Погрузиться в ночь, как порою, опустив голову, погружаешься
в мысли,- вот так быть всем существом погруженным в ночь.
(Франц Кафка)
* * *
Карина смогла сегодня заснуть. Вернее, смогла ещё сегодня, а заснула уже завтра. Она с небольшой дрожью в руках расстелила постель и, уткнувшись носом в подушку, погрузилась в натуральный человеческий сон. Это ощущение было настолько ей чуждо, что Карина ворочалась всю ночь и, в конце концов, сбросила с себя одеяло, но она спала. Ей ничего не снилось, что, в общем-то, для такого человека, как она, было вполне естественно в подобной ситуации.
Под утро Карина проснулась от холода, потому что тёплое одеяло полночи валялось на полу, а за окном была ранняя осень, стучавшая в стекло проливным дождём. Всё её тело ныло, голова никак не хотела хоть что-то соображать, не было того сладкого чувства свободы и лёгкости, с которым Карина просыпалась обычно.
В чём смысл естественного человеческого сна? В том, чтобы отдохнуть от тяжёлого дня, чтобы встать потом и с новыми силами продолжить строить дома, сажать деревья и растить детей. Вот этого-то Карина не понимала и думала, что никогда не поймёт. Она знала, по крайней мере, её так учили, что сон – есть самое важное, самое красивое в жизни, и его никак нельзя пропускать. Его нужно принимать всерьёз, а не относится к нему легкомысленно, как к простому отдыху. Фактически одна ночь нормального сна была для Карины примерно тем же самым, что для любого из нас, любящих подолгу валяться в постели, десять часов бессонницы. Сны давали ей простор для действий и пищу для ума, которую надо было тщательно разжевать, а только потом уже переваривать, и ни в коем случае не выплёвывать, как бы она ни была горька. Другое дело, что обычно Карина засыпала совсем по-другому. Свои обычные сны она называла импортированными, по крайней мере, её так учили.
Карина, стоя где-то с минуту на холодном полу, никак не могла сообразить, находится ли она у себя дома или всё ещё спит. Решив, что первое всё такие вероятнее, чем второе, хотя со всем в этом мире можно поспорить, она набросила на себя свитер, чтобы немного согреться, и села на вращающееся кресло перед столом. Спальня Карины существовала вне времени и пространства, вне измерений и за гранью разумного, по крайней мере, так думали большинство из тех людей, которые в неё входили – уж слишком комната отличалась от всех остальных в квартире. Исцарапанная кошкой дверь открывала вход в совсем иное пространство, являясь рубежом между реальным миром и спальней.
Везде был потрескивающий жёлтый паркет и только здесь под ногами лежал выкрашенный в белый цвет линолеум. Везде был осыпающийся желтоватый потолок, а в карининой комнате он был чёрным и не проявлял ни малейшего желания осыпаться – она всё сделала сама, и это стоило ей немалых усилий. На стенах были развешены какие-то листы и листочки с печатными и рукописными текстами. Они будто боролись между собой, не желая уступать ни миллиметра свободного места, они мялись и жались друг другу, а поверх них наклеивались всё новые и новые. Это великолепие полностью покрывало стены, только где-то под потолком, куда, видимо, не смогла достать каринина рука, виднелась полоска оранжевых обоев.
Огромное окно смотрело своим стеклянным глазом во двор, где в два ряда росли сухие деревья, которые являлись когда-то парком. Кровать стояла прямо под окном, а всё остальное место на полу занимали толстые книги, сложенные в аккуратные башенки высотой метра в полтора. Завершал картину высокий деревянный стол, на котором всегда лежали чистые листы бумаги и ручка, и за которым сейчас как раз сидела Карина.
Ещё толком не проснувшись, она медленно взяла ручку со стола и принялась что-то писать. Трудилась она долго, хотя больше всего времени она потратила на обгрызание ручки и, умно выражаясь, муки творчества. Через два часа Карина закончила своё новое эссе. Называлось оно «То, что я вижу». Его можно было легко и быстро прочитать от начала до конца, но трудно было понять его смысл и всю гамму чувств, которые испытывала Карина. Кто-то посчитал бы написанное бредом, кто-то вообще никогда бы не подумал, что это эссе, потому что состояло оно всего лишь из одного слова: «Темнота».
* * *
Потрескавшийся асфальт горел в пожаре красных листьев, которые громко хрустели под ногами. Шальной ветер трепал волосы, капли дождя тихонько выстукивали на куртке какой-то мотив, где-то вдалеке визжала автомобильная сигнализация. Небо заволокло серой дымкой и оно сливалось с асфальтом, отражаясь в небольших свинцовых лужах. Люди, укрываясь зонтами, спешно бежали домой, и только одна Карина шла совсем в другую сторону. Тепло укутавшись, но всё равно немного дрожа, она изредка выстреливала взглядом в очередного прохожего и молча шла дальше в одном только ей известном направлении.
Метро встретило её теплом, лязганьем поездов и потными, озабоченными чем-то лицами людей. В своей потихоньку согревающейся руке Карина держала небольшой клочок бумаги, на котором была изображена чёрная пирамида и подпись: «Жду тебя в Аддхалоке. Р.».
Глядя на постоянно сменяющихся вечно куда-то спешащих пассажиров, Карина думала, что, наверное, в её жизни всё происходит точно так же: кто-то уходит, кто-то приходит, и всё это никогда не кончится, по крайней мере, пока она живёт.
Метро выплюнуло Карину на одну из многочисленных серых улиц. Пройдя мимо многочисленных палаток, Карина свернула в ближайшую подворотню и направилась к двери в подвал какого-то дома. В полутёмном помещении с облезлыми стенами и кое-где проглядывавшими трубами стояло множество столов, за которыми сидели какие-то люди. Здесь она уже не боялась, здесь ей уже не было холодно, потому что вокруг сейчас были самые дорогие люди, которых она могла слушать часами. Карина медленно и задумчиво огляделась, поздоровалась с кем-то кивком головы и небольшими шажками двинулась мимо столов. Это был кружок её друзей, это был кружок великих людей.
Все члены этого общества называли себя кави – в честь жрецов из иранской мифологии, создававших ритуальные поэтические тексты. Само общество неофициально называлось «Аддхалока», хотя здесь каждый сам для себя придумывал названия для всего на свете. Здесь не было лидера, здесь не было правил, каждый, кто хотел приходить – приходил, кто не желал больше оставаться в этом подвале, мог спокойно уйти. Единственное, чем этот кружок отличался от простого сборища молодёжи, так это то, что об Аддхалоке знали только избранные люди, поэтому никого «со стороны» здесь, конечно, не было.
Никто не знал, как и когда зародилось это общество и почему оно до сих пор существует, но никто и не хотел знать: все были довольны тем, что есть, тем, что давало им возможность познать себя и открыть в себе какие-то новые возможности.
У одного из столов сидел высокий старичок в очках с толстыми линзами и, положив ногу на ногу, мрачно курил сигарету. Чёрные ботинки, чёрные джинсы, чёрная водолазка с чёрной жилеткой и чёрная бандана, не дававшая длинным седым волосам падать на лицо, - его наряд сливался с полутёмной обстановкой подвала и придавал этому старику вид уставшего, вымазавшегося в саже кота. Завидев Карину, он оживился, наскоро затушил сигарету и помахал ей рукой. Гостья ответила сдержанным кивком, подошла и села за стол напротив пожилого человека.
Его звали Рунгис, вернее, он сам так себя называл. Он придумал себе этот псевдоним, потому что ему казалось, что такое имя очень пафосно и романтично звучит, тем более что большинство кави тоже имело разнообразные псевдонимы.
- Слушай, слушай, у меня тут такая штука с собой! – начал Рунгис, доставая какой-то листок и кармана, и даже не поприветствовав Карину. – Вот только вчера написал. По-моему, убийственная вещь. Хочешь, прочитаю? – торопливо спросил он, разворачивая сложенный вдвое листок. Карина, криво улыбнувшись, кивнула. – Называется «Чёрный алмаз», - Рунгис расправил плечи, встал со стула, чуть-чуть покашлял и начал читать:
«Чёрный алмаз из миллиардов ворон разлетелся по городу краской ночей. Ты знаешь, где звон, но не слышишь его – ты убит взглядом кофейных очей. Чёрный алмаз режет стёкла из слёз, режет сердца и души, как нож. Не важно, сколько эту жизнь ты пронёс, тебе не решать, сколько ты проживёшь. В сигаретном дыму и с улыбкой без совести, с печальным финалом прекрасных надежд. Не слышавшим раньше ужаснее повести, с белым обрывком крылатых одежд. Чёрный алмаз плавил лёд по секундам, и заставлял верить в то, чего нет. И оставлял меня дома со скудными запасами нервов и сладких конфет. Алмаз живёт там, где поют соловьи, стены – бетон, а запах, как яд. Чёрный алмаз не станет твоим, и ты не вернёшь своё сердце назад. Будет сон жить, или не всё же будет? Рождённый ползать уж не полетит. Чёрный алмаз никогда не забудет. Чёрная ночь никогда не простит».
Рунгис сделал паузу, как будто собирался читать дальше, но не продолжал, а победоносно посмотрел на Карину. Та хотела что-то сказать, но он перебил:
- Это я тебе посвя…тил, - Рунгис немного замялся, а Карина в свою очередь густо покраснела и потупила взгляд, - И представляешь, без всякого импортирования! – добавил он отрывисто, чувствуя, что разговор как-то не клеится. – Вообще без психотропов, прикинь? Всё чисто сам, - на последнем слове в комнате внезапно повисла тишина, и оно прозвучало особенно громко, заставив остальных кави обернуться. Рунгис снова замялся, осмотрел окружающих слегка испуганным взглядом и, кашлянув, снова уселся на стул. Уже через секунду кави снова занимались своими делами, не обращая на других никакого внимания.
Рунгис с Кариной сидели за столом молча, изредка поглядывая друг на друга и вслушиваясь в разговоры соседей. Где-то спорили о Фрейде и буддизме, с другой стороны в уши втекал разговор о каких-то новых психотропных веществах. В общем, Аддхалока жила своей повседневной жизнью.
Рунгис, чувствуя, что так можно сидеть вечно, постукивая пальцами по столу и пялясь куда-то в пространство, попытался начать разговор:
- Слушай, ты никогда не чувствовала, что ты нематериальна? – спросил он, глядя на Карину исподлобья. Его глаза встретились с полным непонимания взглядом, - Ну, я…в смысле чувствуешь, что ты есть в этом мире, а на самом деле тебя как бы нет, - попытался он разъяснить, но это у него явно получилось не очень. – Ну, короче…как бы есть квартира, там, друзья, а тебя как будто нет. Как будто ты прозрачна и желеобразна, ты бесцветна. У тебя нет внешности, нет привычек и голоса, но на самом деле ты огромный мир, просто никто не знает и не понимает тебя.
Карина молча кивнула. Ей нравился Рунгис, ей нравилось, как он говорит, потому что именно он привёл её в Аддхалоку, вернее Карина пошла за ним. Они дружили давно, она знала, что нет дружбы без любви, и была уверена, что Рунгис испытывает к ней какие-то чувства, но её это не особенно волновало, даже немного раздражало.
- Вот и у меня тоже такое бывает, - мрачно сказал он и после длительной паузы вдруг спросил, - Слушай, ты что-нибудь написала? – Карина вынула своё эссе и передала его Рунгису. Тот быстро положил листок в карман, даже не посмотрев в него. – Ну, что, я пойду, ладно, а то дела есть ещё? – спросил он и, не дожидаясь ответа, повернулся и пошёл в дальний угол, присоединившись к кампании каких-то кави. Карина ещё какое-то время посидела, глядя по сторонам, а потом встала и вышла на улицу, ручкой нацарапав на столе фразу, которую не хотела говорить Рунгису в лицо. Она написала: «До встречи».
* * *
Падал снег. Он застилал деревья, превращая их в снеговиков, и лез в окно. От порывистого ветра подрагивало стекло. Бывший парк казался уже не таким страшным, как весной или летом, потому что сейчас уродство деревьев прикрывали снежные шапки. Асфальт тоже побелел – снег засыпал его серость. Всё вокруг стало цвета сливочного мороженного, можно было выходить на улицу, падать в небольшие сугробы, жевать снег и кричать: «Он лижет лёд!». Потом смотреть на небо, прыгать и пытаться закинуть разваливающиеся снежки одиноким прохожим за шиворот. Писать на заснеженных капотах машин нехорошие слова и трясти ветки деревьев, осыпая себя снегом с ног до головы.
Однако Карине было сейчас не до этого. Она сидела у себя на кровати и тупо смотрела в одну точку, подперев лицо рукой. За окном всё обновлялось, а в квартире было так же, как и раньше, как и много лет назад. Водя пальцами по смятой простыне, Карина думала, что ей надо что-нибудь написать, потому что что-то внутри неё рвалось наружу и царапалось. К такому ощущению она уже привыкла и знала, что в этом случае надо делать. Карина вдруг резко встала и, пнув ногой какую-то книгу, пошла на кухню.
Здесь она взяла шприц в шкафчике и захватила два пакетика с каким-то белым порошком. Выложив из него две дорожки на кухонном столе, Карина свернула в трубку небольшой кусочек газеты и с шумом вдохнула порошок. На её лице появилось выражение глубокого удовлетворения. Она села на стул, положила ногу на ногу и, шмыгая носом, смотрела в потолок, задрав голову. Посидев так пару минут, Карина медленно, как во сне, встала, взяла со стола алюминиевую ложку, насыпала туда порошок из другого пакетика и поднесла её к газовой плите. Чуть покачиваясь, Карина собрала шприцем жидкость, в которую превратился порошок, и снова села на стул.
Шприц смотрел на Карину своей тонкой иглой, а внутри него медленно перекатывались пузырики воздуха. Вся жизнь вдруг сжалась сейчас, расплавилась и втекла внутрь пластмассовой оболочки шприца. Он был полон нового непознанного мира, новых мыслей и творений, хотя на самом деле нёс в себе самый страшный медленный яд, который люди придумали, чтобы убивать самих себя. Чтобы избавлять мир от грязи, которой они являются. Самоубирающаяся грязь – воистину гениальное изобретение. Но для Карины всё было совсем иначе. Она не была грязью, она, как все другие кави, просто оплачивала свои произведения годами жизни, которые с каждым новым сном уменьшались и уменьшались.
Всё вокруг стало ненужным и бессмысленным. Пол ушёл из-под ног. Потолок придавил сверху. Игла вошла в вену. Жгут затянулся на руке. А пальцы всё давили и давили на шприц…
Карина проснулась. Голова немного болела, а руки тряслись – значит жива, значит всё в порядке. Несмотря на то, что она провалилась в сон прямо на кухонном стуле, положив голову на микроволновую печь, внутри Карины всё плясало и смеялось. Ощущения были знакомые и очень приятные, не то, что вчера от обычного сна, когда видишь одну темноту. С широкой улыбкой Карина, чуть придерживаясь за стену, дошла до своей комнаты. Всё как всегда: книги, кровать, стол, листочки и ручка на нём. Даже такое однообразие никогда не надоедало Карине, потому что в обыденности всегда можно найти что-то новое. И это что-то она как раз и собиралась искать.
Она села за стол, взяла ручку и долго смотрела в стену, пытаясь собрать мысли, свести их в один пучок и направить на бумагу. Сначала Карина вспомнила каждую деталь своего сна, потом долго думала, как бы всё это озаглавить. Самым простым и самым правильным названием, как ей показалось, было «К Рунгису». Она начала безостановочно писать:
«Осень – хорошее время, чтобы уйти. Когда ты идёшь, знай, что кто-то идёт за тобой. И есть ещё время понять, что ты сделал с собой. И есть ещё время в себе свою правду найти. Всё реже улыбки, всё тише и медленней бег. И смысла не будет уж дальше куда-то идти. Ты прорастёшь из асфальта, но выпадет снег. Потом тебя сбросят с обрыва и кажут: «Лети!». Голову ты потеряешь за этих людей. Чёрным стеклом разобьёшься на множество лиц. То, что любил ты, в тюрьму запирает злодей. То, что построил ты, медленно падает вниз».
Карина осмотрела написанное всё с такой же широкой, но уже немного ироничной улыбкой. Стих показался ей немного кривоватым, но зато достоверность сна, который видела Карина, была полностью соблюдена. В Аддхалоке к этому должны отнестись с особым вниманием. Да и сгорающий от любви Рунгис наверняка будет на седьмом небе от счастья. Исписанный листок присоединился к вороху таких же на дальнем конце стола.
Целый день Карина просидела у себя дома, глядя на постоянно опускающийся и поднимающийся ртутный столбик термометра. Она не заметила, как пролетело несколько часов, и солнце уже начало потихоньку клониться к закату. Решив, что время как раз самое подходящее, Карина оделась и вышла из квартиры. Аддхалока должна услышать её стихи сегодня же. Закрыв дверь, Карина заметила записку, прикреплённую к обивке двери. На клочке бумаги была нарисована чёрная пирамида – символ Аддхалоки. Кави никогда не звонили, когда хотели предупредить о чём-то, а всегда оставляли подобные записки. Карина взяла бумажку и прочитала текст. Потом ещё раз. И ещё раз. Она судорожно замигала ресницами и схватилась рукой за дверную ручку, чтобы не упасть. В записке было: «Рунгиса больше нет. Похороны послепослезавтра. А.»
* * *
Карина сидела на пластмассовом стуле и дрожала как будто от холода, хотя в помещении было довольно тепло. Сидящие рядом люди иногда косо посматривали на неё, а Карина в свою очередь бросала на них полные ненависти взгляды. Она ехала сюда, но, тем не менее, успела раньше назначенного.
Первый автобус Карина пропустила, потому что пыталась осознать, что же произошло и почему. Ей сказали, что Рунгису отрубило голову упавшим стеклом, когда он шёл в Аддхалоку мимо какой-то стройки. Это заставило Карину прорыдать следующие два автобуса. Три автобуса назад шёл дождь, потом вдруг прекратился, а Карина всё плакала. Четвёртый не понравился ей своей окраской, и только на пятом автобусе Карина добралась до кафе, где сейчас сидела.
Дверной колокольчик в очередной раз звякнул и заставил Карину оторваться от воспоминаний. В кафе вошла Алёна – давняя каринина подружка, с которой они вдвоём ещё играли в песочнице и бегали пешком под стол. Она помахала Карине рукой и села напротив неё, расстёгивая своё пальто. У Алёны, как считала Карина, были очень красивые живые глаза – этому она всегда завидовала, но виду никогда не показывала.
- Привет! – улыбаясь сказала Алёна, Карина ответила своим обычным кивком. – Господи, как же ты плохо выглядишь! – выражение лица Алёны сменилось на испуганное, Карина отвела глаза. – Что с тобой? Это, наверное, СПИД, да? – Карина едва заметно кивнула. Она, стиснув зубы, старалась не расплакаться. Алёна же не показывала ни тени страданий. Она всегда умела хорошо скрывать свои чувства.
- Слушай, я сегодня улетаю во Франкфурт на девятичасовом к мужу, ну, ты же знаешь, - продолжала Алёна, пытаясь как-то успокоить Карину. – Я могу с ним поговорить, мы найдём доктора, понимаешь? Всё будет нормально, ты меня слышишь? – Карина закрыла лицо руками. Алёна потупила взор и прикусила губу. Она понимала, что никак помочь подруге не может, потому что даже немецкие врачи даже за огромные деньги могли лишь облегчить страдания и сделать смерть безболезненной.
- Слушай, ты не скучай, ладно, - сказала она после длительной паузы, - Я буду звонить, обещаю, а зимой, может быть, выберемся как-нибудь вдвоём с мужем сюда, я тебя с ним познакомлю. Он просто замечательный человек, - Карина с трудом выдавила из себя улыбку, понимая, что для неё никакой зимы уже не будет.
Ещё час они просидели за чашкой кофе, помолчали, думая каждая о своём. Потом Алёна вспомнила, как они с Кариной в детстве мазали клеем тапочки воспитательнице в детском саду. Как в школе мазали пол перед доской мылом, заставляя учительницу выделывать кульбиты в стиле «медведь на коньках».
- Да, золотое было время, - мечтательно добавила она. – Ну, ладно, мне пора, а то ещё домой заехать надо, вещи собрать, ты же знаешь, какой там у меня беспорядок, - они поцеловались на прощанье и Алёна вышла из кафе, звякнув колокольчиком и помахав Карине рукой.
Карина долгое время сидела одна, провожая безразличными взглядами входящих и выходящих людей. Потом вдруг встала и пошла в туалет. Там она выложила на краю раковины две дорожки порошка, принесённого с собой и, свернув в трубочку захваченную салфетку, вдохнула его. Пошмыгивая носом, Карина вернулась на своё место.
Однако засыпать сейчас ей почему-то не хотелось. Она задрала голову и глубоко дышала носом, но веки никак не хотели смыкаться. Вдруг в её голову, сквозь затуманенное сознание, стали пробиваться какие-то буквы. Карина ясно видела их, видела свою голову изнутри. Буквы переливались разными цветами, скакали, как сумасшедшие, бились друг об друга. Потом они начали связываться какими-то невидимыми нитями и образовывать слова. Слова медленно плавали в чёрном пространстве, а буквы в них изо всех сил рвались каждая в свою сторону, но соединения были слишком прочны. Слова, ожесточённо пихаясь, занимали свои места в строчке. Каждое место было отмечено серебряной цифрой 1, 2, 3 и так далее. Фразы уже прочно стояли на месте и никуда не двигались. Карине оставалось только списать из своей головы на салфетку всё, что она сумела увидеть.
«Я не знаю, когда этот стих ты прочтёшь. Ты его сохранишь или всё ж разорвёшь. Поскорей уходи, но останься со мной. Поскорей умирай, но останься живой. Ты, как синяя даль, я, как серый туман. Говорила я правду, а вышел обман. Я не знаю, как спать, я не знаю, как жить. Сердце чёрное об пол с размаху разбить.
Ты – небесный сапфир, я, как чёрный алмаз. Разрывалась на части от магии глаз. Не хочу жить с тобой, без тебя – не могу. Прямая дорога согнулась в дугу. Забери меня в рай – я с тобой полечу. Хоть без крыльев, а только с драконьим хвостом. Не могу жить с тобой, без тебя – не хочу. Ты уйдёшь и потом пожалеешь о том».
Эти строчки Карина посвятила Алёне, потому что это был единственный дорогой для неё человек на целом свете. Окончательно расслабившись и обессилев от такой бурной мозговой деятельности, Карина облокотилась на стул и задремала…
- А ну-ка пошла отсюда, бомжиха хренова! – грубый женский голос вырвал Карину из сна. Перед ней стояла толстая женщина в фартуке и с кривым красным лицом и шваброй. – Я кому сказала! Нечего дрыхнуть, тут тебе не вокзал, тут ресторан приличный! Выметайся! Чего, глухая что ли?
Карина ни слова не говоря, даже не удостоив уборщицу своим взглядом, вышла из кафе, звякнув дверным колокольчиком. Ей было всё равно, что там сказала ей эта тётка, а уж тем более, что она подумала. Главное было то, что Карина теперь писала сны не после того, как увидела их, а до этого. То есть, как бы предугадывала их. Это было ещё одной ступенью к написанию стихов без помощи снов и наркотиков, что считалось в рядах кави высшим мастерством. Сейчас Карина шла домой по ночному проспекту в приподнятом настроении.
А уже утром все говорили о катастрофе девятичасового самолёта «Москва-Франкфурт».
* * *
Весь день Карина искала острую бритву. Она даже уже наполнила ванну горячей водой, но, перевернув вверх дном всю квартиру, так ничего и не нашла. А ножом не хотелось, потому что будет слишком больно, а боли Карина и без этого натерпелась. Найдя у себя под кроватью кусок какой-то старой плетёной верёвки, Карине пришла в голову другая идея. Однако она тут же вспомнила, что мыло в квартире кончилось ещё вчера, а идти за ним к соседке, а уж тем более на рынок было лень. А без мыла опять же было бы слишком больно и неприятно. В квартире не было ничего, что могло бы ей помочь. Обессилев от бесплодных поисков, Карина пошла к себе в комнату.
Она сидела за столом и не могла понять, кто и зачем всё перевернул в её жизни. Гибель Рунгиса была такой случайностью, которая происходит, казалось, раз в тысячу лет, и это случилось именно сейчас и именно с ним. Алёна попала в авиакатастрофу. Казалось бы, самолёты падают сейчас, как осенние листья за окном, но самое странное и страшное было то, что из всех пассажиров умерла одна только Алёна. Остальных тяжелораненых медики сумели спасти.
Карина сидела и смотрела на два листочка со стихами, которые она посвятила Рунгису и Алёне. Она три раза по слогам прочитала строчки и вдруг в её голову пришла страшная мысль. Карина, не помня себя от ужаса, ещё раз прочитала стихи. Всё сходилось. Получалось, что Карина и есть убийца своих друзей, как бы ужасно это ни звучало. Её друзья умирали через несколько часов после того, как она посвящала им свои стихи. Самое страшное заключалось в том, что Карина ещё и предсказывала им смерть в своих стихах, а потом старуха с косой действовала как будто по её сценарию, преобразовывая эпитеты и метафоры в реальность. Две случайности – уже закономерность, страшная закономерность.
И тут в голову Карины пришла ещё одна мысль. Если хочешь спокойно и тихо, да ещё и таинственно уйти, надо посвятить стихотворение самой себе. По крайней мере, хоть что-нибудь сказать в нём про себя. Карина достала последний чистый листок из под груды исписанных и закусила губу в раздумье. Однако в таком положении Карина просидела недолго.
«Даже странно. Как идёт по лезвию пьяный. Умирает в углу ресторана. Этот мир, где я жила. Ни на йоту. Не уступим свободы полёта. И, надеюсь, увидит хоть кто-то. Что разбилась я не зря. Не похоже. Что мы сделали всё, что мы можем. И никто ничего нам не должен. Стынет в чашке чёрный чай. Прошло лето. И ещё одного года нету. Возвращаться – плохая примета. До свиданья и прощай. Километры. Переплавили мы в злые ветры. И махали руками ракетам. Уносившим нашу жизнь. Эта осень. Мы уже ничего и не просим. Только жизни колосья мы косим. Осень больше, чем вся жизнь. Осень дольше, чем вся жизнь…»
Последние две строчки повторялись столько раз, пока не кончился тетрадная страница, на котором писала Карина. Из её глаз текли слёзы, оставляя мокрые пятна на скатерти и листе. Она знала, что эта осень станет последней для неё, что больше не будет ничего: ни снов, ни мыслей, ни стихов, потому что болезнь прогрессировала, а избавиться от неё было невозможно. Ей оставалось ещё где-нибудь пара недель. Никто, наверное, не вспомнит о Карине, которая писала грустные стихи. Самое страшное было то, что вряд ли кто-то войдёт в её квартиру, вынесет её бездыханное тело на улицу и похоронит в этом раннем снеге, который Карина так любила. Ей придётся вечно лежать на белом полу, на книгах, большинство из которых она так и не прочитала.
А за окном шёл дождь, оставляя косые линии на запотевшем стекле. Карина стояла у окна, и её слёзы сливались с каплями дождя, небо плакало вместе с ней, как будто понимая, что они больше никогда не увидят друг друга. И эти скрюченные деревья, и это серое угрюмое небо, и этот тающий снег, и эта ужасная грязь под ним вдруг показались Карине такими красивыми и волшебными, какими она их никогда не видела. Словно сквозь призму мокрых глаз она увидела совсем иной мир, который всю жизнь играл с ней в прядки.
Резко рванувшись с места, Карина, ведомая какой-то силой, рвавшейся изнутри неё, побежала на кухню. Она схватила табуретку и кинула её в стекло, оно с громким звоном разлетелось на мелкие осколки. Карина вынула из шкафчика оба пакетика с порошком и, надорвав их, выкинула в разбитое окно. Порошок рассеялся в воздухе и осыпался на асфальт, сливаясь с ещё не растаявшим снегом. Карина взяла из раковины шприц и, согнув иглу об стол, кинула его в след порошку. Только после этого с чувством выполненного долга она опустилась на стул. Карина взяла острый кухонный нож и принялась пристально осматривать его. Холодная нержавеющая сталь смутно отражала небо за окном. Она была вечной, независимой от всего, что происходило в мире. Только человек мог при особом желании сломать или затупить лезвие, но кому нужно это делать с каким-то ножом?
- Хочу быть, как он, - вслух подумала Карина и нацарапала на белой глади кухонного стола фразу, которую никогда не говорила кому бы то ни было в лицо. Она написала: «До встречи».
* * *
Россия победила СПИД!
От чумы ХХ века излечился первый человек!
На прошлой неделе учёные и врачи всего мира были поражены сенсационной новостью: был обнаружен первый случай выздоровления человека от СПИДа! Сотрудники 6-ой Московской городской больницы документально подтвердили этот факт, и информация мгновенно распространилась во все крупнейшие мировые издания. Телефонная линия Министерства здравоохранения вышла из строя от огромного количества звонков из множества стран.
Карина Сорокина – феномен, который ещё предстоит изучить. Непостижимым образом 73-летняя жительница Москвы смогла без каких бы то ни было антибиотиков и других лекарств победить болезнь, унесшую сотни тысяч жизней по всему миру. Бывшая наркоманка, Карина ещё две недели назад находилась в практически предсмертном состоянии, она доживала свои последние дни. Однако, несмотря на прогрессирующую болезнь и преклонный возраст, Сорокина начала поправляться, и анализ крови на СПИД, взятый у неё неделю назад, к величайшему удивлению врачей оказался отрицательным. Карине придётся пройти восстановительный курс лечения и повторный анализ, но уже сейчас всем ясно, что её болезнь позади. Врачи искренне надеются выяснить секрет чудесного излечения и создать действенное лекарство от СПИДа, над изобретением которого уже не первый год бьются лучшие умы мира.
Стоит добавить, что сборнику стихов Сорокиной, а также её биографической книге «Осень больше, чем жизнь» специалисты пророчат феноменальный успех. «Это будет самая кассовая книга после Библии», - утверждает один из известнейших критиков Михаил Лебинский.
№26. 22.10.1997.
Русский народ скорбит.
Умер известный критик Михаил Лебинский.
Вчера на 41 году жизни скончался профессор филологических наук и один из величайших критиков России Михаил Лебинский. Мир всегда будет помнить гениальные суждения профессора. Он ушёл от нас молодым, несгибаемым и независимым человеком.
Его мнение всегда было самым авторитетным. Он был единственным человеком, который видел ошибки в признанных шедеврах и никогда не боялся идти наперекор общественному мнению. Последней его работой стала статья по книге Карины Сорокиной «Осень больше, чем жизнь», которая стала самой продаваемой книгой года. Михаил Лебинский высказал весьма негативное мнение в отношении произведения и собирался писать новую статью, но внезапная и таинственная смерть помешала этому.
Госпожа Сорокина, несмотря на не самые лестные отзывы в её адрес, сегодня опубликовала в газете «Культура» стихотворение «К Лебинскому», посвящённое знаменитому критику. Стихотворение встретили в литературных кругах с восторгом.
Смерть же Михаила Лебинского навсегда останется для нас загадкой.
№28. 5.11.1997