детям детей.
- Ды-ак от-та-ива-ивают же!
(Оказывается мужичек заикался, походило, будто зевал одновременно.)
- Нынче быстрее оттаивают, чем раньше, - подтвердил Василий. – Четвертый ходюнчик с весны!
И кивнул на Степан Ивановича.
Степан Иванович сжался.
- Смешные хоромы у вас, - сказал бригадир. - Жили на головах друг у друга. Небось, и гадили друг на дружку-то…
Степан Иванович попытался объяснить…
- Да я не про то! – отмахнулся, - Ясно, что в посуду гадили. А друг на дружку гадили от зависти. Или чтоб повыше сесть. Раз живете друг над дружкой, то уже иными быть не можете – то в крови у вас.
И все не мог успокоиться.
- Это же каким придурком надо быть, чтобы позволять топтаться над своей головой. Городские! Живут один у другого на головах. Разве позволишь, чтобы на дереве над тобой лешак притаился? А эти даже и не упомнят – кто у них поверху, кто понизу – уж спрашивал…
И спросил Василия.
- Ходюнчика вашего тоже к березкам? Или за висюльку? Что старцы-то велели?
- Отсрочка у него…
- Ну-ну, - усмехнулся в бороду Старшой.
3.
- У баб свой суд – свои ведуньи. Мы ихних дел не касаемся
- А стриженного?
- Обыкновенно. За висилочку его, ту самую, которую ублажал бездумно, то есть, аккурат за место коим думать стал, подвяжут к коромыслу, и опять-таки бережно…
- Это чтобы не растрясти, не сорвать до времени, - встрял, уточнил Федор
- …подвесят над ямой с кольями.
- Надолго?
- Пока сорвется - обычное дело…
- А за что… обычно – за писун?
- За то, что покупал любовь, либо соблазнял посулами, которые потом не думал выполнять, - как по писаному ответил Василий.
Степан Иванович еще поспрашивал, понял так, что посулы, которые не выполнялись, к импотенции не имели отношения… и уже чуточку успокоился. Попытался выяснить - к каким конкретно сироткам имело отношение покупка их услуг…
- Ну что ты привязался – в вашем миру и при живом отце дети сироты!
- Старцы в душу глянут и подсчитают.
- А молодому?
- Это енеральскому сынку? Ясно - за писун и делов. А внизу колья тонкие. Столько кольев – сколько девок попортил.
- Когда много кольев плохо, - назидательно сказал Василий. - Слишком часто стоят – кончаются на них долго…
- Но ты не беспокойся. Ты женатик - вижу. А если налево ходил… так кто ж в своей жизни не ходил? Природа у мужика такая. Но вот коль женился не по любви, не по жалости, а для того, чтобы повыше сесть, тогда плохи твои дела.
И Федор попытался заглянуть в глаза Степан Ивановича.
Степан Иванович отшатнулся.
- Это он так глаз свой разминает – в старцы метит! - усмехнулся в бороду Василий. - Старец Никодим сказывал, что в иные дни у него уже через раз получается. Тут вот в чем дело… Если старец правым глазом на человека взглянет – высмотрит, что человек этот из себя представляет, все нутро его – душу до донышка, все язвы ее. Левым уже то, что человек сам о себе мнит, каким свое «я» выпячивает миру. А ежели две картинки наложить, по разнице враз поймешь – совестлив ли человек, сколько ее в нем, да какова она.
- У меня вот ничего не получается, - пожалился, - все время картинки западают перемешиваются – не поймешь, где че. Тут талант нужен, чтобы одно от другого отличать…
- Ведун – он потому ведун, - добавил со вздохом, - что каждого видит насквозь… до донышка!
4.
Получив отсрочку «не знамо от чего», Степан Иванович, что говориться «засучил рукава». Выкорчевывал тела «жмуриков» (словцо с его легкой руки привилось – мол, «жмурятся от солнца»), и уже подумывал - как бы применить к этому делу какой-нибудь передовой метод, чтобы еще более перевыполнять урок, но, как назло, ничего из старой памяти не всплывало… И раньше-то был не болтуном, а сейчас еще более научился красиво слушать, удивленно вскидывать брови, поддакивать и охать. От сна на сене, да работе на воздухе окреп. Когда спрашивали о чем-то, отвечал не спешно, продуманно, с местным говором. Как и все отпустил довольно складную бороденку – «по положению» (т.е. не длиннее, чем можно зажать в кулаке у подбородка).
Только с трусами не расставался, и трусы эти стирал сам, думая о чем-то своем…
Комару, который наконец-то кусил, обрадовался как родному, но уже следующих лупил нещадно…
Однажды понял, что проснулось мужское естество.
Каким образом поняли, почувствовали это остальные? Но оттаяли остатки отчужденности. Впервые накрыли ему за общим столом…
«Корень жизни в нем есть, вызревает, а, значит, волен он в себе!» (Хороший ли корень, худой – не разбирали.)
Легкий хмельной напиток с привкусом меда выставили на стол. Женщины и совсем молодые «нетроганые», как бы невзначай норовили задеть бедром, хихикали в рукав, а разнося посуду, без особой причины тянулись через голову Степан Ивановича, касались грудью… отчего тот чувствовал свой «корень жизни» особенно остро.
Мужики усмехались в бороды…
Семья была большая – тридцать с лишним человек (Степан Иванович никак не мог сосчитать всех), приходили и уходили, кто в ночное (понимал так – в ночную смену), кто на другие работы – большей частью выполнять «уроки» и пополнять припас.
В баню ходили сообща. Взрослые и малые обоего полу уже перестали смеяться тонкокожей бабьей округлости Степан Ивановича. От работы тело его налилось, непроходящая ломота внезапно стала приносить удовольствие, плечи расширились.
Избегал только Федора - нехорошо ему делалось от его прищура.
- Хамелеон он! - объявил как-то Федор во всеуслышанье и сплюнул в ладонь.
(Плевать на Землю-кормилицу возбранялось)
- Хамелеон он и… портки себе сам стирает!
5.
Степан Иванович овладел ею, как здесь было принято – по-простому, потом по-особому (из прошлой жизни, и обстоятельно, как привык делать все). И по третьему разу решил порадовать (чего с ним прежде никогда не бывало, чтобы подряд!) Третий уже, чтобы ей удовольствие доставить – то, как жене нравилось…
- Сними черешок с груди, - потребовала глухо…
6.
…Небольшая впадина, ложбина на черном, свежевспаханном поле. От рыхлой мягкой земли исходило дневное тепло. Степан Ивановичу показалось, что воздух здесь особо плотен.
Размотала платок, отбросила в сторону, нож блеснул в неровном лунном свете.
Степан Иванович вздрогнул.
Распорола ножом свою рубашку – от ворота до ног. Сунула нож Степан Ивановичу в руки – блеснул драгоценный камешек на рукояти…
- Иди! – сказала.
- Куда? – не понял Степан Иванович.
- К себе! Иди. Не пройти тебе урока. Не ведунья – но вижу – не пройти.
- Иди! – снова, но уже глухим чужим голосом.
Иван Степанович покрутился по сторонам, не понимая.
- Зажмурься! Думай о том, чего хочешь! Режь перед собой и иди. Иди к себе! Иди! Режь время, миры… по живому режь.
Как-то само собой подумал, что так и надо. Зажмурился до боли, полоснул ножом перед собой. Неловко полоснул, потом еще и еще, наливаясь неожиданной злостью… Почувствовал ли, показалось, то как на пальцы брызнуло горячим, липким? Пригрезился ли болезненный вздох?.. Боялся раскрыть глаза…
И тут резануло шумом, пахнуло древним масленичным угаром, знакомой пылью, и…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ:
- Ну, так точно, что ничего этого не будет? – еще раз спросил Степан Иванович.
- Не будет – не будет! Держали вас за городом, кололи наркотики, наводили гипноз. Секта такая: «Братья во времени». И даже не совсем она, а скорее ее радикальное ответвление. Тут такая гремучая смесь – и друиды, и русичи-валькиристы, и - мать их ети! – боевики группы «Русский Кукиш». Начитаются Алексеева… Кстати, тоже пойдет под суд, бородач этот… как и Никитин со своими бредовыми идеями. Напридумывали параллелей развития России – сволочи! Занимаемся вплотную, скоро будем брать всех, явки выявлены, руководство вычислено… Разом будем брать! Ни один не уйдет!
Нож, лежащий на дубовой столешнице, притягивал взоры. К острому как бритва голубому лезвию по всей длине лепились три серебряные полоски. Крестообразная рукоять заканчивалась головой какого-то мифического животного, один глаз которого чернел пустой впадиной, другой сиял осколком радужного кристалла.
- А вот ножи эти… – собеседник деловито пошуровал в ящике стола, распихивая бумаги, и небрежно бросил рядом точно такой же – на первый взгляд не отличишь. – Китайский ширпотреб! Да еще и с дефектом – видите? – на этом тоже одного глаза нет… Отдохните пару деньков и за работу. Тут уже звонили насчет вас.
Проводили взглядом неловкую походку Степан Ивановича.
- Да… Обработали… - задумчиво протянул Первый. - А какой орел был! Как смотрелся! Потух. Загорится ли?
- Четвертый, которому удалось оттуда вырваться – и по-прежнему считаешь, что случайным образом? Или нас намеренно бомбардируют, пытаясь что-то сказать? Есть официальная версия, на случай, если все всплывет?
Второй походил на Первого, как близнец - такой же костюм и строгий галстук.
- Все не всплывет никогда.
- Может лучше в нашу клинику положить? Подлечат, внушат, закодируют… По всем характеристикам он податлив.
- Вот именно потому, что податлив, трогать не надо. Вернется в свой круг. Среда и поставит его на место. Летать пусть не сможет и вверх его теперь никто не потянет – меченный! – но ползать по делам семьи будет целенаправленно.
- Как ты думаешь, сколько это может стоить? – собеседник осторожно задал давно мучавший его вопрос. – Хоть приблизительно?
Лезвие голубоватой стали и особенно серебристая полоса притягивали. Не давая себе отчета, он внезапно потянулся, тронул пальцем… и тут же резко отдернул руку, вскрикнув. Пахнуло паленым мясом.
- Кусается? – усмехнулся Первый.
Вынул тяжелые освинцованные перчатки, взял нож за концы, поднял над столом, понес в сторону. Осторожно опустил в ящичек, узкий кованный, оправленный изнутри зеркальной фольгой.
Стал говорить, явно подражая кому-то: «Когда без хозяина, мы завсегда кусаемся, за хозяев нас никак признать не хочем, ниче, приучим, не таких обламывал…»
И даже в перчатках избегал касаться осветленных частей – особенно серебристой полосы.
Вернулся, сбросил перчатки и уже второй нож – пластиковую имитацию – небрежно смахнул в выдвижной ящик стола.
- Думаешь, не работаем? Да со всего Бывшего ножи собираем! Где только шизоид какой объявится с ножом окровавленным, полоснет кого, информация сразу к нам. А уж если бормочет несуразицу, что избранный он или нет, так на местах даже не разбирают – к нам шлют. И первым делом ножи. Каких только ножей я за последние годы в руках не держал! И все, заметь, окровавлены.
- Особенно ножи, - сказал Второй, разглядывая палец. – Да, особенно ножи, - подтвердил он еще раз задумчиво. - Мало знаем…
- Знаем много больше, - сказал Первый. - После вчерашнего.
Сидящий удивленно шевельнул бровью.
- Один идиот, из яйцеголовых, решил поэкспериментировать. Не хотел тебе пока говорить, да и паниковать еще рановато – ждем! Может, и вернутся. Исчез со всеми лаборантами и объектом. Хорошо, здание не пострадало. Попытался воспроизвести опыт на природе с ножом… Буквально… Идиот! Даже в холщовку все обрядились, а хоть бы одну из камер поодаль поставить… Короче, исчез со всем лабораторным оборудованием, ассистентами и даже верхним слоем земли в окружности 258 метров.
- Как буквально?
- Кровью освободить… Что смотришь?.. Ой, да мало ли сейчас беспризорных подростков обоего пола на улицах? По одной Москве до тысячи в год пропадает. А сколько из них в различных сектах в жертвы будет принесено? Сколько в частных подвалах соскладировано - в цементные полы залито? А на элитарных дачках золотой молодежи? Да и не молодежи вовсе, а… нервы пощекотать? Еще на съемках подпольного кино, где каждая лента эксклюзив в одном экземпляре. Цена ей сколько? Одна жизнь? Несколько? Сколько в чистеньких местах на донорские органы порезано? Нет тела – нет преступления. Таков негласный закон, и не нам его менять. В иные миры или время – уж не знаю, о чем теперь и думать! – так просто не уйти. То есть, пока не уйти… Без нашей на то помощи. Цену же с них не слишком большую будем брать. Большая цена для тех – кому это до зарезу… Не жалей ты ту девчонку. Ну, порезали немного… Очухаются – зашьют, там же, на месте, куда попали. Лаборанты все-таки…
- Если совсем не запаникуют…
- Дела бы поднять прошлых лет. Еще когда держава была. Всплывали ведь и тогда ножи. Не может быть, чтобы не всплывали. Как подумаешь, что у кого-то на полке валяется – книги разрезать или тем самым ножом картошку стругает на кухне…
- М-да, плохо, что на один нож стало меньше. Цену теперь им знаем.
- Знаем ли?
ВМЕСТО ЭПИЛОГА:
…извлекали из желе.
- Смотри, Федор, никак тот же самый, что третьего дня у нас в выселках гостил? Похож-то как... И портки те же. Близнец? Вот и метелка валяется старая…
- Кто их разберет! Вали на телегу!..
… и шли, оставляя за спиной огромное поле-холм… под названием Москва…