КОЗЛИК
Олег Козлов вырос в заштатном портовом городке дальневосточного побережья. Сколько он мог себя помнить, его постоянно били. Били родители: за то, что их сын растет бандитом, а не юннатом и отличником; по-пьянке, когда не на ком больше выместить обиду за свою нелепую, неудавшуюся жизнь; по трезвой лавочке - со злого похмелья, а также по-привычке, ибо известно, что битие - это наиболее проверенная веками форма воспитания подрастающего поколения. Били также сверстники из других подростковых банд, потому что чужих положено бить - это аксиома. Кроме того, били свои, потому что нет другого способа выяснить положенное тебе место в этой жизни.
Так же, как ежедневные тренировки гитариста делают подушечки его пальцев каменными, постоянное битие делает душу нечувствительной к побоям, а сами побои начинают распознаваться как особый специализированный язык. Вот это - просто дружеская оплеуха, вот равнодушный тычок в бок, вот злой прямой удар под дых, а это - опасный и яростный пинок кованым матросским сапогом. Столь энергичная школа жизни побуждает вырабатывать и стандарты поведения. Если бьет явно более сильный, не с целью поучить, а чтобы вырубить и покалечить или их слишком много, нужно стараться свернуться крутым яйцом, чтобы не было сильно выступающих частей тела, а голову следует закрыть руками. Если сам учишь кого помоложе - бей не торопясь, с оттяжкой. Надо же и удовольствие получить. Быстрее всего нужно соображать в ситуациях с заранее неопределенным исходом. Тут чаще всего исход решает то, кто именно ударил первым. Но и излишняя спешка может повредить, потому что неумелый и не продуманный удар лишь разъярит твоего соперника, удесятеряя его силы. Только умный, хорошо рассчитанный и точный удар вырубает или обессиливает врага.
Эти простые аксиомы были затвержены прочно, записаны в подкорку, стали рефлексами. Поступив в мореходку, Олег понял: эта ватага ему подойдет, здесь он далеко не самый слабый, и с его каким ни на есть жизненным опытом здесь он не пропадет. Другой бы расслабился, размяк, но отличная портовая выучка этого не позволяла. Спокойным парням он казался излишне нервным, эдаким пританцовывающим и вечно бодающимся козликом. Так его и прозвали, тем более, что фамилия вполне соответствовала. Козлик наш, однако, чуть ли не с первых дней записался в секцию бокса. Весу в нем было немного, эту весовую категорию принято называть «мухачами». Но зато на занятиях на профессиональном уровне рассказывают о расположении болевых центров, а тренировочные бои - «спарринги» оттачивают силу и точность удара. Так что наш Козлик имел все шансы превратиться в здоровенного козла, не будь он так нервен и нетерпелив. Высоцкий тогда уже написал свою фразу «...Ведь бокс - не драка, это спорт отважных и т.д.», но Олег ее не слыхал, а если и слыхал, то посчитал пустой красивой фантазией. Поэтому, если в разговоре с вами он замечал какую-то неясную тень промелькнувшую в ваших, или едва уловимые движения ваших рук казались ему чем-то подозрительными, его правая рука уже летела прямо в вашу переносицу, а левая закрывала ему печень, хотя голова еще не успела взвесить ситуацию и принять решение.
Даже коечку Олег выбрал в самом дальнем углу кубрика: все-таки стены защищают с двух сторон. По воскресеньям он надирался до соплей и не прочь был помахать кулаками. По этой причине на ринге Козлик особых успехов не имел. К учебе также не имел ни охоты, ни способностей. Зато постоянно попадал в разные истории, из которых некоторое время выпутывался удивительно легко и без потерь, как будто ведомый таинственной небесной рукой, которая приберегала его для каких-то особых свершений. Я не помню случая, чтобы из нашей мореходки кого-нибудь выгнали за неуспеваемость. До финиша дошли даже самые туповатые и получили такие же, как у всех остальных дипломы. Зато чаще всего выгоняли попавшихся на пьянке и том бесконечном разнообразии художеств, которые реализуются после принятия соответствующей дозы.
К Новому году мы уже шесть месяцев были курсантами. Этого времени вполне достаточно, чтобы осознать себя членом морского братства, приобрести друзей, определиться с врагами и всеми прочими. Связи эти куда более прочные, чем, скажем, в школе или на работе. Там ты общаешься с одноклассниками или коллегами по восемь часов в день, исключая выходные, а здесь - все 24 часа в сутки без каких-либо исключений. Первое мероприятие, в котором надо было показать творческую или какую иную активность, заключалось в подготовке новогоднего вечера. В нашей мореходке было три отделения - штурмана, механики и радисты. Каждое из них готовило свою программу, затем новогоднее жюри оценивало эти программы и объявляло победителя. Проводились эти вечера в старом спортзале, который размещался в деревянном одноэтажном строении. Внутри здания был обширный зал, сцена и множество мелких комнатушек и кладовок. Вот только «удобства» располагались на улице в виде «туалэта типа сортир».
Талантов нам было не занимать, и к праздничному дню стены зала были расписаны праздничными сюжетами, под потолком висели нарядные гирлянды, а в самом центре с потолка свешивался огромный шар с наклеенными на него кусочками зеркал, который во время танцев освещался цветными прожекторами и пускал во все стороны весело прыгающие зайчики. К началу вечера зал был до отказа набит курсантами и ослепительно улыбающимися девицами из «педа» и судоремонтного завода в праздничных сверкающих блестками платьях. На входе стояли дежурные с красными повязками, которым входящие пары предъявляли пригласительные билеты. Такие же дежурные курсировали внутри зала, обеспечивая порядок, ибо пойти на танцы, не приняв хотя бы стакан винца, считалось попросту не приличным.
Легкий пушистый снежок, падающий на улицы праздничного города, слегка скрадывал оглушительные звуки эстрадного оркестра, несущиеся из спортзала, наполняя сердце безмятежным покоем и умиротворением. Нетвердою походкой уставшего от суеты моряка Олег вышел на крылечко, постоял немного и направился к деревянной будочке сортира, предвкушая скорое облегчение переполненного соками жизни организма. Зайдя внутрь, он долго шарил непослушными пальцами, пытаясь отстегнуть клапан флотских брюк. Наконец его попытки увенчались успехом. Однако концентрация внимания на движениях рук несколько ослабила бдительность остальных центров вестибулярного аппарата, и левая нога поскользнулась на предательской корочке льда. Проваливаясь в дырку сортира, Олег успел подумать: «Какой же я сегодня неуклюжий!».
Веселье было в самом разгаре. Новые пары уже подходили редко, и дежурные у дверей постепенно начали мигрировать внутрь зала, присоединяясь к танцующим подружкам. Сначала они отходили по очереди, меняясь после каждого танца, потом лишь изредка возвращались к дверям на случай появления бдительного начальства. В один из таких моментов они и увидели несколько необычного курсанта, входящего в зал. Вряд ли облик подвыпившего или даже пьяного курсанта они могли бы идентифицировать, как необычный. Также курсант в порванных брюках, с оторванными пуговицами, без головного убора или голубого морского воротника - «гюйса» скорее определялся, как нарушитель формы одежды без признаков экстравагантности. Эта же фигура несколько поражала воображение. И не столько не застегнутым клапаном брюк, сколько ни с чем не сравнимым ароматом сортира, расходящимся густыми волнами по праздничному залу. Дежурные дрогнули и отпрянули от двери, боясь, как бы вновь прибывший танцор не забрызгал их тщательно отутюженные брюки.
Развинченной походкой бывалого моряка Олег подошел к молоденькой девице с глубоким декольте: «Разр-ште пргла-сть на тур вальса!». Неопытное создание падает в обморок то ли от экстравагантности ситуации, выходящей за рамки самых необычных фантазий, то ли от запаха, выворачивающего самые интимные уголки желудка. В этот момент рядом оказывается дежурный по училищу - начальник нашего радиотехнического отделения. Ситуация кошмарных галлюцинаций, так неожиданно реализовавшихся перед его глазами, погрузила его в состояние ступора. Только рот его то открывался, то закрывался, как бы отдавая беззвучные команды. Когда дар речи наконец вернулся к нему, дежурный затопал ногами и страшным голосом зарычал: «Убрать! Немедленно! Этого мерзавца!».
Впрочем, это было легко сказать, но не так-то просто выполнить. Увидев робко сужающееся вокруг него кольцо дежурных курсантов, Олег, уже искушенный в привычных потасовках на танцах, принял боевую стойку: «Покалечу, падлы! Да у меня все дружки боксеры, они вам навешают щас, только свистну». Дежурные, однако, не были склонны к агрессивным действиям против измазанного в дерьме курсанта. Они приступили к переговорам: «Пойдем, Олег. Отдохнешь в общаге, выспишься. Все будет нормально». На такие дешевые трюки Олега купить было не просто: «Я танцевать хочу». -«Да ты посмотри на себя. Брючата простирнуть надо. Девушки тебя боятся. С кем танцевать-то будешь?». Тут Олег впервые осмотрел себя критически и неожиданно легко согласился: «Пожалуй, придется простирнуть». В общагу его вели, стараясь не приближаться слишком близко. Завели сразу в умывальник, где он снял брюки, замочил их в ванне и пошел искать утюг. Дежурные с огромным облегчением вздохнули и мгновенно испарились.
Прогулка по свежему воздуху несколько отрезвила нашего Козлика, но не убавила того импульса, который неотвязно звал на поиски приключений в эту волшебную новогоднюю ночь. Он долго с остервенением тер щеткой брюки, затем отжал их и приступил к глажке. Нагретый пар из под утюга источал сказочные ароматы, однако из кошмарных сказок. Надо было что-то придумать, иначе вечер мог безнадежно пропасть. Пошарив по тумбочкам товарищей по кубрику, Олег нашел пузырек тройного одеколона и вылил его целиком, равномерно распределив по поверхности брюк. Когда же он провел по ним утюгом, то вокруг распространился такой запах, в сравнении с которым прежние ароматы казались легким дыханием лесной фиалки. Зажав стремительно нос, Олег постоял еще немного, не понимая причин столь странного эффекта, а потом философски вздохнул: «Значит, это - судьба!». Поскольку других брюк не было, он решил лечь спать. Однако надо было придумать, что делать с этими брюками, поскольку оставлять их в кубрике, где спят 25 крепких ребят, было небезопасно. Наконец пришло гениальное решение. Он растянул брюки на перекладине швабры и вывесил их проветриваться на улицу, закрепив конец швабры в отверстии форточки.
В новогоднюю ночь армейские и флотские уставы соблюдаются не так строго: нет привычного времени отбоя, и в кубрики возвращаются поодиночке часов с двух и до утра. Каждый входящий испытывает мгновение полного отрезвления, зажимает нос и уже гнусавым голосом вопит: «Ну и запашок! Кто это тут обделался?». Хотя полный кайф получили лишь самые первые вернувшиеся. Они долго искали источник столь сильных и необычных ароматов, а обнаружив его, выбросили швабру с злополучными брюками в сугроб, пообещав поколотить шутника-хозяина. Затем открыли настежь окна и проветрили помещение. А в принципе, нос человека минут через 10-15, как известно, адаптируется к любому запаху и больше его не замечает.
Подъем наутро также был относительный, встали лишь те, кто проголодался и решил позавтракать. После завтрака зашел старшина, устроил подъем всем остальным и хмуро объявил, что в два часа состоится комсомольское собрание. Повестка дня: «Первое - персональное дело комсомольца курсанта Козлова, второе - разное». Козлик в этот день был особенно тихим, потухшим. Он готовился к экзекуции и «осознавал». Дело его было практически безнадежным, ибо из мореходки выгоняли и за более скромные художества, тем более - с первого курса. Однако, все мы и всегда на что-то надеемся в этой жизни.
Собрание проходило в привычной унылой атмосфере: все сидят тихо и ждут, когда же кончится эта бодяга. Комсорг объявляет повестку собрания и спрашивает, нет ли желающих высказаться? Поскольку каждый думает примерно о том, что, может быть, и ему придется быть со временем на месте потерпевшего, желающих не оказывается. Старшина вносит предложение: «Пусть расскажет, как дело было. Как он докатился до такой жизни?». Вопрос, конечно, интересный, когда тебе говорят, что, мол, в кунсткамере Петра лежит заспиртованный двухголовый теленок. Но в данном случае этот вопрос попахивает формализмом, поскольку и то, как он «докатился» мы наблюдаем по 24 часа в сутки ежедневно, да и саму финальную историю во всех ее деталях видели практически все. Сам-то Олег ее помнит, пожалуй, похуже остальных по причине алкоголя и последующего стресса. И он мычит что-то невнятное, как двоечник, в очередной раз не выучивший урок. В общем, это тот самый типичный случай, когда рассказ о ярком событии гораздо бледнее самого события. Все вздыхают и почесываются. Наконец рассказчик выдохся, и никакими дополнительными вопросами ничего из него уже вытянуть не возможно. Наступает переломный момент собрания. Все помнят завет Суворова: «Сам погибай, а товарища выручай!». Наша задача - взять товарища на поруки. Но тут тоже спешить нельзя. Нужно, чтобы внешне это выглядело как самый распоследний вариант, найденный путем мучительных раздумий и мудрого взвешивания всех «за» и «против». В общем, домучили мы это собрание, и выписка из его протокола пошла в соответствующие инстанции, а Олег тихо растворился - опохмеляться. Впрочем, те пять нарядов вне очереди, что дал ему старшина, собственно наказанием никто не считал, ждали действительно кары небесной.
Однако, проходили дни, затем недели, а других оргвыводов не последовало, кроме стрижки наголо, что у нас также считалось одним из видов наказаний. Видать, хранил Олега какой-то ангел, приберегая его для дел иных. Дела эти время от времени происходили, не выходя за рамки обычных «промахов», караемых теми же нарядами. Так и дотянул наш Козлик до третьего курса, когда у кармы его, наверное, терпение лопнуло от скукоты и монотонности нашей жизни, и она выкинула уже иной фортель.
На третьем курсе пошли серьезные предметы, в том числе и выносимые на госэкзамены: теория гирокомпаса, радиоприемные и радиопередающие устройства. Но самым сложным считался курс радионавигационных предметов (РНП), включающий изучение не только основ импульсной и СВЧ-техники, но и конкретные конструкции пеленгаторов и радиолокационных станций. Нам казалось совершенно невероятным, что можно выучить и запомнить последовательность всех коммутаций и переходных процессов, которые может вызвать импульс, который гуляет по схемам, занимающим все четыре стены кабинета. Народ заранее нервничал, понимая ничтожность своих знаний, которые больше походили на пестрый набор заблуждений.
Начальник специальности знакомит нас с преподавателем РНП. Перед нами стоит совершенно карикатурная фигура. Кажется, его отрекомендовали нам Константином Михайловичем, но мы сразу окрестили его «воробушком», а звали потом его только Костей. Низенького роста, узкая птичья грудка, испуганные глазки, нервные, неуверенные движения рук и тихий голос. Видимо, в детстве он был маменькиным сынком, вечно болеющим, но оттого еще более любимым. От прочих ребят держался в сторонке, спеша с нотной папочкой в музыкальную школу, вместо того, чтобы попинать мячик или поиграть со всеми в «войну». За это его откровенно презирали, дразнили и поколачивали при случае. Весь генофонд, который передали ему поколения предков, был нацелен на интеллектуальный труд, поэтому Костя обречен был на учебу в институте. Впрочем, там продолжалось то же, что и во дворе. Сокурсники его презирали за мягкотелость, отбирали степешку, чтобы сходить на танцы и заставляли стирать им носки в воспитательных целях. Вся эта его предыстория была отпечатана на лице Кости крупными разборчивыми буквами. Было ясно, что в мореходке будет то же самое, что во дворе и в институте.
Иной раз уму непостижимо, как вырастают в стране развитого социализма такие экзотические цветы жизни. Наши архаровцы сразу же прочно сели Косте на шею. Ему грубили на занятиях. Ему даже говорили, как непутевому младшему брату: «Что же Вы это, Костя, опять сегодня пришли в разных носках? И вообще, ноги надо чаще мыть, а то запах неприятный, а нам еще две пары сидеть в этой аудитории». Надо сказать, что при его весьма молодом возрасте, наш «воробушек» был почти лыс: великолепная гладкая плешь, обрамленная по краям редкими волосами, подобно коралловому рифу, украшала его основной мыслительный орган. В эту-то плешь самые салаги и старались попасть из трубочек жеваными комочками бумаги, когда Костя стоял спиной к нам, выписывая на доске какие-либо формулы. Костя не мог кричать на зарвавшихся наглецов - этого не позволяло ему воспитание. Не мог он и вышвырнуть из аудитории самого шумного - для этого не хватало физических данных. Воспитание также не рекомендовало ему жаловаться начальству на курсантов, тем более, что и начальству слабохарактерность педагога могла не понравиться. Отсутствие же элементарного жизненного опыта не могло подсказать ему выбора правильной линии поведения с курсантами, у которых этого жизненного опыта было гораздо больше. Поэтому Костя, отвернувшись к доске, просто прикрывал свою плешь классным журналом, держа его в левой руке, поскольку правая была занята мелом.
Молодых преподавателей расселяли в отдельном общежитии, где они становились в очередь на квартиру. Судьба послала Косте замечательного соседа. Это был преподаватель электротехники Николай Михайлович. Баскетбольного роста, красив и решителен. Морская форма сидела на нем с каким-то особым шиком. Главным же украшением была лихая мичманка с лакированным козырьком и роскошным «крабом» из золоченой канители. Такие мичманки шили на заказ. Стоило это удовольствие 25 рублей - четверть зарплаты преподавателя. Зато форма в целом и в особенности мичманка гарантировали неотразимый успех у женщин, а это важно в любом возрасте. Училище же оплачивало половину стоимости пошива морской формы по заказу, поэтому преподаватели охотно пользовались этой льготой. В аудиторию Николай входил решительным шагом, скорее даже вбегал. Дежурный по правилам должен был доложить преподавателю о готовности роты к занятиям и наличии списочного состава, упоминая больных, дневальных и прочих. Затем рота должна в едином порыве рявкнуть на приветствие: «Здравия желаем, товарищ преподаватель!». Но Николай одним вялым взмахом руки отменял все эти ненужные церемонии, переходя сразу же к внедрению тайн электротехники в наши головы, занятые, естественно, какой-нибудь дурью, свойственной нашей молодости. Объясняя отличия микроамперметра с зеркальной шкалой от прибора - индикатора, он сгибал правую руку со сжатым кулаком и покачивал ее в локте, наглядно демонстрируя, как именно колеблется стрелка индикатора «с большим красным концом». Это вызывало здоровые ассоциации, дружный смех и несомненно значительно способствовало усвояемости предмета.
Николай тут же взял шефство над Костей. Прежде всего он заставил его с первой же зарплаты пошить себе такую же мичманку. Далее предстоял ряд более сложных задач. Первоочередная из них состояла в том, чтобы научить Костю пить водку, ибо без умения быстро и решительно настраиваться на философский лад у него не было никаких шансов на успешное преодоление жизненных терний, которых было у него, пожалуй, излишне много.
После первой фазы легкого алкогольного опьянения следовало идти на поиски приключений, недостатка которых в портовых городах не бывает. Костя сразу же категорически отверг легко доступных женщин. Впервые напившись, он впервые же проявил и решительность. Ладно, тогда - танцы в клубе судоремонтного завода. Но и этот вариант был крутоват для первого раза. Дело в том, что женщин Костя инстинктивно боялся, подозревая их во всех мыслимых коварствах. Единственная женщина вне подозрений - это была его мама, но сейчас она была далеко. Поэтому Костя предложил сходить в кино. Николай не стал возражать, для первого вывода в свет годилось и это. Однако в душном, переполненном зале Косте стало плохо. Он почувствовал, как содержимое желудка стремительно просится наружу и выбежал из зала. Даже на выходе из кинотеатра джентльмен не может блевать на гранитные плиты, а с мусорными урнами, сами знаете, у нас в России не густо. Не найдя подходящего сосуда, Костя решительно сорвал с головы только что пошитую мичманку за 25 рублей и облегчился в нее. Переведя дух, он обогнул здание, нашел злополучную урну, вытряхнул содержимое мичманки, затем надел ее обратно на голову. Теперь он был готов, если не ко всему, то к чему-то главному. Он был готов к жизни моряка - суровой, но невыразимо прекрасной.
Постепенно мы привыкли к Косте, нам надоело дурачиться над ним и изводить его. Неожиданно выяснилось, что у Кости есть и положительные черты. Как-то мы готовили к празднику концертную программу. Поскольку мы были будущими радистами, гвоздем программы была выбрана песня Визбора. Вы помните, она начинается словами «По судну «Кострома» стучит вода, в сетях антенн качается звезда...». Эту песню мы называли SP (Space Pause). Если вы видели когда-либо морские настенные часы, может быть обратили внимание на два закрашенных красным сектора циферблата: с 15-й по 18-ю и с 45-й по 48-ю минуты. В эти минуты все радисты должны прекращать передачи и слушать эфир на международной частоте 600м, выделенной для подачи сигналов бедствия «СОС» и сигналов срочности. Поэтому они называются «минутами молчания». Песня была новой, мы только начинали ее разучивать. Вдруг Костя, оказавшийся каким-то образом в зале, сел за пианино и выдал нам такие вариации на эту тему, что мы сначала изумленно застыли, а после короткой паузы взорвались аплодисментами. В эти минуты он был почти что наш.
Не сразу, однако, обнаружилось, что предмет свой Костя знал из рук вон плохо. Видимо, в институте он изучал «что-то там по электронике», а при устройстве на работу в мореходке самонадеянно решил, что разберусь как-нибудь, ибо «не боги горшки обжигают». К сожалению, эти «не боги», кроме горшков, обычно ни на что не способны, да и горшки у них получаются сплошь кривобокие. А сама пословица, очевидно, придумана серыми, бездарными людьми, которым действительно все равно, чем заниматься: хоть баней руководить, хоть партией - все получается примерно одинаковым. Конечно, Костя одолел какие-то книжки, рекомендованные нам в качестве учебников, но нас много, и каждый способен задать хотя бы один вопрос. На наши вопросы в книжках тех не было прямых ответов, их нужно было искать, соображать, а для этого нужно время. В общем, мы достаточно быстро поняли, что при таком преподавателе сдать самый сложный госэкзамен будет ох как трудно. Нужно самим часами сидеть за книжками. А в это время жизнь, полная соблазнов, будет протекать мимо. Это обидно. За что ему зарплату платят? Недовольство зрело, обещая принести не слишком сладкие плоды. Была даже организована петиция с требованием заменить преподавателя. К нашей чести мы лишь раз решились на такое, ибо жаловаться кому-либо у нас не принято. Наши потуги успеха, однако, не имели, так как найти квалифицированного преподавателя по такому предмету в середине учебного года нереально. Костю теперь угрюмо ненавидели. Решение этого вопроса пришло неожиданно.
В один из теплых воскресных вечеров Олег Козлов двинул на танцы. Естественно принял обычную дозу для поднятия духа. Танцы в это время проводились на летней танцплощадке. Все портовые города дальневосточного побережья многоэтажны. Дома лепятся на сопках ярусами. Танцплощадка в Невельске расположена достаточно высоко, так что сильно пьяные до нее добраться все равно не способны.
В этот вечер все было, как обычно: в «ракушке» играет местный ансамбль, на площадке - не протолкнуться. Сочные брюнетки и стройные блондинки в ярких летних платьях.. Среди парней чувствуется явное преобладание курсантов мореходки. Стараясь не дышать на партнершу перегаром, Олег неторопливо разглядывает танцующую публику. Масса знакомых рож. Легкий кивок головы, обозначающий приветствие, и такой же кивок в ответ. И вдруг на одном из поворотов «козлик» сталкивается лицом к лицу с Костей. Видимо, школа Николая оказалась поразительно эффективной, поскольку это был первый зафиксированный официально случай, когда Костю увидели с женщиной. Ситуация была столь необычной, что Олег на некоторое время оторопел, но потом понял, что он не ошибся - это действительно его преподаватель. Тем более, что и Костя в танце повернулся к Олегу лицом. Вот тут-то отягощенный винными парами мозг Олега не справился с информационной перегрузкой. С одной стороны, его рот расплылся в улыбке и пробормотал: «А, Костя, привет!..». Но в то же время подсознание его выдало какой-то неясный, но мощный импульс, в котором перемешивались и удивление столь быстрыми успехами Кости у женщин, и презрение к этому узкогрудому сморчку, невесть как затесавшемуся в мир сильных, просоленных «мореманов», и даже злость за уже поставленные и предстоящие двойки. Как бы то ни было, но в результате этого не до конца распознанного импульса правая рука Олега мгновенно вылетела со сжатым кулаком и попала Косте прямо между глаз. Это был безупречный профессионально точный удар. Костя мгновенно рухнул там, где стоял. Нетрезвость Олега сказалась лишь в том, что он, вложив в удар слишком много силы, не удержался на ногах и, будучи на самом краю танцплощадки, упал тут же рядом в траву.
Кто не бывал на танцплощадках портовых городов, может мне не поверить, если я скажу, что после описанных мною действий ничего особенного не произошло. Современные танцы можно танцевать, не обязательно обнимая даму за талию. Можно вертеть ногами и на некотором отдалении от партнера. А при обычной толкучке, вообще не сразу сообразишь, кто с кем танцует. Вид пьяных тел, лежащих в траве или отдыхающих тут же на танцплощадке, тоже никого не шокирует. Поэтому веселье продолжалось после небольшой паузы, означавшей смену одного танца другим. Лишь через пять минут неподвижное тело стало мешать кому-то из танцующих, и он сделал попытку оттащить его в сторону. Перевернул тело вверх лицом и обнаружил следы крови, залившей нос и глаза. Дело, в общем, обычное. Вызвали «скорую», и веселье продолжалось далее. Уже после танцев, когда менее пьяные курсанты подбирают более уставших, довели и Олега под белы рученьки.
Часа в три ночи училище подняли по тревоге. Общее построение на плацу. Город уже погасил огни, только прожекторы выхватывали желтыми конусами отдельные фрагменты черных шеренг из частично трезвых курсантов. Из парадных дверей выходит начальник училища со «свитой». Начальник у нас был сравнительно новый, мы его мало знали. Прежнего два месяца назад с почетом проводили на пенсию. Его уважали за доброе чувство меры между строгостью и справедливостью. О новом же ходили слухи, что к нам он попал после того, как его поперли из «органов». Поговаривали, что в прежние годы он слишком много народа положил зазря, а после 20-го съезда самых ретивых проредили. Но слухи, они на то и слухи, что ни подтвердить, ни опровергнуть что-либо в них не возможно. Разве что какое-либо необычное происшествие в жизни сможет служить таким косвенным подтверждением, или наоборот - сомнением в достоверности слухов. В нашем случае слухи оказались верными.
Начальник говорил коротко и потому убедительно: «Сегодня вечером на летней танцплощадке был убит преподаватель нашего училища. Известно, что преступление совершено курсантом. Я даю вам 10 минут на то, чтобы добровольным признанием смягчить участь виновного. Если же он не сделает три шага из строя, то этот шанс через 10 минут он потеряет, и все пойдет обычным образом». Он поднял к глазам правую руку и посмотрел на часы. Волна отрезвления, страхов и смятения прокатилась по шеренгам. Некоторые совершенно не помнили, что именно за события были у них накануне. Ощупывая синяки, кровоподтеки и шишки на различных частях тела, оторванные пуговицы и надорванные разрезы фланелевок, они не исключали совершенно, что такое могли совершить по пьяному делу. Однако, осознавать возможность и признаться в совершении преступления - слишком разные вещи. Тут надо хорошо подумать. Много разных мыслей и неожиданных картин плотным облаком черной ауры окутало строй. Однако никто не вышел в отведенное для этого время. Объявили отбой, и все разошлись по кубрикам.
Многим не сладко спалось в эту ночь. Они ворочались, так и эдак прикидывая возможные варианты дальнейших событий. Наутро занятия в училище были отменены. После завтрака все слонялись по коридорам или лежали на койках, нарушая установленный порядок. Старшины рот были вызваны к начальнику училища. Они захватили с собой кондуиты, в которых были завизированы основные разгильдяи и наложенные на них кары. По этим спискам начинали дергать на «ковер». Разгильдяи уходили по одному, но в кубрики пока не возвращались. Как выяснилось позже, они проходили процедуру, которая в народе называется «взять на понт». За каждым из них числилось немало мелких и не очень мелких нарушений Устава. Каждому было за что трепетать. Входит такой ханурик в кабинет начальника, а там заседает представительнейшая комиссия: замполит училища, начальники специальностей, командиры рот и еще какие-то чины из милиции и прокуратуры.
«Ну,- говорит начальник училища,- рассказывай, дружок, как именно ты убил преподавателя. Нам, ведь, все известно. Что ж ты сразу не сознался? Ведь давали тебе шанс». И смотрит даже не в глаза, а еще куда-то дальше, в самую душу. Смотрит взором, похожим на проходимую по гражданской обороне проникающую радиацию. Однако, народ тоже разный попадается. Небось каждый за ночь успел сообразить, сколько лет и по какой статье полагается, с признанием и без. В общем, встает наш курсант на дыбы: «Не виноват, мол, начальник - сукой буду! Пьян был маненько, не отрицаю. А чтоб чего другого - дак того не было, истинный крест». Тут оценивают искренность его выступления и говорят: «Пройдите, мол, посидите пока в соседней комнате». И следом вызывают другого. А как очередь дошла до Олега, он сразу же и раскололся: «Да. Виноват. Сознаюсь». Тут же цепляют ему браслеты на рученьки, и в воронок.
А позже выясняется, что жив наш «воробушек». Правда Олег сломал ему переносицу, и осколок кости вполне мог повредить мозг. Вот тогда были бы «кранты». А так - небольшая потеря крови, пластическая операция носа, и через полтора месяца Костя снова вышел на работу. Олег же получил свои четыре с половиной, и поехал валить леса необъятной нашей родины. Нам же на преподавание курса радионавигационных приборов дали преподавателем того же Николая, и экзамены мы сдали нормально.
Новосибирск, февраль 1997.