Темный

ТЁМНЫЙ

    С первого взгляда становилось ясно, что это настоящий ученый международного класса. Английский пиджак из тонко выделанной кожи, галстук с булавкой, запонки, красивая стрижка. На вид лет пятьдесят, но очень строен, решительные жесты, упругая походка - угадывается спортсмен. Так оно потом и оказалось - занимался альпинизмом. Речь мягкая, интеллигентная. Наши девушки просто обалдели. Замужние дамы пожалели, что так рано решили свои матримональные проблемы. Разведенки воспрянули духом и с томными взглядами поправляли свои кудряшки. Ученые-физики такого калибра в нашей стране готовятся либо в МГУ , либо в Физтехе . Позже выяснилось, калибр оказался высшим - МГУ.
    Особо впечатляли стрелки его брюк. Когда-то, в мореходке нам приходилось гладить брюки буквально через день, поскольку фланель наших брюк совершенно не держала стрелки. Мы были спецы по этой части. Места стрелок изнутри густо намазывались влажным обмылком, а затем проглаживались. Так держится намного дольше. Привычка эта сохранилась на много лет. Когда же взгляды прелестниц стали волновать меня меньше, я полюбил немецкие брюки с добавкой синтетики. Их можно гладить раз в год, все равно стрелки приличные. Большинство же моих коллег по науке носят мешковатые брюки, которые гладят лишь однажды перед тем, как продать. Взгляды этой части человечества обращены вглубь, в страшные тайны Вселенной. Какие уж тут брюки.
    Звали его Владимиром Владимировичем, как Маяковского, на которого он был чем-то неуловимо похож, но только мягче, обаятельнее. Любую женщину cведет с ума без особого напряга. Фамилия особенная - Темный. Сходство фамилии и натуры выявилось немного позже. А познакомились мы с ним так.
    Звонит однажды мой приятель из Москвы. Отмечали,- говорит,- двадцатилетие университетского выпуска. Ну и пока не надрались, разговоры все о жизни: кто с кем, дети, чем занимаешься. С Володей мы учились в одной группе. Он всегда был светлая голова, распределился в ИКИ , потом перевелся в ИЗМИРАН , занялся космосом, постоянные загранкомандировки, безупречный английский. Экспериментатор, делал измерительную аппаратуру, которую ставили на спутники. Когда узнал, что мы считаем в том числе и электромагнитные поля, живо заинтересовался. "Есть у меня,- говорит,- оригинальная идея с широкодиапазонным масс-энергоанализатором. Тянет на классное изобретение, но задача тонкая, моделировать можно только в трехмерной постановке. Ищу, кто бы мог помочь с расчетами". Я ему и посоветовал обратиться к тебе в Новосибирск: "Если там не помогут, уж и не знаю, где".
    Анализатор его представлял собой раковину улитки: логарифмическую спираль, обернутую вокруг оси вращения. По форме напоминал элегантный заграничный унитаз. С первого захода задача казалась не очень сложной для моей программы: нужно было просчитать траектории частиц, пронизывающих космос, внутри анализатора и нарисовать область углов, из которых частицы способны попасть на детектор. Сложность оказалась не в задаче, а в человеке. Теоретически можно делать модели анализатора из фольги и замерять нужные параметры в эксперименте. Но модель нужно сделать очень точно, а это дорого. Нужны материалы, оборудование, люди, которые будут все это изготавливать и замерять. Когда Владимир Владимирович увидел первые результаты расчетов через день после нашего знакомства, он, как сугубый теоретик, страшно обрадовался и решил, что все это просто. После чего он захотел сразу получить расчет оптимальной конструкции, для чего нужно проварьировать геометрические параметры спирали, положение датчика, зарядовое число частиц, а также исследовать влияние апертурной диафрагмы и массы других интересных вещей. Лишь через месяц-другой я понял, что работе этой конца не будет. К тому времени вес бумажных распечаток превысил три десятка килограммов. Я привозил их ему частями во время командировок в Москву.
    Жил Владимир Владимирович на Юго-Западной, поэтому его удобно было посещать по пути во Внуково, когда собираешься домой и все остальные дела в Москве уже завершены. Квартира его достойна отдельного описания. С одной стороны, это обыкновенная двухкомнатная хрущоба с очень маленькой кухонкой, совмещенным санузлом. Про одну из комнат он сказал: "здесь сын иногда бывает". Сам он был разведен, сын взрослый, живет, видимо, у матери или в общаге какого-либо института, но иногда бывает здесь. Мимолетного взгляда на фундаментальный слой пыли было достаточно, чтобы сделать вывод, что последний раз сын был давно, и комната используется скорее как склад не слишком часто нужных вещей. Зато вторая комната, где жил хозяин, впечатляла.
    Во-первых, было очевидно, что здесь живет холостяк, так как вещей было немного, и предметы, обычно ассоциируемые с дамами, отсутствовали. Неопытный глаз даже мог бы сказать, что здесь никто не живет, так как вещей было совсем мало, но отсутствие пыли и мусора, наводило на мысль, что все-таки живет, и причем достаточно аккуратный холостяк. Если быть совсем точным, то предметов было всего шесть. Самым невероятным из них была люстра. Это была не та люстра, которую можно купить в хорошем мебельном магазине. Это была музейная люстра с массивным бронзовым ободом, подвешенным на бронзовых же цепях. Каркас из такого же потемневшего от времени желтого металла служил креплением для цветных стекол. В общем, такое вы можете увидеть скорее в старинных католических храмах с потолками невообразимой высоты, но здесь в хрущобе... Она занимала значительную часть объема комнаты, и чтобы пройти под ней, следовало хорошенько присесть, не то, чтобы нагнуться. Проще было обойти ее. Музейный ее вид усиливался не только зеленоватыми прожилками налета на металле, но и тем, что большинство цветных стеклышек было когда-то разбито и затем тщательно склеено. В памяти почему-то возникала картина новогоднего застолья, из бутылки шампанского вылетает пробка, звон разбиваемых цветных стекол, хохот подвыпивших гостей, а позже, когда все уляжется и войдет в обыденную колею, мастер дядя Коля неторопливо прикладывает один осколок к другому, пытаясь сообразить, как лучше склеить такую старинную вещь. Каждый раз, когда я смотрел на эту люстру, в воображении разыгрывались самые невероятные картины. Я даже подумал: сколько бы романов о прелестных женщинах, интригах, скачках и погонях я мог бы написать, будь у меня дома такая люстра. Она была бы вечным вдохновителем прекрасных мечтаний.
    Вторым предметом был старинный письменный стол, о коем только может мечтать настоящий мыслитель или ученый, для которого большая часть жизни проходит в неторопливых размышлениях над вечными истинами. Впрочем, он совсем не производил впечатление чего-то музейного, безумно дорогого. Но это был весьма добротный стол из добротного дерева с углами, потертыми руками нескольких поколений владельцев. Множество фигурных деревянных деталей, покрытых потемневшим коричневым лаком с прожилками трещинок, не оставляло сомнений в старинном происхождении этой несомненной фамильной реликвии. Трудно было вообразить, что за таким столом можно писать жалобу в домоуправление или кляузу в партком. От стола веяло благородной интеллигентностью.
    Несомненным контрастом этому столу служили две следующие вещи. Прямо у стола находилась примитивная рассохшаяся табуретка, которую я бы и за рубль не взял. Я был готов спорить, что она производила широкую гамму звуков, когда на ней сидели, от тоскливо-безнадежных до нервно-паралитических, но все они были совершенно гнусных оттенков, поэтому, пожалуй, за благородным столом можно было написать и донос, если, конечно, сидеть на такой табуретке. У стены же стоял вконец раздрызганных раскладной диван, вполне современной конструкции, с выпирающими пружинами и продавленными проплешинами. Вот этот-то диван как нельзя лучше соответствовал вышеупомянутой табуретке. При одном взгляде на него было ясно, что даже интеллигентный ученый мирового класса мог возлежать на нем лишь портовой девкой. Всякая мысль о более благородных дочерях Евы исключалась. В самом крайнем случае, на этом диване закоренелый холостяк спал один, мучась от ночных кошмаров и утреннего похмелья.
    Пятая вещь никак не вязалась ни с табуреткой, ни тем более с диваном. Это были старинный напольные часы, изготовленные в прошлом веке, либо самое позднее - в начале нынешнего. Прямоугольный деревянный лаковый футляр, массивный медный маятник, готические буквы на циферблате обозначали название какой-то немецкой или австрийской фирмы. Часы, разумеется стояли, хотя хозяин утверждал, что их механизм в полной исправности, ходят весьма точно, отбивают музыкальным боем не только часы, но и четверти часа. А заводят их редко, поскольку берегут механизм этой весьма ценной вещи. Он тут же предложил нам продемонстрировать их бой и даже достал старинный ключ для завода, но мы с приятелем бурно запростестовали. Нам было жалко тревожить этот благородный механизм без слишком очевидной причины какого-либо торжественного события. Часы с люстрой, конечно, должны были находиться не только в одном музее, но даже в одной комнате.
    Последняя вещь находилась в явном контрасте не только с часами и люстрой, но также с табуреткой и диваном. Это были горные лыжи всемирно известной австрийской фирмы "Фишер". Я-то к тому времени знал, что один горнолыжный комплект этой фирмы стоит полторы тысячи рваных (это при моей-то зарплате кандидата наук 170 рэ!). У меня с такими лыжами уже были невероятные приключения, закончившиеся легкой травмой безымянного пальца на правой руке, но это предмет для совсем другого рассказа.
    Поскольку в комнате сидеть было не совсем уютно на диванчике, мы переместились втроем на кухню. Я с трудом вдвинулся в крохотный промежуток между кухонным столиком и каким-то шкафом. Прямо над головой у меня нависал посудный шкафчик. Впрочем, на остальных стенах также были навешены какие-то шкафчики, и это естественно при таких габаритах, когда кухня по площади чуть больше сортира. Хозяин заварил кофе в джезвах, явно привезенных им из заграничной командировки. Запах настоящего кофе сорта "Арабика" просто сводил с ума. Но апофеозом этого момента стала бутылка красного вина с острова Мальта, на которой был изображен явно мальтийский рыцарь-крестоносец и какие-то геральдические знаки. Настоящая пробка запечатана настоящим сургучом, а ниже на блестящей металлической нитке болталась сургучная печать этого средневекового ордена. Запахло пиратами, рыцарями и инквизицией. Разлили. Хозяин с гордостью смотрит в наши глаза: ну что, пробовали вы когда-нибудь такое? Это сейчас вы в каждом ларьке найдете широкую гамму импортного пойла (большая часть которого - поддельная), а тогда народ баловался в основном чем-то между портвейном "три семерки" и "солнцедаром". Ну, эстеты, конечно, пили только водку. О поддельной водке тогда и не слыхали.
     Пробуем. К моему крайнему удивлению вино оказалось дерьмовое,- обыкновенные чернила. Конечно, разочаровывать хозяина, сварившего такой обалденный кофе, было бы крайним свинством, поэтому мы сдержанно похвалили этот напиток, оказавшийся, видимо, слишком благородным для таких примитивных выпивох, как мы. Напряжение первого знакомства растаяло, потекли приятные разговоры, и хозяин как-то незаметно и неторопливо поведал нам историю определенной части своей жизни.
    В студенчестве он,  естественно, увлекался альпинизмом, горными лыжами и западным джазом. Все это весьма способствует знакомству со столь же интеллектуальными натурами, и он не избежал знакомства с прелестной любительницей альпинизма и поэзии. "Лучше гор могут быть только горы...". После института поженились, родился сын. Она была очень способной, и к тому времени, когда он защитил кандидатскую, она становится доктором наук. Он-то тоже не дурак, работает в престижном Институте космических исследований, международные сотрудничества, программа "Интеркосмос", заграничные командировки... В общем, таким гармоничным и целеустремленным людям нам-то с вами остается только завидовать хорошей белой завистью. Далее приводу целиком его рассказ.
  -"Ну вот, мужики, оказался я как-то в Париже на международном симпозиуме. Четыре дня заседания, полезные знакомства, контакты, запланированные экскурсии в Версаль, на Елисейские поля и Эйфелеву башню. А пятый день - целиком наш. Надо думаю, посмотреть Париж без гидов. Время уже было такое, что, если с руководством делегации неплохие отношения, можно погулять и без КГБиста. Я, конечно, на Монмартр, вдыхаю запахи парижского лета, а вечером оказался на Пляс Пигаль. И вот тут-то все и произошло. Верите - нет, идет впереди меня пышнобюстая негритянка и играет микроструктурой, мягкие движения бедер просто симфонию исполняют. Нет, сам-то я себя никогда особо бабником не считал, а тут впервые в жизнь происходит что-то такое, невообразимое. Все двухтысячелетние достижения человеческой цивилизации, все разумное куда-то неведомо испаряются, остается лишь голый инстинкт. И он ведет меня неумолимо и безошибочно. Какую бурную ночь мы с ней провели, это слов таких нет, чтоб рассказать... А наутро - аэропорт, полет, Москва, дома. Потом уж год прошел, нет-нет да вспомнится это фантастическое приключение. Потом все реже и реже, суета, обыденность, семья, получка. Но как-то раз летом, после спектакля заходим мы с женой в какую-то кафушечку, садимся на веранде, и вот эти летние запахи, световые рекламы, засыпаюший гул транспорта вдруг так живо напомнили мне Париж и эту безумную ночь. Выпили мы с благоверной по рюмашке армянского розлива, накатило на меня такое лирическое настроение, я возьми и расскажи ей эту историю под юморным соусом, конечно. Дело-то мол давнее, с кем не бывает. Жену я хорошо знаю. Отношения у нас прекрасные приятельские - бывшие альпинисты, чего там. Улыбнулась она загадочно, вернулись домой, спать легли. Утром просыпаюсь - один. Неужели обиделась - думаю. Стало как-то не по себе, пошел в институт. К обеду не выдержал, позвонил теще: не у вас ли там моя ненаглядная? - Ненаглядная твоя глядеть на тебя больше не желает, и уже подала на развод,- отвечает теща и кладет трубку. Я - на рынок, купил на остатки зарплаты большой букет роз, и к теще. Упал на мослы. Простите, мол, виноват, конечно, но нельзя же так сразу рубить все концы, у нас же дети... В общем, ушла она, с тех пор и не виделись, квартиру трехкомнатную разменяли с доплатой. Живу вот теперь один. Зато свободен. Хочу, за пару часов собрался с рюкзаком и палаткой, а просыпаюсь уже к тайге или в горах, и ни с кем согласовывать не надо. Бабенка, конечно, у меня есть, недалеко живет. Когда скучно..."
    И он свысока и торжественно поглядел на нас: а вы-то, мол, как ишаки - стирка-уборка, в магазин за хлебом, вечные очереди, дети-хулиганы и двоешники, и эта вечно пилит и пилит как деревянной пилой по древне-китайскому способу медленной казни. Но в глазах его я видел такую тоску по той, разрушенной жизни. Все бы он отдал, чтобы вернуть то, чего никогда не может дать эта бабенка, что живет неподалеку. Разговор как-то завис.
    Рассказанная нам история возбуждала воображение. Позже я не раз воображал себя в Париже, небрежно фланирующем по Пляс Пигаль, в такой же кожаной куртке тонкой выделки, как на Темном. И эту огненную крутобедрую негритянку. Но даже в тех уголках воображения, которыми мы, кажется, должны управлять как нам захочется, я понимал, что сам-то с этой негритянкой я вряд ли бы справился. И английский мой не тот, и с какого боку закадрить - не знаешь. Да она тебя так отошьет, что неделю заикаться потом будешь. Кстати, а что я ей скажу? "Не знаете ли как пройти в библиотеку?..". Нет, нам дай-то бог со своими бабами справиться, а с этими негритянками поди и хлопот не оберешься. Что же касается финальной части истории... Было в этом что-то недосказанное. Появлялись какие-то неясные подозрения, что предшествующая распаду семьи жизнь была не столь уж гармоничной, как это было представлено. Были поди и нелады, и перебранка, как у всех нас. Правда, с нас-то, как с гуся вода, потом бабы еще слаще любят.
    Наша следующая встреча была в том же составе и в той же квартире. Поскольку мальтийская бутылка у человека может быть только одна в жизни, если он не работает в торговле и не является партийным боссом, в этот раз пили обычную "Столичную", зато превосходного качества. Как-то случайно в разговоре я упомянул, что вот уже пятый год нахожусь в жутком конфликте с начальником. Тема эта для научных сотрудников является типовой. Где вы видели НИИ, который такими историями небыл бы набит по самую крышу? Темный тут же с энтузиазмом подхватил ее. Естественно, на фоне его истории моя показалась просто ублюдочной, как мухомор на навозной куче.
    Он порылся в своем профессорском столе и вытащил на свет увесистую папку под 2 килограмма весом. Конечно же она была в импортных корках с фирменной надписью "Korona" на переплете и с металлическими зажимами внутри. Ну а внутри аккуратно пришпилена была такая история - куда там Гоголю с его Иван Иванычем и Иваном Никифоровичем. Начиналась она так. Ездит наш герой по заграничным симпозиумам и конгрессам, публикует ценные результаты в импортных журналах. А завлабом у него закадычный дружок, вместе в МГУ учились. Ну, конечно, отношения - типа Петя-Вася, и на работу не обязательно каждый день к пол девятого, и дни рождения, а также другие пьянки проводят семьями. А тут вдруг вижу: изменился как-то мой Вася и смотрит напряженно-искоса. А прямо не говорит. Только как-то разговоры становятся все скучнее: про показатели соцсоревнования, отчетности перед Ученым Советом и так далее. -Ты чё,- говорю,- не первый год вместе работаем, в чем дело? А он: "да ты не волнуйся, но и показатели лаборатории не порти". В общем, уж и не помню, на чем он меня первый раз подловил, но дело окончилось выговором в приказе. Тут я понял, что не так это все мелко и просто. Посидел, подумал, навел справки, послушал сплетни в институте и понял, где собака зарыта. Я-то езжу сам, контакты полезные завожу сам и публикуюсь сам. А он ведь когда в последний раз научную мысль родил? То-то. Да ему на мою ставку сэ-нэ-эса проще двух стажеров взять, они ему в рот смотреть будут, пахать как черти, и во все свои статьи его фамилию ставить сверху. А ему останется лишь представлять их идеи международному научному сообществу. Ситуация, конечно, типовая. Ведь в начальники у нас выходят как правило убогие умишком люди. Зарплата у них побольше - это главное. Но потом к ней привыкаешь, хочется еще уважения в качестве великого ученого, а иначе и паюсная икра из докторского спецраспределителя в рот не лезет. Зло меня тут взяло. Разве можно, чтоб одним все, а другим лишь черные сатиновые трусы 48-го размера, которые линяют после стирки, оставляя на коленях гангренозные пятна. Ну, думаю, шалишь Вася. Меня так просто не возьмешь. А он тихо так подъехал. И вот вызывают меня в отдел кадров. Распишись, мол, под приказом, который уже на доску вывешен. Читаю: "с.н.с. Темного В.В... по сокращению штатов". Что скажете? Я же говорю, Гоголю такое и не снилось. Подумаешь, сарай ночью подпилил.
    Понял я, что главный калибр уже выстрелил, пора бросать в бой последние резервы. Сразу же успокоился. Выписку из приказа заучил наизусть. Выяснил, что в тот момент, когда меня по сокращению, в соседнюю лабораторию приняли двух новых сотрудников, а это уже крупное нарушение трудового законодательства. А уж когда сравнил дату увольнения с датой появления приказа, захотелось сыграть на скрипке, хотя до этого я и баяна в руках не держал. Они, суки, меня уволили задним числом, издав приказ на месяц позже даты увольнения, указанной в приказе! Я - к директору, к "самому" Сагдееву из академиков. Что же, говорю, вы так ослабили бдительность. Одно нарушение закона за другим. Да я вас засужу. Он, конечно, заелозил: "опечатка, мол, виновные будут наказаны, а отменять приказ из-за опечатки не буду, ибо все остальное - правильно и вполне законно". Ну, я, конечно, письмишко в Президиум Академии Наук, в Госкомитет по науке и технике, в ЦК КПСС, в Комитет партийного контроля. Да тут, сами видите, сколько бумажек-то. Шутка сказать, два десятка всяких комиссий и подкомиссий, два года волокиты. Директора, конечно, можно понять: он должен завлабов поддерживать, будь они даже тупее сибирского валенка - это ведь его опора и оплот. Ну а мне-то зачем сгорать из-за придурков? Я принципиально не устраиваюсь на работу, став официальным советским безработным, которых, как заявляет партия, у нас в стране нет и быть не должно. Я ведь знаю, что мое дело выгорит, и администрация мне оплатит за все месяцы. Спустил все, что было накоплено на загранхарчах, в долги залез, корки сухие жую, и все новые бумажки строчу, вспомнив, куда я еще не писал. В общем, парализовал работу Академии (и своего института, прежде всего). Финал такой. На самый высокий ковер, к Президенту АН СССР академику Александрову вызывают. Тут и Сагдей сидит, но больше помалкивает. Александров начинает: "Мы тут, уважаемый Владимир Владимирович, внимательно ознакомились с Вашими материалами и пришли к выводу, что в Вашем случае была допущена ошибка и проявлена бюрократическая черствость. Я уже отдал распоряжение директору института восстановить законность и справедливость". Сагдей поет второй скрипкой: "Мы восстанавливаем Вас на прежнюю должность с компенсацией за срок вынужденного прерывания стажа. Видимо, работать с прежним завлабом Вам будет трудно. Назовите любую лабораторию, где Вы хотели бы работать с сохранением прежней тематики исследований, если хотите".
    Вот так, братцы. Разве это не симфония! Да ради таких минут только и стоит жить, хоть на дыбу, хоть на костер... Но я слезы-то радости попридержал покуда, улыбаюсь так вежливо и говорю: "Ну что Вы, я и мечтать не смею, чтобы где-то там восстанавливаться. Компенсацию вы, конечно, заплатите (а чего ему не заплатить, ведь не из своего же кармана, а из государственного, то есть из моего и вашего!), но вот закон нарушать никому не позволительно. Поэтому мне нужно лишь одно: Вы уж отмените тот незаконный приказ о моем увольнении, и издайте другой о моем же увольнении, но в котором все было бы строго по закону". Смотрю, тут мои два академика просто обалдели, ступор какой-то у них приключился. Всего они могли ожидать: и слез, и угроз. А тут, полное нарушение логики, черт знает что еще. А я им вежливенько так сказал: "До свидания!" и вышел... Ну а потом перевелся в ИЗМИРАН и занимаюсь тем же самым.
    Шел я от него вечером и думал: А что, вторая-то история не менее крутая, чем первая. У меня, правда, дважды разбирали на лабораторных собраниях моральный облик и противопоставление себя коллективу, потом эта мерзкая свара в связи с выдвижением на премию Ленинского комсомола. Но все это - мелкие пинки и плевки, а тут - два главных академика страны, ЦК, Госкомитет. Нет, какое тут сравнение. Это же матерый человечище в сравнении с нами.
    Еще несколько раз я заезжал к Темному, когда бывал в Москве в командировках. Бумагу от Президиума болгарской Академии Наук с предложением сотрудничества по программе "Интеркосмос" он мне организовал. Больше года я пытался оформить поездку, считая, что "курица - не птица, а Болгария - не заграница", но то ли московские чинуши в принципе без большой взятки ничего никогда не делают, то ли КГБ за что-то меня тормознуло, так и не съездил, плюнув на всю эту волокиту. Темный все обещал оформить совместно рассчитываемый мной анализатор как изобретение, суетился, пытаясь найти набросок заявки, и просил меня провести еще цикл расчетов с целью оптимизации параметров прибора. Я понял, что конца этой работе не будет никогда, и что, наброска заявки он скорее всего и не писал, и потому работу вел вяло, но, будучи в Москве, забрасывал ему очередную порцию обработанных расчетов. Делал это я обычно в конце командировки по пути во Внуково, так как жил он на Юго-Западной.
    Послядняя моя встреча с Темным была примечательной. Провожали меня во Внуково ребята из ВЭИ, и я предложил им зайти к хорошему человеку посидеть ненадолго, предварительно позвонив Владимиру Владимировичу. Заходим на четвертый этаж, давим кнопку звонка, открывается дверь, в проем высовыпается голова хозяина. Волосы всклокоченные, взгляд безумный. Ребята видели его в первый раз и немного струхнули. Тут взгляд сфокусировался на мне, появилось какое-то осмысленное выражение и хозяин приветливо пригласил нас пройти. Мы стали сразу же с порога извиняться, заскочили, мол, на минутку по пути в аэропорт, очень спешим, да к тому же мы, видимо, не вовремя. Но хозяин нас не отпустил и начал энергично приглашать пройти на кухню, выпить кофейку. Прошли. Темный поставил кофе, извинился, мол, срочно нужно позвонить, и вышел в комнату. Обменявшись с ребятами взглядом, решили, что мужик по распространенной российской традиции просто хорошо надрался, но это не опасно, бить нас здесь, видимо, не будут.
    Стеночки в наших домах сами знаете какие - условные. Слышно абсолютно все. Звонит кто-то по телефону хозяину квартиры. Он только встревоженно кивает: "Да, да, хорошо, обязательно позвоню...". Затем набирает номер: "Это скорая? Запишите вызов. По улице  Кронштадская, дом 8, квартира 43, в кухне лежит человек, без сознания... По-видимому, мертв. Возраст? Откуда я знаю, какой возраст, пишите - средний... Повторяю, по-видимому, мертв. Это срочно!.." Переглянулись мои мужики: куда ты нас завел! Тут и хозяин входит в кухню. Мы дружно вскинулись, мол, никак не успеваем на самолет, кофе - как-нибудь в следующий раз. Темный, вздохнув с облегчением, отпустил нас.

Новосибирск. Февраль 1997