17.
У Александра иногда возникало смутное ощущение некоторой искусственности всего того, что происходит в его жизни: как будто она, с рождения и, возможно, до самой смерти, ведётся по неким правилам, и эти правила нарушать нельзя. Сюжет жизни укладывается в одну строку: роддом - детский сад – школа – институт (или любая другая учёба) –работа – семья – раз в год отпуск – увлечения (ну, или, допустим, сауна с девочками, билиард, спорт). Кажется, всё? Впрочем, возможны вариации этого сюжета, которые будут всего лишь частными проявлениями общего правила. И если написать основные его пункты, которым человек, даже не осознавая того, подчиняется почти на уровне инстинктов, то получится довольно обширный свод запретов и табу.
Человеку начинают что-то запрещать ещё тогда, когда его вынашивает мать: «Дорогая, ты думаешь о будущем ребёнке? А зачем тогда слушаешь этот ужасный рок? Уши в трубочку скручиваются! Включи лучше Первый концерт Чайковского…Вон, в газетах пишут: классика благотворно влияет на развитие ребенка в утробе… И почему ты постоянно ешь варёные яйца? Вредно! Ох, опять кофе себе набулькала…Ребёнку вредно!» И потом, когда он родится, его начинают воспитывать то по доктору Споку, то по Никитиным, то по Леви, то ещё по какой-нибудь системе, и непременно запрещают: «Это кака! Не трогай! С той девочкой не дружи, а этот мальчик научит тебя плохому… Туда не ходи, это не бери!» А став взрослыми, мы уже сознательно укладываем себя в невидимые, но довольно ощутимые рамки: неприлично делать то-то и то-то, дружить надо с тем-то и тем-то, думать так, как думает большинство, лишний раз не высовываться, секс – только такой, какой предписывается моралью, и если тебе хочется чего-то иного, запретного, то ты - урод, и постарайся не думать о том, чего нельзя, а если очень хочется, то можно, но лучше делай так, чтоб всё было тип-топ, и никто бы о том не знал.
Чтобы никто не знал – это тоже правило, и о нём стоит постоянно помнить. И так вся жизнь? Что уж тогда удивляться, что к старости большинство правильно живущих просто духовно костенеет, а железобетонная клетка правил причудливым образом трансформируется в типовые надгробия и не менее трафаретные надписи и эпитафии на них. Вот он, тот выход из лабиринта жизни, по которому человека вели правила, обещая ему при этом свободу выбора.
В этих блужданиях по коридорам клетки человек якобы ощущает всю полноту жизни, но на самом деле он вроде той фишки или шарика, которые дети запускают в игрушечные лабиринты, и когда им надоедает эта забава, то, не церемонясь, вынимают её из коробки: «Финита ля комедия!» Человек по сути своей чужд всяким лабиринтам, отнимающим у него индивидуальность. Они дают ему всего лишь набор клише и табу. Но, Боже, как он стремится в эту клетку! Будто домашняя канарейка, которую добрые хозяева выпустили полетать по комнате, но она, испуганная и ошеломлённая свободой, опрометью кидается на привычную для неё жердочку…
Что самое поразительное, так это то, что Александр невольно вздохнул с облегчением, когда обнаружил, что сидит на своём любимом стуле с удобной спинкой, и вокруг – привычные вещи, и на мониторе по-прежнему сидит смешной игрушечный гном в длинном колпаке, а на полу, у ног, лежит «Словарь античности» с закладкой. Кажется, он собирался что-то выписать из него в свою завтрашнюю лекцию, да сел к компьютеру и увлёкся всеми этими виртуальными лабиринтами. «До чего же правдоподобно было, - подумал он. – С ума можно сойти! Кажется, я даже вспотел… Такое ощущение, что ещё какой-то миг – и я бы оттуда не вернулся. Но что это?»
Экран монитора отливал аспидной чернотой, и сколько Александр его ни пытался включить, он не подавал признаков жизни. Вдобавок ко всему, обнаружилось, что и с процессором что-то случилось: он не реагировал ни на какие команды. Напрасно Александр тряс клавиатуру, отсоединял-присоединял мышку и перезагружал компьютер – ничего не получалось. Видимо, он не заметил, как произошёл какой-то сбой, а, может, был перепад электроэнергии.
Помучавшись с безмолвным компьютером, он в сердцах выдал такую длинную тираду, состоящую из нецензурных слов, что даже сам удивился. Но ещё больше удивился, когда сам же себя и одёрнул, вернее- некий внутренний голос, который пожурил его: «Каждое чёрное слово опускает человека на один метр под землю – так скорее попадёшь в ад…»
Александр усмехнулся этой внезапно пришедшей ему мысли. Она была не его, явно чужая, и, может, он её сам когда-то где-то вычитал. Ну, никак он не может так думать. Это больше подходит человеку старшего возраста, который уже задумывается о своей душе.
- Как побываешь в этом чате, особенно в «Подвальчике», так вечно какие-то странные мысли приходят, - подумал он. – И что-то голова разболелась. Пересидел, что ли, у компа? Такое ощущение, будто тело не моё – чужое, и что-то в груди ноет…Ерунда какая-то!
Он поднял «Словарь античности» и его взгляд сразу натолкнулся на слово «Пандора».
- О, чёрный ящик Пандоры, - воскликнул Александр и покосился на монитор: Тут – чёрный ящик, и тут – тоже, - он провёл указательным пальцем по абзацу, останавливаясь на некоторых предложениях. – Пандора – обозначение богини Земли. Чтобы наказать людей за кражу Прометеем огня, Зевс приказал Гефесту создать Пандору, наделить её прелестью всех богов и послал её к людям как прекрасное зло. Брат Прометея взял Пандору себе в жёны. Она открыла принесённый с собой сосуд, который Зевс запретил ей открывать. Но любопытство Пандоры было сильнее всяких запретов. Так она выпустила из ящика все заключённые в нем бедствия, на его дне осталась лишь надежда…
Он ещё немного полистал словарь, так и не вспомнив, что хотел из него выписать. Обычно память не подводила Александра, ему не составляло труда запоминать целые стихотворения, прочитав их раз – правда, они запоминались только в том случае, если нравились ему.
- Что-то с памятью моей стало, - шутливо присвистнул он, вспомнив строку из известной песни. – То, что было не со мной, помню…
И вдруг осёкся, и снова машинально повторил:
- То, что было не со мной, помню…
В его памяти вдруг возникла и стремительно понеслась стайка ярких птиц, но, приглядевшись, он понял, что это были не утки и не гуси, это была вереница странных картинок: двое на берегу тихой, мелководной реки, испуганная женщина лежит на пожухлых листьях, грязная дорога под низким серым небом, строгий кабинет в сумрачном офисе, снова – женщина, но она уже парит в ослепительной лазури, как на картинах Шагала, и лукавый шёпот Маски, открывающей ему потаённое оконце…
- Что же это такое? – он мучительно попытался припомнить, что видел в том оконце. – Кажется, там говорили двое – Дьяволёнок и граф Грей … Какой к чёрту граф! Это же Николай Владимирович, который…
Он откуда-то знал, что Николай Владимирович занимается какими-то учёными разработками, но мысли его смешались, и Александр не сразу вспомнил тот странный договор, который заключил с этим человеком. Ему, вроде бы, не полагалось об этом помнить, но в памяти вдруг всплыло то кресло в лаборатории, и странно холодные, почти ледяные, подлокотники, и легкий, мгновенный разряд в оба локтя …
- ..который обещал мне необыкновенное ощущение: почувствовать себя другим человеком, - додумал Александр мысль до конца. – И я согласился. Почему? Потому что посчитал это каким-то трюком, ну, в лучшем случае, игрой, может быть, даже виртуальной…
Ему стало не по себе. Пожалуй, впервые в жизни он не мог определённо и совершенно точно вспомнить, что делал последние несколько часов. Ну, сидел у компьютера, сначала набирал текст лекции, потом, кажется, смотрел энциклопедии от Кирилла и Мефодия на компакт-дисках, которые ему дал приятель, потом от скуки включил модем и вошёл в чат… А потом? Что же было потом? И почему он уснул? Или не уснул? А если не уснул, то что же с ним было?
Те же самые вопросы задавал себе и Евгений, очнувшись у чёрного экрана монитора. Мало того, что компьютер «завис», так ещё что-то случилось с источником бесперебойного питания: он подавал частые, короткие сигналы – они, собственно, и разбудили Евгения. Но он не был уверен, что задремал у компьютера. Во-первых, такого с ним никогда не случалось, а во-вторых, он помнил, что его приключение в «Подвальчике» завершилось почти романтически: он вывел Кисулю из хаоса и разрухи, и она пожала ему руку, на пальцах ещё чувствуется слабый аромат водяных лилий – кажется, это её духи. Да, конечно же, это её духи. Последнее время Кисуля пользовалась именно такими. Но ведь это же с ума можно сойти: её духи на его руке… откуда? …Он даже не видел её, несколько дней точно не видел… Разве что в «Подвальчике»…И она вела себя так развязно, будто бы это вовсе и не она, а какой-то другой человек, причём, пошлый…или не пошлый? …а, какая разница! Может, у того человека какие-то комплексы… Но Кисуля была настоящей только несколько последних минут… Да, точно! …но откуда этот запах свежих водяных лилий, и этой влажной травы, и тихой лунной ночи? Нет, можно с ума сойти! Такого не бывает!
Вечно бодрствовавшая мамаша, кашлянув, приоткрыла дверь в комнату:
- Женя, что-то случилось?
- Нет, мама…
- Мне показалось, будто что-то упало. Пойду на кухню посмотрю: не с холодильником ли что-то опять? Помнишь, как он загорелся?
- Но это не холодильник. Что-то с электроэнергией происходит. У меня компьютер отключился.
- Лёг бы ты спать. Работаешь, работаешь…Глаза бы поберёг!
Евгений, не поворачиваясь, улыбнулся: бедная мама, она считает, что он трудоголик, а он.. .эх, кабы ты знала, в каких садах я только что бродил!
- Ты что-то разлил? Или набрызгал чем? – мать поводила носом. – Запах незнакомый…
- Новый дезодорант, мама, - соврал Евгений.
- Слишком нежный аромат…
- Тебе не нравится?
- Лишь бы тебе нравилось, сынок…
Она притворила дверь и побрела на кухню. А Евгений, совсем ошалев (вот и мама почувствовала этот аромат… наваждение?… нет! Что-то другое… Но что, чёрт побери!), принялся искать листок бумаги, на котором были записаны координаты Елены. И когда нашел его, то обнаружил, что телефона там нет (Конечно, его у неё сначала не было… И нет: до сих пор, уже семнадцатый год, её мать стоит в очереди на установку телефона, что за страна, Господи!… Но Лене на день рождения подарили мобильник… Тьфу! Где-то же я его записывал…Вечно у меня беспорядок с этими бумагами… Нет, не найду сейчас…Наверное, он в организаторе - на работе… Что же делать? Ничего не понимаю… Откуда этот запах? Её аромат… И волосы у неё пахнут ромашкой, точно: легкий солнечный запах, такой стоит над полянкой в жаркий полдень…Я с ума сейчас сойду! Не может такого быть…)
Он, ни о чём не в силах больше думать, натянул джинсы, надел футболку и, не обращая внимания на удивленные возгласы матери, выскочил из квартиры. Машину удалось поймать почти сразу же. Водитель, искоса взглянув на Евгения, иронично хмыкнул: «Эх, молодость! Стало невтерпёж – и сразу вперёд…»
Евгений сначала даже не понял, что шофер имел в виду, а поняв, решил, что пусть он думает, что хочет. Но на всякий случай всё же пригладил взлохмаченные волосы и одернул футболку (А то вправду похож на … На кого? … на пылкого влюблённого, который мчится на зов любимой…Ха-ха! Да мы с Леной никогда толком и не общались-то… Хотя…хотя… Она вправду лучше всех… Но что за тайна нас связывает? Такое ощущение, что она и я – это … Что «это»?… Не знаю… Мне её не хватает почему-то… Но к ней еду я по другой причине. Господи, она не примет меня за сумасшедшего?).
Он не любил пятиэтажки-«хрущевки». В одном из вот таких строений, трудно отличимом от других подобных, прошло его детство. Соседи по площадке были добрыми и, может быть, даже неплохими людьми, но пили горькую по-чёрному. Каждый праздник – шум-гвалт с утра до вечера, песни под баян – с одной стороны, под гармошку – с другой, и не дай бог, если гармонист дядя Вася и баянист дядя Петя находили друг у друга изъяны в исполнении той или иной мелодии – они тут же начинали выяснять отношения, к ним подставали их родня и гостя, ругань, бывало, почти в драку переходила, но тут выходила мама Евгения и говорила: «Соседи добрые, я тут домашнее винцо сделала. Кто хочет попробовать?» На что обе враждующие стороны сначала отвечали в том духе, что, мол, знаем мы эти ваши еврейские штучки: чёрте из чего, поди-ко, вино сделала, а на нас хочешь проверить. Но мама храбро выпивала бокал своего фирменного смородинового вина, и дядя Петя или дядя Вася – смотря, кто из них больше жаждал, - прищуривался и, сглатывая, спрашивал: «Что? Забористое? Или так себе?» Мама говорила: «А попробуй…»
Вино мирило соседей. А может, их мирила неожиданная халява? Кто знает… Но они всё равно почему-то упорно продолжали считать маму Жени еврейкой, а ему самому крепко доставалось от пацанов – наверное, за то, что пиликал на скрипке. Или за то, что любил читать на балконе? Другие мальчишки гоняют балду по двору, а он, видите ли, какой умный - с книжечкой на балкончике торчит, и дядя Вася с дядей Петей своим пацанам его вечно в пример ставят: вон, мол, Женька-то какой умный, и матери помогает, и «пятёрки» из школы носит, и не курит, не то, что вы, охломоны!
За это дворовые пацаны Женьку не любили и при первом же удобном случае давали ему тумака. Но и он их тоже не любил. И даже обрадовался, когда Сашку Вавилова отправили в какую-то спецшколу для малолетних преступников – он, оказывается, обворовывал квартиры. Сашка был первым, кого отправили за решётку, вслед за ним пошли и другие пацаны, но Женька об этом уже не знал: мама, накопив всё-таки денег, сумела поменять их «хрущёвку» на другую квартиру – «брежневку» почти в центре города. Просто повезло ей: кто-то из знакомых уезжал навсегда на ПМЖ в Израиль, люди боялись, что вот-вот туда перестанут выпускать и быстро продавали всё, что имели, лишь бы поскорее убраться из этой страны, которая как раз тогда начала перестраиваться.
Водитель высадил его неудачно: Евгений сразу угодил в лужу, которая, наверное, никогда не просыхала – её питал какой-то подземный ключ, скорее всего, где-то под землёй разорвало эти чёртовы трубы, из-за которых в Ха каждую осень роют траншеи. Чувствуешь себя как на фронте: траншеи, баррикады из каких-то железобетонных плит, заграждения…
В подъезде пахло кошками, застоявшейся мочой и кислой капустой. Классически тусклая лампочка светила только на третьем этаже – как раз на той площадке, где жила Лена. А на ступеньках лестницы, притулившись спиной к изрисованной неприличными картинками стене, сидел мужчина. Бич, что ли? Но на нем была белая хлопчатобумажная ветровка, явно из крутого бутика, и кожаные солидные сандалии никак не напоминали тот китайский ширпотреб, который носили невзыскательные сограждане.
Мужчине явно было плохо. Опустив голову, он держался правой рукой за сердце и чуть слышно постанывал. Может, просто пьяный? Но чуткий нос Евгения не улавливал даже малейшего намёка на алкоголь – пахло каким-то холодным одеколоном, с лёгким намёком на морскую свежесть.
- Вам плохо? – решился, наконец, спросить Евгений.
Мужчина поднял голову.
- Господи! Что ты тут делаешь, граф?
Это был Николай Владимирович, он же граф Грей.
- Где я? – Николай Владимирович обвёл глазами замызганную лестницу. – Ничего не помню…
- Как ты здесь оказался?
- Говорю: не помню… А ты кто?
Евгений опешил. Странно! Николай Владимирович всегда отличался недюжинной памятью: мог наизусть шпарить целые страницы из какого-нибудь учёного труда.
- Кто ты? – повторил он свой вопрос, и вдруг его лицо скривилось в болезненной гримасе. – Сердце, что ли… Оно у меня никогда не болело. Что делать, не знаю… А ты знаешь? Может, валидол или что там ещё нужно, попросишь у кого-нибудь? Я не могу встать. Сразу начинает колоть сердце, и в глазах круги…
Он вправду выглядел далеко не лучшим образом. Таким бледным Евгений его никогда не видел.
- Парень, будь другом… Ну, что-нибудь сделай: попроси таблетку, врача вызови…У меня мобильник какой-то гад вытащил, пока я тут сидел…Проходил мимо и просто взял, из кармана ветровки – как свою собственность… А я не знаю, где нахожусь… Па…По…
Он продолжал бормотать, и бормотанье его делалось всё бессвязнее.
- Сейчас, сейчас! – Евгений бросился к дверям квартиры Кисули. – Потерпи немного…Я сейчас!
Хорошо, что Лена открыла дверь сразу, будто бы стояла за ней и ждала, когда Евгений позвонит.
- Графу плохо! – крикнул Евгений. – Быстрее вызови неотложку! И валерьянки дай. Есть валерьянка? Или что-то сердечное?
- Здравствуй, Женя, - спокойно сказала Лена, будто и не слышала его вопля. – Вы что, все сегодня спятили, что ли? Александр позвонил и спросил, не напоминает ли он мне старика. Маркиза какие-то глупости про чат выспрашивала: говорит, что он то ли взорвался, то ли еще чего… А тут ещё и граф. Кстати, который? Их в чате много: граф Дракула, граф Синяя борода, Мальборо, Орлов…
- Лена, ты что? – удивился Евгений. – Не тормози, пожалуйста! Звони в скорую! Николаю Владимировичу плохо. Он тут, рядом, у твоих дверей…
Девушка выглянула на площадку и тут же капризно надула губки:
- Это тот придурок, который мне всякую чушь рассказывал… Ну его! Пусть валяется там!
- Говорю тебе: это граф Грей, - почти закричал Евгений. – Да что это с тобой? Всё в порядке? Может, ты себя плохо чувствуешь?
- Граф Грей другой, он – хороший, - улыбнулась Лена. – А этот себя Казановой вообразил, жалкий пердун!
Евгений никогда не слышал, чтобы из Кисулиных уст вырывались подобные слова. Она тщательно поддерживала репутацию утончённой и хорошо воспитанной леди, и ей никак не подходило реноме современной девицы, не чуждой сленгу подворотен.
- О Казанове потом, - решительно сказал Евгений. – Где телефон? Ага, вот он! Извини, я скорую вызову. И надо графа как-то занести в квартиру. Ты не против?
Пока он объяснял диспетчеру неотложки причину вызова и как найти дом, в котором жила Лена, девушка монотонно, не обращая внимания на его волнение, продолжала рассказывать:
- Представляешь, как я вышла из интернет-кафе, так ко мне этот мужик прицепился… «Что вы, девушка, ищете в виртуальных мирах? Рядом с вами ходят полнокровные, чувственные мужчины… А вы – там, в киберпространстве…» Да какое ему дело до этого? А он знай твердит: «Не найдёте вы там, девушка, принца на белом коне…Принц на белом коне – это я, не верите? Это обо мне Гервазо написал: «Он упрямо осуществлял простое повторение вечно одного и того же акта на всё новом и новом объекте». Глупец! Это утверждение стоит перевернуть с головы на ноги – да-да, именно: с головы на ноги! – и сказать: «В тех двухстах женщинах, которыми обладал Казанова, и которые им обладали, он любил один и тот же объект, но всегда по-новому». Я пытался с каждой своей женщиной слиться до конца, и в этом стремлении не уступал Шиве, который неустанно искал «шакти» - свою женскую половину, и так же, как он, находил и сливался с ней, но она, увы, вечно ускользала от меня, чтобы встретиться со мной в ином обличье. И эта другая женщина была та же самая – душа моя: она была мной, я был ею, и наше существо отдавалось чувству полностью, без ограничений…Ну, что они, нынешние хлюпики, могут? Ничего не могут, кроме секса, им неведомо, что самое эрогенное в человеке – это его душа…» Сумасшедший какой-то! Правда? Он мне всё это бубнил и бубнил, и говорил, что другая ипостась Казановы – это женщина, которую он любит. В этом его великий секрет. И не хочу ли я его почувствовать на себе? Вот шизик! Наверное, он какой-то учёный, у которого от зауми крыша поехала…
Евгений терпеливо слушал её монолог, настойчиво подталкивая к двери. Он боялся, что если понесёт Николая Владимировича один, то одним неловким движением может навредить ему: если у графа действительно что-то было с сердцем, не дай бог, инфаркт, к примеру, то это было бы ему отнюдь не на пользу. Но и оставлять человека в грязном подъезде, на заплёванном полу, без всякого присмотра он не мог себе позволить.
Лена, продолжая говорить, помогла-таки занести Николая Владимировича в квартиру и, когда они уложили его на диван, даже подсунула ему под голову подушку.
- Он плёлся за мной и всё повторял: «Не ускользай от меня… О, как ты прекрасна!» Люди смотрели на нас и смеялись. Я от стыда сквозь землю готова была провалиться. А он твердил всякую чушь…
- Ещё недавно ты говорила, что граф – один из умнейших людей города Ха, - заметил Евгений. – И если он говорил чушь, то, может быть, ты просто не поняла, что это откровение…
- Никакой это не граф! Что я, слепая, что ли, по-твоему? – упрямо повторила Лена. – Я дословно запомнила речи этого, - она презрительно улыбнулась, - этого доморощенного Казановы. Он лепетал что-то вроде этого: « Если моя душа существовала до меня, то она меня переживёт, потому что она существовала прежде, чем материя сформировала моё тело. Но если дело идёт о том, что надо умереть, чтобы убедиться, что я бессмертен, то я с этим доказательством не спешу…» Надоел он мне этими рассуждениями о душе, старый козёл!
- Ну, почему же? В них что-то есть…
- Бред сумасшедшего есть! – категорично заявила Лена. - Он припёр меня к стене и зашептал: «Истина, которая стоит жизни, слишком дорога. Но если со мной и случится такое, что я умру, но сохраню все свои чувства, то я ни за что не признаюсь, что я – мертвец…» Ой, послушай, а может, этот ненормальный – самоубийца? И он сейчас окочурится прямо тут, на моём диване?
Евгений недоумевал. Он не узнавал Лену. Ещё больше его поражало то, что она не помнила графа Грея – вернее, помнила, но никак не желала признать его в том, кого упорно называла сумасшедшим Казановой.
- А ещё, представляешь, он мне читал какой-то допотопный стишок о девице, которая умерла молодой, - возмущённо сказала Лена. – И эта девица благодарила Господа за то, что он дал ей тело, которым она, к счастью, ни разу не воспользовалась. Ну, ты понимаешь, конечно, в каком смысле…
- И что же?
- Да так… Гадко это как-то всё! Потому что он сказал: «Тело – испытание для души, и это испытание нужно пройти достойно: любить!» Господь, мол, не случайно одалживает нам тела на время. Распутник старый!
- Кто?
- Ну, не Бог же! А вот этот, - она кивнула в сторону Николая Владимировича. – И чего ты так с ним возишься? У меня такое ощущение, будто ты специально к нему приехал…
- Кстати, почему ты не спросишь, как я здесь оказался? – улыбнулся Евгений.
- Почему? – Елена, вздёрнув носик, постаралась изобразить кокетливую улыбку многоопытной дамы.
- Сам не знаю… Вдруг захотелось тебя увидеть… Импульс какой-то был.
- Ага, - усмехнулась она, - типа: попал во власть неведомых импульсов. Этот Казанова мне о них тоже все уши прожужжал…
- Да нет, - смутился Евгений, - я серьёзно…Вдруг захотелось тебя увидеть. Сам не знаю, почему. У меня даже что-то вроде галлюцинации было: показалось, что в комнате пахнет твоими духами…
- Наваждение! – засмеялась Лена и дотронулась кончиками пальцев до вдруг порозовевшей щеки. – Какое-то дурацкое наваждение! Я перед твоим приходом смотрела на розы, которые ты мне подарил когда-то. Нет-нет, они уже не живые, они – засушенные, и этот букет теперь стоит на кухне, на шкафчике. И почему-то хотела, чтобы ты появился. Просто так…
Николай Владимирович открыл глаза, обвел мутным взглядом комнату и, задержав взгляд на Евгении и Елене, вдруг начал жарко говорить что-то бессвязное, но постепенно смысл его речи прояснялся. Он вещал о том, когда отдаешься на волю волн, то челн твоей души несётся туда, куда заблагорассудится ветру, и это, с одной стороны, прекрасно, а с другой – вихрь поднимает со дна души всякую муть и пыль. Но всё это почему-то приятно…Может, потому, что человеку иногда хочется провести хоть несколько мгновений так, как ему вздумается – без оглядки, без правил, так, как охота. Но стоит помнить закон Рибо…О, вы, господа, не знаете столь общеизвестный закон? В какой альма-матер вас учили? И какие книжки вы читаете? Комиксы, наверное… Ладно, поясню: сосуд человеческой памяти заполняется послойно, совсем так, как, например, струится цветной песок в египетской сувенирной колбе: слой такой, слой эдакий, ещё слой… И всё это хранится в памяти и влияет на человека и его поступки. Поэтому не засоряйте, господа, память, иначе её слои однажды смешаются и – о, ужас! – замусорят всю вашу жизнь…
- Он не хочет сосать валидол, - сказала Лена. – Смотри: выплевывает его. Вот гад! Я, можно сказать, от мамы валидол оторвала: в облатке осталась всего одна таблетка. А этот…У!
Лена нарочито погрозила кулачком в то время, как её глаза, полные обожания, ласково глядели на Евгения. Даже странно, что она ещё и Николая Владимировича видела. Не иначе, у неё хорошо было развито боковое зрение.
- Но душа – это фильтр для всякой мути, - отчётливо и громко произнёс вдруг Николай Владимирович. – Она нас бережёт, и держит на тонком, но крепком поводке, как хороший хозяин – пса, мечтающего о глупой и бессмысленной свободе…Но мы не всегда храним её, и пожинаем плевела, и скорбим, и в чём-то виним кого угодно, только не себя. Все несчастья мы творим сами…
Его глаза сверкали, как у проповедника, взошедшего на кафедру перед притихшей паствой. И та банальщина, что яростно срывалась с его, звучало как откровение, которое, однако же, было слишком простым и скучным, чтобы к нему прислушиваться и вникать в его смысл. Завораживала лишь та неистовость, с которой Николай Владимирович изрекал простые истины, лёжа на диване.
- Да он ни слова о Казанове пока что не сказал, - шепнул Евгений Лене. – Наверное, уже забыл, о чём с тобой говорил. Кстати, он почему-то меня не помнит. Совсем! А сколько мы с ним пива выпили – наверное, не меньше трех бочек.
Но Николай Владимирович, услышав про Казанову, вдруг приподнялся и, обмотавшись пледом, как римский патриций тогой, воскликнул:
- Казанова – человек! А я? Кто я? Я – Никто, и зовут меня Никак. А кто там три бочки пива выпил с вами, молодой человек, - это совсем другая история, но, во всяком случае, не моя!
- Он, кажется, всё-таки сумасшедший, - одними губами прошептала Лена. – Что-то я боюсь… Не похож он на инфарктника. Смотри, скачет, как бешеный!
Евгений в полной растерянности смотрел на человека, с которым ему всегда было о чём поговорить, и они уважали мнение друг друга, не чувствуя разницы лет; их отношения не походили на связь старшего-младшего, они, скорее, были друзьями.
- Устремляясь в гибельные выси познания, мы неминуемо срываемся: там, вверху, нет опоры, и не за что держаться – и падаем вниз, и хорошо, если это падение похоже на комету, но чаще – на кусок дерьма, - изрёк Николай Владимирович и, довольный собой, вперил сверкающий взгляд в Евгения. – Кто ты, молодой человек? И почему я здесь?
- Вам было плохо, - начал объяснять Евгений. – И мы с Леной решили вам помочь…
Но долго объяснять, что к чему, не пришлось: в дверь позвонили. Двое мужчин в белых халатах сразу прошли в комнату, не снимая обуви и даже не спрашивая, туда ли они вообще попали. Один из них, невысокий, с усталыми розовыми глазами, нацепил на нос очочки в тонкой металлической оправе и, пристроившись у журнального столика, сразу стал заполнять листок вызова:
- Фамилия?
Не знаю, - ответил Николай Владимирович. – И вообще, я никаких врачей не просил вызывать.
- Возраст?
- Не знаю. А зачем это вам знать? Я с мужчинами не знакомлюсь.
- Молодые люди, что за шутки? – возмутился врач, и даже очочки у него запотели. – Пусть он отвечает на вопросы. У нас сегодня масса вызовов…
- И всё какие-то с придурью попадаются, - встрял второй в белом халате, видимо, то ли фельдшер, то ли санитар. – Один китаец возомнил себя философом Лао Цзы, представляете? А ведь у этого китайца пол-Ха лечилось…
Пройдоха Чжен! – радостно вскричал Николай Владимирович. – Я всегда подозревал, что он либо шарлатан, либо шизик! Вот и выяснилось: он – Лао Цзы, ха-ха-ха! Надели на него смирительную рубашку?
Николай Владимирович, развеселившись, уже больше не держался за сердце, и вид у него был донельзя здоровый: на щеках выступил румянец, глаза задорно блестели, и даже те поперечные морщины, что шли от носа к краешкам губ, вроде как уменьшились. Он снова и снова повторял про этого «пройдоху Чжена» и какую-то энергию ци, которая на самом деле не что иное, как душа, и никаким восточным мудрецам не постичь её первоначальную сущность. А нынешние специалисты – тут Николай Владимирович как-то по-детски скривился – и вовсе ничего не понимают, поскольку навыдумывали массу всяких психологических законов, не зная сути объекта исследования – вполне материальной субстанции, имеющейся в каждом теле.
- Психиатры считают, что души нет! – воздевая палец вверх, с жаром вещал Николай Владимирович. – А что же они тогда лечат? Сознание, подсознание, сверхсознательное – это вовсе не душа! Вот вы, молодые люди, - он вперил горящий взгляд в медиков, - знаете ли, что в России ежегодно теряется целый маленький городок – около семидесяти тысяч мужчин, женщин, детей. И они не все становятся жертвами несчастных случаев и бандитов. Некоторые возвращаются. Но какие? У них теряется память, или, вернее, то, что вы, медики, называете памятью. О таких фактах газеты часто пишут. Люди забывают, кто они, как и где жили. Но при этом многие помнят чисто профессиональные сведения, шпарят наизусть любимого «Евгения Онегина» или производят, как и раньше, сложнейшие математические расчеты, а о себе – ничего не помнят. Во Франции даже фильм такой вышел – «Без памяти» называется, и в нем рассказывается об этом странном феномене. Если люди подобным образом теряют память повсеместно, то вывод один: «крыша»съезжает у всего человечества, и это явление некоторые писаки уже объясняют износом цивилизации: ну, мол, не выдерживает винчестер человеческой головы мощного информационного потока, который приходится пропускать через мозг! Ха-ха-ха! И вы тоже, господа медики, в это верите?
Врач снял очочки, аккуратно положил их в нагрудный карман и, слабо улыбнувшись, сказал со вздохом своему помощнику:
- Тяжёлый случай, Он сейчас начнёт вспоминать, как Покойник, о том, как в начале прошлого века французская полиция будто бы задержала чело-
века, который тоже не мог о себе ничего рассказать. В
кармане у него нашли карту планеты. Но это была совсем
не наша Земля...
- - Вы знаете Покойника? – оживился Николай Владимирович. – Он скрывает от вас, что на самом деле он – Привидение! Он вам понравился? Это широко образованный молодой человек.
Вы отлично помните и доктора Чжена, и Покойника, и даже фильс «Без памяти», но почему не помните самого себя? – ехидно спросил помощник врача. – И потом, какого чёрта нас сюда вызвали? У вас в норме и пульс, и давление, и температуры нет…
- Я – Никто, - гордо сказал Николай Владимирович и подбоченился.
- Перепил, что ли? – с сомнением спросил врач, но тут же решительно опроверг своё предположение: Нет, не похоже. Абсолютно трезвый человек.
- Трезвее не бывает, - кивнул Николай Владимирович. –Единственное, что меня смущает, так это незнакомая обстановка. И к тому же, эти молодые люди, - кивок в сторону Евгения и Елены, - мне не знакомы, а леди, кстати, почему-то меня Казановой обзывала. Я поводов таких ей не давал. За молоденькими девочками уже давно не волочусь: всяк сверчок знай свой шесток, - и вздохнул. – Но был бы я помоложе… Эх!
Врач предположил, что Николай Владимирович, возможно, занимается в какой-нибудь из эзотерических сект, где практикуются астральные полёты – новомодное увлечение тех, кому скучна действительность. Случается, что они «залётываются» до полной потери памяти. Но Николай Владимирович вдруг снова обиделся и сказал, что он не такой идиот, чтобы заниматься у каких-то проходимцев, а что касается памяти, то все личностные воспоминания действительно можно стереть как компьютерный файл. Но он-то, мол, помнит всё, что хочет помнить, вот только немножко болит голова, но это пройдёт, и он обязательно припомнит, где живёт, работает и как его зовут.
- Давайте-ка, мил человек, мы вас доставим в больницу, - предложил врач. – Не на улицу же вам идти. А чужих людей вы стеснять будете. В больничке полежите, отдохнёте, открепнете…
Николай Владимирович поупирался, побузотёрил, но, в конце концов, согласился. В больнице, куда его привезли, он, кстати, лежал в одной палате с Александром, но, что удивительно, друг друга они не признали. А доктора Чжена, говорят, вообще увезли в какую-то столичную клинику: он вёл себя совершенно неадекватно, выдавая за философа Лао Цзы. Еще выяснилось, что его лаборатория выгорела от пожара, а вместе с ней не только аппаратура, но и записи наблюдений, чертежи, документы. Компетентные органы посчитали, что исследователь просто сделал вид, что забыл, кто он есть на самом деле – симулянт, короче. Его исследования очень интересовали тех, кого надо, и вдруг – такой неожиданный поворот событий. В связи с этим досталось Петру Васильевичу, которого нашли в коридоре напротив лаборатории доктора Чжена. Он только и помнил, что пришёл лечиться, и китаец вытворял какие-то манипуляции, а потом – взрыв, темнота, ничего не помню… Выяснилось, что, не смотря на свой диагноз, он каким-то чудом избавился от опухоли, даже и намёка на неё не было. Те, кому надо, решили, что возможно, ему помог доктор Чжен, а если не он, то Николай Владимирович, который тоже занимался какой-то хреномастикой, связанной то ли с биополями, то ли с душами, то ли со свехвысокочастотными излучениями – сам чёрт не поймёт этих дурацких учёных, которых Бог (или кто-то ещё?) лишает памяти…
А Евгений и Лена, не смотря на все прогнозы их друзей и близких, так и не поженились. Даже странно, почему. Они и дня не могут прожить друг без друга, но что-то мешает им переступить тот порог, за которым начинаются любовные отношения. У Жени, кстати, есть подруга, зовут её Оксаной, вот с ней-то он и занимается тем, чем мужчина занимается с женщиной. А у Елены несколько поклонников, и никому она не отдает предпочтения. А насчёт Евгения своей подруге Виктории сказала примерно так: «Лучше его нет никого на свете, но поскольку так не бывает, то я не хочу превращать свою жизнь в сказку…»
Вот и пойми их, этих современных девушек!
18.
"Мама Муми-тролля поглядела на мужа и вдруг сказала:
- Знаешь, я сегодня убиралась на чердаке и нашла большую-большую
тетрадь. Что, если тебе написать книгу о своей молодости?
Папа перестал кашлять.
- Пока ты простужен и не можешь выходить из дома... -
продолжала мама. - Когда пишут о своей жизни, это, кажется,
называется мемауры или что-то в этом роде?
- Не мемауры, а мемуары, - буркнул папа."
Очаровательно, не правда ли?
Эту цитату из всем известной книги о муми-троллях прислал мне по «мылу» некто Мелехин – есть такой ник в Хабаровском чате. Видимо, это даже и не ник, а настоящая фамилия. Просто когда человек в первый раз заполнял необходимые поля формы, чтобы войти в чат, он еще мог не ведать, что ник – это не его собственная фамилия, а имя, отвечающее, допустим, сиюминутному (а может быть, и всегдашнему) состоянию души. Или уж не знаю, чему там ещё, но – отвечающее: за образ, имидж, игру, настроение, представление (о себе или человеке вообще – это не важно, главное: имя – как знак!).
Самое интересное в чатах – это знак. То имя, которое выбирают себе пользователи.
И самое интересное – это то, что с ними потом приключается. Из-за этого самого знака. Или не приключается вовсе. Тоже из-за знака. А может, всё-таки из-за человека?
Но самое-самое интересное – это то, что происходит с нашими душами, которые непостижимым образом через все эти компьютерные сети соприкасаются, влияют друг на друга, изменяются…
Все те ники, которые упомянуты в тексте, не имеютничего общего с реальными никами. Прошу это учесть.
Возможно, весь текст – это не что иное, как «мемауры» автора. Возможно, это всего лишь его какие-то сублимации. И не больше.
Хотя, впрочем, автор сейчас размышляет над строками 123 Псалма:
«Душа наша избавилась, как
птица из сетей ловящих; сеть
расторгнута, и мы избавились».
Боже правый, о чём же это?J
Конец
Р.С. Хотя это всего лишь черновик. Над текстом надо ещё работать!