Звук захлопнувшейся двери заставил стёкла окна трястись от страха, они прогнулись немного и стукнули по Её ушам отражённым звуком. После этого в комнате стало совсем тихо, даже маятник настенных часов, который производил порядком надоевший скрип, остановился в воздухе. Сквозь две занавески, связанные узлом, краснело заходящее солнце, переливаясь в гранях запотевшего стакана. Она взяла его в руки, покрутила немного, и прищурилась как будто хотела рассмотреть внутри что-то мелкое. Тяжко выдохнув, она проглотила воду розового цвета от растворённого в ней солнца.
Она сидела за столом в небольшой полутёмной комнате и, уставившись куда-то вдаль, где потолок сходился со стеной, думала о чём-то своём, всё ещё держа стакан на весу. Весь стол-инвалид, едва стоявший без одной ножки на остальных троих, был буквально завален стеклянной посудой. Бутылки, склянки, трёхлитровые банки, вазы – всё безмолвно уставилось в чёрный потолок, выгоревший от прошлогоднего пожара. Когда Она касалась стола, начиналась стеклянная какофония – каждая бутылка считала своим долгом прозвенеть собственным высоким голоском. Они перебивали друг друга, и казалось, что все сейчас попадают вниз, распластавшись по полу ровным слоем острых прозрачных стёклышек.
Вокруг стола и у Её ног лежали идеально ровные осколки разной формы: от круглой до спиральной. Она неосторожно раздавливала их, когда стучала ногами по расцарапанному паркету в минуты гнева. Осколки хрустели, как сахар, и разлетались в стороны прозрачной, преломляющей свет пылью, которая тонким слоем покрывала пол, ноги, стол и потихоньку начинала забираться в глаза и уши. Окно стало затягиваться странной белой плёнкой и, в конце концов, превратилось в одно огромное зеркало с открытой форточкой, сквозь которую одним только глазком смотрело стеснительное позднее солнце. Она повернула свою голову с уже привычным скучным и бесцветным взглядом в сторону окна. Не увидев ничего, кроме своего такого же уставшего и отставшего от мира отражения, Она с отвращением отвернулась.
Иногда Ей хотелось убежать отсюда, но возможности никакой не было, да Она и не представляла, что будет по ту сторону зеркала – там, по Её мнению, ничего не было. И поэтому Она часто стучала ногами по паркету и руками по столу, сопровождая всю эту катавасию очень тихой фразой, произносимой почти шёпотом: «Мне везёт…». Уставшие от постоянных специфических концертов соседи целыми днями простаивали перед Её квартирой в очереди, чтобы отчаянно и со злобой постучать в дверь или высказать всё, что наболело за это время. Она их внимательно слушала и, чтобы успокоить людей, безжалостно убивавших свои невосстанавливающиеся нервные клетки мозга, просовывала им в прорезь от старой замочной скважины цветочки. Соседи не понимали, что это знак доброты и гостеприимности, и тут же на месте рвали цветы на части, развеивая лепестки по всей лестничной площадке. Она со слезами на глазах, собирала свои ромашки после того, как злые люди уходили, и из них выращивала новые цветы, которые засовывала в бутылки, стоящие на столе.
Всё вертев в руках ставший, как и окно, зеркальным стакан, Она дыхнула на него, хотев развеять эту пелену, осевшую на гранях, но стакан только печально зазвенел и потрескался, чуть-чуть не развалившись в руках.
Совсем отчаявшись, Она по осколкам стекла подошла к окну. Она помазала рукой, и та, другая, тоже помахала рукой, Она повернула голову, и та, другая, тоже повернула голову. В конце концов, Она сильно ударила кулаком по зеркалу. Пронизывающая боль прошла от кисти до мозга, Она зажмурилась, не желая видеть ударившее Её отражение. Простояв минуты три, на одной ноге, держась за правую кисть и отвернув голову от зеркала, Она наконец открыла глаза…
Теперь Её было по-настоящему страшно. Если раньше, когда что-то с кем-то было не так, Она могла всё поправить, и другие помогали Ей в этом, то сейчас, изменить было ничего нельзя. Она видела в зеркале странную фигуру, сгорбившуюся от жизненной тяжести, одетую в тёмно-коричневый балахон, который явно был ей велик – рукава почти касались пола, а капюшон свисал до пояса. Костлявые руки с трудом удерживали огромную по размерам, заржавевшую и искривлённую косу. Пытаясь разглядеть лицо непонятного отражения, Она сделала несколько шажков вперёд. Фигура в балахоне резко подняла руку, останавливая Её, а потом быстро подняла голову…
Глаза Её смотрели куда-то в пустоту, Она видела только две бездонные дырки перед собой. Она не могла сойти с места, ноги как будто приклеило к полу вязкой жидкостью. Фигура в балахоне клацала своими желтоватыми зубами и скребла лишёнными плоти пальцами по внутренней стороне стекла.
Она знала, что пришли не за Ней, и это грело Её, но запах ветхости слишком сильно чувствовался в воздухе. Она понимала, что пришли за кем-то из Её знакомых, но за кем? Перед Её глазами мелькали бессмысленные картинки, в которых Она узнавала моменты своей жизни. «Кровь, кровь, кровь», - стучало в Её ушах, - «Она возьмёт тебя к себе». Перепонки с жутким грохотом взорвались, и Её крик совпал со смехом отражения в зеркале.
Теперь в зеркале отражалась только Она сама. Окно постепенно начало принимать свою обычную прозрачность. В последний миг Она успела заметить расплывчатое лицо того, кого Ей было больше не суждено увидеть. Она стояла перед обычным окном, заклеенным параллоном на зиму, и повторяла, не слыша саму себя и стуча ногами по полу: «Мне везёт…мне везёт…»