ЗУБ ЗА ЗУБ
Задумывались ли Вы, читатель, что значат для человека добротные, красивые зубы? Нет-нет, я имею ввиду вовсе не прямую цепочку рассуждений о том, что здоровые зубы прекрасно пережевывают пищу, а такая пища затем легко переваривается желудком, что обеспечивает, в свою очередь, здоровый цвет лица и отличное самочувствие. И даже рассуждения типа: белоснежные зубы - это очаровательная улыбка, удачное замужество и беззаботная жизнь - тут не подходят. Во всех этих умозаключениях вы найдете один и тот же дефект, заключающийся в том, что хорошие зубы являются здесь лишь одним из многочисленных компонентов здоровья или успеха, а сами здоровье или успех достижимы лишь при обязательном присутствии всех остальных компонентов. Вот вам примеры. Вы прекрасно пережевываете пищу, но неумеренно пьете или ведете малоподвижный образ жизни - и здоровья, как не бывало. Или вы обладаете ослепительной улыбкой, но при этом, совершенно очевидно, с гораздо большей вероятностью послужите мишенью наглеца и проходимца, а вовсе не доброго и милого рыцаря, который будет носить вас на руках всю оставшуюся жизнь.
Вы уже догадываетесь, что я намекаю вам на то, что зубы могут иметь вполне самостоятельное и очень важное место в нашей жизни. Давайте-ка я зайду совсем с неожиданной стороны, рискуя даже задеть ваши патриотические чувства, и возьму в качестве отправного тезиса слова известной песни «Хотят ли русские войны?». Вы, конечно, сразу в амбицию: причем тут зубы? и разве не очевиден ответ на этот простой вопрос? А вы не спешите и не кипятитесь, мы ведь не на митинге протеста. Давайте дослушаем спокойно мои резоны. Я ведь тоже когда-то думал: «О чем тут говорить, конечно, не хотят». И только когда я неожиданно связал этот риторический вопрос песни с рассуждениями о зубах, я вдруг пришел к совершенно противоположному выводу, который сначала меня сильно озадачил. Я снова проверил всю логическую цепочку рассуждений: да нет ошибок, все правильно. Поэтому до вас я хочу донести вовсе не сырые мысли и скоропалительные выводы, а плод значительных раздумий о достаточно глобальных проблемах.
В самом вопросе лишь одно слово требует уточнения: кто они, эти «русские»? Если иметь виду нас с вами, тут и говорить не о чем - мы не хотим. Но тогда зачем писать песню, если ответ очевиден? Раз уж песня написана, следует предположить, что ответ очевиден не для всех. Рассуждая о простых людях, я готов с кем угодно спорить на бутылку коньяка (я бы на большее поспорил, но с деньгами сейчас туго), что канадский фермер Джон МакКормик и американец Джеффри Смит и китаец Сунь Еть в Чай также войны не хотят. Значит, под словом «русские» американец имеет ввиду вовсе не нас с вами, а наше государство. Но мы-то знаем, что нашему государству все восемьдесят лет его существования было наплевать на нас с вами, наши мечты и простые потребности, и потому отождествлять нас с государством придет в голову лишь дебилу или автору этой песни, который, очевидно, был человеком партийным и выполнял социальный заказ, добросовестно отрабатывая свой кусок хлеба.
Итак, мы уяснили, что было бы куда более понятным, если бы вопрос звучал так: «Хочет ли русское государство войны?», правда, это уже не песня, поскольку мы нарушили ритм, зато куда понятнее. И ответ на этот вопрос уже не столь очевиден, как сначала. Только теперь требуется уточнить, что значит «хочет», ведь это государство, абстракт, а не человек. Но с этим проще: «хочет» - значит проводит определенную политику для достижения поставленной цели. Если по Чехову на сцене висит ружье, то оно обязательно должно выстрелить. Судя по количеству накопленного оружия, мы с американцами хотели войны больше, чем какие-либо другие государства мира, если не считать Китая. Как выяснилось в итоге, у нас был примерный паритет, с преобладанием авианосцев у американцев, но с шестикратным перевесом по части ствольной артиллерии и танков у нас. «Черт с вами! Согласен, но при чем тут зубы?» - возопит нетерпеливый читатель. Спокойно, вот вам и ответ.
Лет пять назад, когда было очень модно печатать ужасные тайны и секреты, разоблачая возню в верхах, я наткнулся в газете на интересную статейку. В ней один из ведущих стоматологов нашей страны не просто сообщал нам о том, что технологии и препараты, используемые в отечественной стоматологии, говорят о катастрофическом отставании нас от Запада на 15-20 лет - это мы и сами знали - автор же вскрывал подноготную, объясняя, чем именно было вызвано такое значительно отставание у страны, запустившей первый в мире спутник и первого космонавта. Оказывается один из наших уважаемых академиков, стоящий у кормушки глобального распределения финансов, отпускаемых на здравоохранение, урвал какие-то жуткие миллиарды для той области, которой он сам занимался, единолично решив, что стоматология - это не главное для страны победившего социализма. Да простят меня дотошные читатели, что я не называю имен этого академика и автора статьи, я их просто запамятовал, но специалисты-стоматологи вам, конечно, назовут эти известные фамилии, а мы с вами отлично знаем, что у нас самая варварская медицинская аппаратура в стоматологических кабинетах, самые устаревшие типы цементов для пломбирования зубов, и, если бы не золотые руки наших простых врачей (не академиков!), то мы бы с вами давно уже остались вовсе без зубов. Автор статьи, правда, не упомянул, преуспел ли академик с неправедными деньгами в своей области, но, судя по общему состоянию медицины, кажется, не преуспел. Вот уж истинно - ворованное всегда пускается по ветру. Я же хочу сделать вывод о том, что Америка, произведя равное с нами количество вооружения, сделала ослепительный ряд ровных белоснежных зубов национальным символом, то есть заботится о своих гражданах, тогда как наше государство об этой проблеме даже не заикнулось. Может быть, кто-нибудь возразит: «Хорошо, пусть проблема зубов оказалась нам «не по зубам», так, может, у нас в какой-нибудь другой области крупный рывок». «Пусть так,- отвечу я,- назовите же мне эту область, только не упоминайте о миллионах тонн чугуна, о километрах колючей проволоки и о точности наведения ракет в бассейн Тихого океана. Вы назовите область, прямо связанную с непосредственной заботой о человеке, не имеющем раскладушки в Кремле. И тогда я сдамся: русское государство войны не хочет, а желает заботиться о своих гражданах, пока они еще живы».
Чтобы вы не подумали, что я, подобно маньяку, зациклился на проблеме зубов, расскажу вам один маленький эпизод из моей работы, имеющий касательство к медицине. Вообще-то, я специалист про проектированию приборов электроники с помощью компьютеров. Сейчас уже ни для кого не секрет, что львиная доля финансирования научных исследований в этой области исходила у нас из военных министерств, так что работал я, по большей части, с «почтовыми ящиками». И вот однажды присылают мне оттуда чертежик некого прибора, который называется усилителем яркости рентгеновского излучения. Военным он может, например, понадобиться, чтобы детально рассматривать ядерный взрыв, сидя в уютном убежище. Прибор этот преобразует невидимое, но опасное рентгеновское излучение в видимое изображение на экране типа телевизора. Задачка была типовая, ничем особенно не интересная, поэтому я махом сделал расчет и отослал заказчику. А на предприятии заказчика сделали прибор, получили крупные премии (которые нам в Академии и не снились), и в одной из командировок довольный заказчик рассказал мне прелюбопытную историю, связанную с этим прибором.
Началась эта история с того, что в одной из встреч Леонида Брежнева с американским президентом Никсоном они, выпив, как обычно, по стакану, начали безудержно хвастать каждый о преимуществах своей социальной системы. И Никсон в запале сказал, что каждый американец может делать рентгеновское обследование хоть каждый день, поскольку у них есть такое оборудование, которое делает это обследование безопасным. Мы-то с вами знаем, что если однажды прошли рентген, то месяца три, а то и больше под этот аппарат лучше не вставать - и так добрую дозу схватил. Не говоря уже о враче-рентгенологе, который сидит перед экраном весь в освинцованном костюме и зарабатывает профессиональную болезнь. Брежневу крыть было нечем, а Америке он не стал показывать своей некомпетентности, но по приезду в Кремль вызвал он срочно соответствующих министров, которые ему и объяснили, что усилитель рентгеновского спектра позволяет снизить дозу облучения пациента в тысячу раз и более. Все, мол, верно - не врет Никсон. «Тогда почему же у нас такого прибора нет?» - хлопнул кулаком по столу грозный генсек с нечеткой дикцией. Сатрапы сконфуженно развели руками: работаем, мол, но есть временные трудности. Тогда Брежнев задумчиво подошел к высокому окну, слегка отодвинул в сторону штору и многозначительно произнес: «Видите вот эту Красную площадь? Так вот, мать вашу растак, если у нас через год такого же прибора не будет, вы у меня мётлами будете эту площадь мести».
Так это было на самом деле или нет - нам того не проверить, но в таких примерно выражениях рассказал эту историю вернувшийся из Кремля министр оборонной промышленности директорам институтов, которых он собрал на летучку, чтобы поставить им задачу правительственной важности. От себя он им добавил, конечно, еще более раскованные выражения, в которых мётлы были заменены сортирами. Директора срочно собрали совещания ведущих конструкторов, а те, в конце концов, прислали мне пресловутый чертежик.
Сам я был безмерно горд тем, что и мне пришлось поработать, наконец, на благо простых людей, и наивно спросил заказчика, когда же мы увидим этот чудо-прибор, успешно прошедший государственную приемку, в клиниках? Ответ же был таков: «В кремлевских клиниках мы смонтировали свои приборы, а за народное здравоохранение отвечает совсем другое министерство». Спешу осадить наиболее нетерпеливых: сам я этого прибора так и не увидел, и, скорее всего, мы с вами его скоро не увидим, потому что Мишка Циммерман, который его сконструировал, пять лет назад переехал в Израиль после того, как выделенное его отделу финансирование на запуск прибора в серию, директор волевым образом раздал другим отделам. Мишка был неплохим парнем, он мне даже билеты на самолет до Новосибирска достал, когда их не было в кассе.
2
Когда я вспоминаю свое босоногое детство, то в моей памяти обычно всплывают две картины. В одной из них мне систематически сверлят зубы, а в другой мы с братом Женькой все лето пилим запас дров на зиму. Дрова пилить, конечно, неохота, особенно когда пацаны зовут купаться на речку, зато не так больно, как в те дни, когда сверлят или вырывают зубы. Я не могу сказать, что совершенно наплевательски относился к своим зубам. Я их чистил, хотя и не всегда регулярно. И зубных врачей не избегал, понимал - надо, все равно от них никуда не денешься. Главная причина, видимо, была все же в зубной наследственности. У матери моей с зубами было куда хуже. В моем теперешнем возрасте она уже имела вставную верхнюю челюсть, а в нижней стояли надежные стальные мосты. У бабушки по материнской линии, по воспоминаниям матери, тоже вечно болели зубы. Так что я еще тьфу, тьфу, тьфу...
Жили мы тогда в маленьком военном поселке Леонидово на острове Сахалин, и некоторое время я ходил вместе с матерью в зубной кабинет военного госпиталя, поскольку это было рядом с домом. Однако, там принимал очень строгий подполковник медицинской службы. Видимо, за многие годы его доконали солдаты-симулянты, использующие зубную боль, как предлог для уклонения от бдительного несения гарнизонной и караульной службы. Поэтому, стоило мне раскрыть свой сведенный от боли рот, как подполковник начинал привычно кричать: «Вот посмотрите! Сначала запустят свой рот, хуже солдатского сортира, а потом прут к врачу - помогите! А что тут помогать, когда выдрал бы все зубы к чёртовой матери, чтоб не терять напрасно времени на эту гниль». Мать сначала пыталась урезонить подполковника: «Нельзя же так кричать. Ведь ребенок перед вами - не солдат», но того материны реплики приводили просто в бешенство: «Это Вы лично ответственны за такую запущенность вашего ребенка, а Вы мне тут еще мораль собираетесь читать!». Пломбировал военврач хорошо, но идти к нему я панически боялся: вдруг еще дернешься от боли, а он ка-ак стукнет по макушке.
Тогда мы стали ходить в гражданскую поликлинику, которая находилась в другом конце поселка, за речкой. По ту сторону речки селились, главным образом, корейцы, и этот район называли почему-то «кильдым». Зато врачиха здесь была классная, ей было за пятьдесят, и она говорила: «Деточка, потерпи еще немного. Скоро будет совсем не больно». К ней я ходил много лет и часами терпел муторный вой старенькой бормашины, вгрызающейся в мои несчастные зубы. Пока еще были молочные зубы, их можно было драть без особой жалости, а уж потом следовало экономить. Ко всему прочему, кроме обычного кариеса, приводящего к образованию дупла, у меня еще были слабые дёсны, которые начинали кровоточить от малейшего прикосновения твердых предметов. Это называлось пародонтозом. Мне выписывали для полосканий какую-то вонючую жидкость, кажется, азотистое серебро, затем делали цикл уколов в дёсны, назначали примочки из настоев трав. Может быть, на какое-то время и было улучшение, но не очень заметное. Позже пробовали довольно болезненный вакуумный массаж и электрофорез, но я так до сих пор и прожил с этой болезнью, которая, к счастью, не угробила меня окончательно.
Постепенно мои коренные зубы оснастились прочными металлическими пломбами. Эти зубы уже не болели и не разрушались, но вид у пломб был не слишком эстетичный. Самое неприятное по части эстетики было с двумя передними зубами. Поставленная там пломба систематически выкрашивалась, и зуб каждый раз сверлили заново. Пломбу там ставили не менее восьми раз, и, хотя зуб не болел и отверстия снаружи не было видно, напоминал он цветом зуб прожженного курильщика, хотя в этом я был совершенно не повинен. Я уже начинал посещать стоматологов гораздо реже, чем в детстве, но тут судьба почему-то захотела очень зло посмеяться надо мной.
По радио, из газет и по телевидению - повсюду я слышал призывы: «Не запускайте свои зубы. Регулярно посещайте стоматологов для профилактических осмотров». Надо же быть таким идиотом, я поддался на эти провокационные призывы, и уже на третьем курсе университета во время летней сессии решил, что давненько не посещал стоматологов - дай-ка я схожу для профилактики. Заметим, что у меня абсолютно ничего не болело. Вот уж недаром говорят: «Не буди лихо, пока оно тихо».
Надо сказать, что попасть к стоматологу в нашем государстве всегда было очень не просто. Очереди были дикие. Страждущий (за исключением случаев острой боли) должен был встать не позже половины седьмого, а еще лучше - к шести и явиться подежурить у закрытой двери поликлиники. Тогда у него еще был шанс получить талончик. Но вот я вхожу в означенное время с талончиком в кабинет номер 8. Народ за дверью бушует, каждый второй хочет пролезть без очереди, как льготник, как повторник или еще как-нибудь. Мне даже неудобно стало здоровому дополнительно перегружать врачей и заставлять ждать страждущих явно больше меня.
В кабинете сидят две тётеньки и что-то деловито строчат. Одна из них молча кивнула мне на кресло. Я сел и стал ждать, когда они освободятся. Тётеньки обе были профессиональными Цицеронами, потому что, ни на минуту не прерывая своих письменных работ, они ни на минуту не закрывали рот, обсуждая, какие фирменные сапожки они купили вчера на барахолке и как мучается младший сын знакомой, у которого начинают резаться зубки. В дверь постоянно пытались заглядывать наиболее нетерпеливые пациенты, но тетеньки одним только движением бровей умело задвигали их обратно за дверь. Минут через 10-15 одна из тётенек - видимо, врач - подошла ко мне и механически спросила: «Откройте рот на что жалуетесь?». Я сбивчиво объяснил ей, что не жалуюсь ни на что, а пришел для профилактики. Тётенька посмотрела на меня, как на марсианина. Наверное, у неё впервые был такой странный пациент. Она ничего не сказала, но про себя, не иначе, решила, что если к ней еще здоровые люди попрут, то работать станет совершенно невозможно, а потому это нужно срочно прекратить.
Осмотрев мои многочисленные пломбы, врач сказала, что в целом у меня в полости рта проблем нет, но на одном из коренных зубов начинает образовываться ма-а-ленькая трещинка. Вот ее для профилактики и следует заделать. Она постучала по зубу металлической штучкой: «Так не болит?». Этот зуб у меня вообще никогда еще не болел, но я решил, что врачам виднее. И тётенька начала сверлить. Сверлила она довольно долго, и я подумал: «Почему так долго, если трещинка такая ма-а-ленькая?». Но, решив, что меня сюда никто за хвост не тянул, продолжал молча терпеть. А вот что меня беспокоило, так это то, что врач была какая-то совершенно рассеянная. Засунув бор мне в рот, она продолжала разговоры с товаркой, постоянно и надолго отворачиваясь в ее сторону. В эти минуты я думал: «Одно неверное движение, и эта страшная вращающаяся хреновина разворотит мне всю пасть, потом никакой хирург не зашьёт. Наконец, тётеньке и самой надоело сверлить, она на мгновение задумалась и сказала: «Надо бы Вам пломбу ставить, но сейчас уже нет времени, а завтра мы все едем на окучивание картошки. Поставлю я Вам пока временную пломбу». Она зашпаклевала высверленную полость белой замазкой и выдала мне талончик на четверг.
К сожалению и следующий четверг не увенчался успехом. Сначала мне выковыряли всю замазку, потом почему-то снова очень долго сверлили, а затем тётенька вспомнила, что завтра «забор крови», и установка постоянной пломбы снова откладывается. Я никак не мог связать окучивание картошки, таинственный «забор крови» и мой зуб, но у меня еще были неисчерпаемые запасы оптимизма и терпения. Еще через два сеанса мне в дупло заложили мышьяк, который не должен находиться в зубе более двух суток, а поскольку в означенное время кабинет не будет работать из-за выходных, мышьяк придется удалять мне самому дома острым предметом. Вы мне не поверите, но я пришел в один из вторников в этот же кабинет с этим же зубом в восьмой (!) раз. За это время нерв уже был удален и, казалось, все подготовительные работы проведены, а запасы моего терпения уже подходили к концу.
Каково же было мое удивление, когда, вычистив временную пломбу, мне снова стали сверлить зуб, и это продолжалось довольно долго, пока я наконец не почувствовал пронзительную боль и не дернулся от неожиданности в кресле. Тут и тётенька не выдержала: «Что это Вы дёргаетесь?». -«Так больно же!»- простонал я. «Ах, больно! Тогда вам нужно драть зуб, а не морочить мне голову ерундой». Я буквально осатанел от такой наглости и проревел: «Дерите, чёрт бы Вас побрал! Сил больше нет терпеть вашу сверлёжку.». Тётеньку понесло в философию: «Вот она, современная молодежь! Я ему стараюсь ценный зуб спасти, а он мне грубит, вместо «спасибо». Ладно. Будем драть». И она деловито вколола мне в десну анестезирующий укол.
День был летний. Тётеньки опять занялись своими разговорами, они даже ничего не писали, а мне следовало подождать минут десять. Странно, что они не пригласили во второе кресло очередного больного из бушующей за дверями кабинета очереди, но даже думать об этом в моем положении было неэтично, и я задремал в своем креслице. Потом я проснулся и, потрогав десну языком, ощутил, что действие лекарства уже заканчивается, потому что десне возвращается чувствительность. Тётеньки же, буквально, как роботы, продолжали монотонными голосами свои разговоры о колготках, импортных лифчиках и других дефицитных товарах. Я еще посидел минут пять, затем покашлял немного с целью привлечь внимание и осторожно спросил: «Вам не кажется, что пора и мной заняться?».
- «Да он просто псих, - взорвалась темпераментная врачиха, - пять минут спокойно посидеть не может». Она решительным шагом подошла к креслу, в котором я сидел, взяла со столика самые большие сверкающие хромом клещи и сделала какой-то неуловимый знак своей медсестре. Та подошла неслышно сзади. Миг, и мое горло захлестнуло полотенце, которым голова оказалась намертво принайтовлена к спинке кресла. Я оторопел от неожиданности, почувствовав себя жуком, приколотым булавкой к гербарию.
- «Пациент, откройте рот»,- зловеще сказала тётенька, напомнив мне картины опытов над живыми людьми в Бухенвальде, да простят меня за такие ассоциации наши славные Эскулапы.
Я открыл рот, и клещи с хрустом вцепились в мой многострадальный зуб. Однако, как ни сверлили его, зуб стоял неколебимо. На лбу у тётеньки вздулась жилка, она тащила мой зуб, напрягая все силы. Вот уже капелька пота заструилась по виску, силы были, явно на исходе, но зуб не поддавался. Тогда тётенька одной ногой встала на подножку кресла, а другой коленкой уперлась мне в грудь. Теперь нам всем троим безумно хотелось, чтобы это затянувшееся напряжение наконец закончилось каким-то положительным результатом, и я судорожно мотнул головой назад, помогая врачу. Зуб крякнул, как гнилой пень, и остался в руках у торжествующей тётеньки, а из отверстой раны, как из жерла вулкана, хлынул фонтанчик крови, забрызгав халат врача. Мне в пасть забили огромный кусок ваты, затем другой, третий. Я зажал челюсти, чтобы остановить кровотечение. Но мои физические мучения теперь усугубились нравстренными, потому что, освобождаясь от перенесенного напряжения, тётенька непрерывно костерила меня последними словами, приплетая сюда и «развращенную современную молодежь» и даже почему-то подонков, которые пишут матерные слова на заборах и телефонных будках. Мне же возразить было никак не возможно, и потому я поплелся из кабинета, как побитая собака. За дверью какая-то слабонервная дама, увидев мое перекошенное от боли и невообразимых размеров кляпа лицо, поспешно встала и вышла из клиники, решив, что она на этот раз уж лучше потерпит.
Я же шел домой и мысленно проклинал всех «фашистов в белых халатах», а также давал страшную клятву, что в следующий раз окажусь в кабинете стоматолога только если буду без сознания или на носилках в жутких судорогах.
Знал бы я тогда, как скоро мне придется нарушить эту клятву. Двое суток еще сочилась кровью моя рана. Я практически ничего не ел, пил только остывший чай и непрерывно полоскал рот настоями ромашки, шалфея и зверобоя. Еще через день, осторожно дотронувшись кончиком языка до ранки, я почувствовал торчащую острую кость. Так и есть: основной зуб удалили, но остались осколки корешков. За что же мне такие муки! И я решительно двинулся по направлению к такому знакомому теперь кабинету, отодвигая очередников. Мой мрачный, исхудавший вид отбивал у них желание возражать.
Удивлению моей мучительницы можно посвятить отдельный рассказ. Она также считала, что я появлюсь совсем не скоро, если вообще появлюсь. Те ощущения, которые я испытал, когда она рылась в свежей ране острым зондом, я лучше совсем опущу, ибо все, что я испытал раньше, было вовсе не болью, а лишь слабым ее отголоском. Затем врач примирительно заметила: «Все в порядке, это кусочки надкостницы, облегавшей зуб. Они и должны выходить на поверхность из раны сами, естественным образом. А зуб у вас был очень крепкий, даже жаль, что мы его вырвали. Надо было лечить дальше».
Выпутавшись из этой истории, я осознал, что в данном случае я потерял не только зуб. Вместе с этим зубом из моего организма как бы удалили некий внутренний стержень, долгие годы служивший тем оплотом, который придает уверенность в жизни, в правильности избранных основных принципов, коими следует руководствоваться при решении важных проблем. Надеюсь, теперь вы начинаете понимать, мой читатель, что означает в нашей жизни иметь полный комплект здоровых и ровных зубов. Это означает быть просто совершенно другим человеком: уверенным и непоколебимым.
3
Так вот понемногу я терял зуб за зубом, и к тому времени, когда я защитил кандидатскую, я подытожил, что с трех сторон в моих коренных зубах крупные недочеты, жевать практически нечем. Еще через пару лет появится несварение желудка, а там и куда более серьезные болезни. Пора было принимать радикальное решение - ставить мосты и коронки. Я тогда так думал, что главное - принять решение, а остальное - дело техники.
Тут же в поликлинике микрорайона «Щ» из коротенького объявления на стенке я узнал, что запись на протезирование производится первый вторник каждого месяца в специализированной клинике, расположенной вблизи конечной остановки 23-го автобуса, который, как известно, ходит на Левый берег. Зная уже, как трудно попасть к стоматологам, я встал раньше шести часов и первым автобусом доехал до конечной остановки, где и встал в очередь 76-м. При мне был паспорт с пропиской в Советском районе и почтовая карточка, которой меня должны уведомить, когда подойдет очередь.
Поскольку дело было летом, народу и позади меня накопилось достаточно. Самые первые пять бабушек теплую летнюю ночь проспали вовсе на лавочках около клиники, а следующие три десятка счастливцев были из ближайших домой. Одна из бабушек была даже с 13-го года рождения. Большая часть страждущих удивлялась, что у нее сохранились хоть какие-то зубы. В очереди можно узнать, если не все, то достаточно много. В частности, опытные люди утверждали, что за раз записывают не более тридцати человек, так что остальным стоять бесполезно, однако на эти провокационные слухи никто не откликнулся, очередь не дрогнула.
В восемь часов открылась регистратура, нас впустили внутрь, но запись должна была начинаться с девяти. Однако и в девять часов никого из стоматологического персонала мы не увидели. Делегации от нашей очереди в регистратуре сообщили, что сегодня, видимо, записи не будет, потому что медсестра, обычно записывающая желающих, как будто, собиралась ехать на дачу. Очередь гневно загудела, ибо никаких объявлений об отмене записи не было, а следующая запись будет только через месяц. Впрочем, девушка из регистратуры дала адрес этой медсестры, которая жила не очень далеко от клиники, и группа из пяти наиболее активных товарищей отправилась к ней на дом. Вернувшиеся сообщили, что записи действительно не будет, поскольку еще в прошлом месяце был огромный наплыв желающих.
Наиболее темпераментные женщины из очереди закричали: «Мы будем жаловаться. В Райздраве найдем на вас управу!», в то время, как пожилые, пережившие коллективизацию и войну, безнадежно махнули рукой: «Как же, найдешь на них управу. Всю кровь из нас выпили. Вон, заведующая раскормлена, как корова костромская, на каждом пальце по перстню золотому, да еще с камешками». Тогда темпераментные взвыли: «Идем все к заведующей», но регистраторша равнодушно сообщила, что заведующая будет к 12 часам». Очередь сникла и самые крайние стали расходиться. Люди в среднем уже прождали по 3-4 часа. Одним пора было на работу, другим кормить детей и внуков. Вот тут и влез я. «Спокойно,- говорю,- граждане! Без паники. Ведь для записи вовсе не нужно медицинского образования. Давайте запишем все наши паспортные данные в порядке очереди, соберем карточки, и кто-нибудь из проживающих поблизости вручит их заведующей, а уж если та откажет, то можно и в Райздрав обращаться. Понятно, что инициатива наказуема, поэтому писать очередь пришлось мне, но когда я попробовал попросить живущих неподалеку занести этот список заведующей, люди опускали глаза и молча расходились по своим делам. А одна старушка так и сказала мне: «Ты, касатик, заварил кашу, тебе и расхлебывать». Я слегка матюкнулся про себя на неблагодарность людей, но решил, что где-то и старушка та права.
Заведующая оказалась действительно полной женщиной, и перстней у нее было два, хоть и без камней, но высказанное очередью мнение, конечно, было слишком преувеличенным и неоправданно обидным. Она раскинула передо мной гроссбухи, и у меня в глазах зарябило от обилия фамилий, хотя я и понимал, что это ровным счетом ничего не значит, поскольку может оказаться, что это очередь за пятилетку, а не за прошлые два месяца. Она сказала мне, что, согласно инструкции Минздрава, они не должны держать людей в очереди более года, поэтому приходится ограничивать запись, ибо специалисты не справляются с потоком людей. Я не стал сразу грубо угрожать жалобами, а ударился со своей стороны в демагогию, упирая особливо на старушку с 13-го года, проспавшую всю ночь на лавке под открытым небом, чтобы записаться перед смертью на вставку протезов. А что будет, если об этом безобразном случае узнают хотя бы в Москве, не говоря уже про Вашингтон и Би-Би-Си с их неуёмными нравами? Кроме того, мы согласны ждать и больше года, поскольку плюс-минус месяц здесь уже ничего не решают. Заведующая сдалась и приняла от меня список. Окрыленный победой, я поехал на работу, однако, жизнь показала, что я радовался слишком рано. Где-то через год я действительно получил открытку с датой, уведомляющей меня о том, что мне следует явиться на протезирование. Жаль только, что эта дата указывала на вчерашний день. Теперь вы понимаете, каким простым и гениальным образом можно избавляться от назойливых клиентов. Назначено ему, скажем, на пятое июля, вы и бросаете открытку пятого июля, вот только почта доставит ее адресату шестого, да и то не обязательно с утра. Таким образом, к протезисту попадут только самые нахрапистые, которые, потрясая открыткой, будут орать, что они добьются своих прав через суд, а много ли у нас таких?
4
Всю эту историю я в юмористическом ключе и рассказал у себя на работе, только вот юмор у меня был чёрным, поскольку за год дело не сдвинулось никак. А при этом разговоре присутствовал один из наших заказчиков с завода «Экран». Когда я закончил описывать свои злоключения, он негромко так добавил: «У меня есть кое-какие связи. Думаю, можно Вам помочь. Подъезжайте к Первой городской поликлинике, скажем, во вторник в девять. У меня там неподалеку мама живет, она вас и познакомит со специалистом. Ну, конечно, надо будет ему заплатить». Я радостно замахал руками: «Какие тут могут быть разговоры, конечно, заплатим». Сказал, а сам думаю: «Ты ведь расценок не знаешь, хватит ли у тебя денег?», но потом решил оптимистично, если не хватит на все зубы сразу, будем платить по частям, лишь бы дело продвигалось хоть как-то в нужном направлении.
Во вторник я был на условленном месте. В огромном полупустом зале я нашел сухонькую старушку, которая подошла ко мне и справилась насчет фамилии. Пароли совпали и она сказала, что нужно ждать. Я присел рядом с ней и пожалел, что не захватил какую-нибудь книжку, потому что ждать можно неизвестно сколько, отойти нельзя, а заняться совсем нечем. Старушка оказалась совсем неразговорчивой. Примерно через час она вошла в одну из дверей, на которых были только номера кабинетов без каких-либо иных надписей, и вернулась в сопровождении тридцатилетней, энергичной рыжеволосой женщины в белом халате. Мы поздоровались, стоматолог попросила меня завести в регистратуре карточку и проходить к ней в кабинет. Удивительно, что карточку мне завели просто со слов, поскольку паспорта с собой я не захватил. Через пару минут я уже сидел в зубоврачебном кресле, раскрыв рот. Златокудрая красотка бросила лишь мимолетный взгляд на мои сильно поредевшие ряды зубов и сказала: «Будем делать шесть зубов». Я-то думал, что мне сейчас скажут цену и когда прийти с деньгами, но она уже включила бормашину, оттянула вниз нижнюю челюсть и по всему залу разнесся густой запах паленой шерсти. Не знаю точно, сколько длилась эта процедура обдирки эмали с зубов, но полагаю, что не меньше двух часов. Голова моя к тому времени напоминала пустой котел: ни боли, ни страха - только полное отупение. Затем прибежала вторая тетка и сунула мне в зубы какой-то густой комок, после чего попросила закусить для получения отпечатков. Потом эту же процедуру повторили еще два раза с других сторон и сказали прийти через два дня для примерки.
Два дня я не мог пить ни горячего ни холодного, но они пролетели, как краткий сон. И вот уже мне надевают мосты и коронки, я закусываю палочку для уплотнения, и врач советует говорить сразу, если где-то возникают неприятные или болезненные ощущения. Таковых не оказалось, тогда коронки махом снимают и сажают уже на клей. До сих пор сидят как влитые, и никаких неприятных ощущений. Вот это профессиональная работа. К этому времени во внутреннем кармане моего пиджака в конверте лежали приготовленные сто рублей - месячная зарплата младшего научного сотрудника. На все операции у врачей ушли считанные минуты. Рыжеволосая проводила меня в холл, мы отошли в сторонку и я негромко спросил: «Сколько я вам должен?». Она протянула мне бумажку: «Тридцать два рубля 17 копеек в кассу и семьдесят мне». Я протянул ей конверт и начал горячо благодарить, а она прервала: «Будут проблемы - приходите сами и приводите своих друзей».
Новосибирск, март 1997