На меня без устали стала наваливаться усталость. Неприкаянность и неприспособленность к очередным новым реалиям довели моё сознание до ручки, которую только и осталось, что повернуть и смыть меня с унитаза жизни в канализацию вечности. Просыпается дикое желание чего-нибудь отчебучить. Соскочить, например с карниза девятого этажа, только так, чтобы сие кто-то снял на плёнку в нескольких ракурсах и выпустил фильм с названием типа "Прерванный полёт одинокого волка". Нет, так слишком патетично. Лучше - "Прерванный полёт". Нет, слишком банально. "Полёт волка" - вот, пожалуй оно! И самое ужасное, реализовать это не так сложно. Достаточно для начала после вчерашнего оторвать голову от подушки или, на худой конец, подушку от головы. В общем, разъединить нас. Иногда одеть штаны становится по степени геройства равноценно броску с гранатами под танк. Звенит звонок, но не телефонный, так как аппарат отключён, и не звонок будильника, так как ставить будильник раньше одиннадцати, в моём понимании является признаком мазохизма. Звенит дверной звонок. Это устройство без комплексов в худшем смысле этого слова. Он может звонить когда вы намыленный сидите в ванне, когда у вас болит голова и любой звук Хиросимой отдаётся в вашем мозгу, когда... В общем некстати.
-Здравствуйте, - сказал гость, когда дверь, отхлопав замками, открылась. - Что, дружок, похмелье? - радостно последовала фраза где-то уже слышанная раньше. Но ненаведённая резкость не позволяла опознать обладателя этого аскальто. - Мне войти или как?
-Да, да. Входите, - последовал автоматический ответ, обречёно подытоживший меморандум беседы.
-Александр Сергеич, - представился гость.
-Почти Пушкин.
-Почему же почти?
На пороге стоял человек в белом стильном костюме и бабочке; из кармана торчала антенка мобильника. Ответ "почти" звучал банальной шуткой, если бы резкость в глазах не навелась настолько, что можно было отчётливо разглядеть лицо гостя. Кудрявая голова и лицо, изъеденное оспой отдалённо напоминали о великом поэте, но логика не оставляла шансов на подтверждение этим догадок.
-Игнат Правдин, - представился хозяин.
-Это псевдоним? - спросил гость.
-А у вас? - ответил вопросом на вопрос хозяин.
-Понятно, значит будем поправляться.
-То есть?
-Что значит "то есть"? У вас, по-моему, это так называется, - уточнил Александр Сергеевич и водрузил на стол невесть откуда взявшуюся бутылку "Русской".
-Поправляться лучше рассолом или этим, но в меньших количествах. А бутылка на двоих - это уже запой.
-Во-первых, - продолжал Пушкин, - запой начнётся с третьего дня, а во-вторых, нас будет не двое, а трое. Я тут товарища пригласил, да за рябчиками послал. Мы же не пьяницы, что бы без закуски.
-Так, всё таки, кто вы?
-По-моему я уже представился. Но, вероятно вы не расслышали. После такого перепоя это простительно. Пушкин я. Александр Сергеевич.
-Тот самый?
-М-да... - Заметил как бы в пустоту "тот самый", огрубив весёлый тон разговора, одновременно с этим расстёгивая рубашку, - взгляните, такой след могла оставить только пистольная картечь.
После этого гость вытащил из-за пазухи огромный старинный пистолет с хитро вырезанной рукоятью и водрузил на стол рядом с бутылкой.
-Ну что, теперь вы мне верите или назовёте бесчестным человеком?
-Ладно, глотая ком, подкативший к горлу, - сказал Правдин, косясь на лежавшее к нему стволом оружие. - Простите мне моё недоверие, но это право же так неожиданно.
- Ничего, ничего. Давайте пока моего товарища нет, бахнем по одной. - Произнес Пушкин разливая по стаканам высокоградусную жидкость.
-Без закуски?
-После первой низ-з-зя, - протянул Александр Сергеич корчась и занюхивая опустевший стакан рукавом пиджака.
Ничего не оставалось, как проделать то же самое. В этот самый момент в дверь опять позвонили и Игнат пошёл открывать.
У двери стоял мужчина с длинными волосами и в потёртых джинсах. Чёрная майка с черепом была дополнена надписью "kreator". На плече висела сумка с выведенными красными буквами "АС\DС". Человек грустно глядел в глаза Игната, затем как-то робко спросил:
-Я туда попал?
-Туда, туда! - послышался из кухни голос Пушкина.
-Извините, мы, наверное, как снег на голову?
-Да нет, проходите, пожалуйста.
-Николай, - представился человек и прошёл в кухню.
-Вываливай рябчиков, - скомандовал Пушкин.
-Нет нигде твоих рябчиков, - разочарованно произнёс Николай, вытаскивая из сумки бутылку пятизвёздочного коньяка.
-Я же просил закуски, а ты что принёс? Кстати, ты этого кадра узнаёшь? - добавил Александр Сергеевич, обращаясь к Игнату.
-Не совсем, - ответил Игнат, уже не зная, что и думать.
-Прошу любить и жаловать, Сирано де Бержерак!
-Опять, Сашка, начинаешь, достал уже! Гоголь я, Николай Васильевич Гоголь.
-Я почему-то так и подумал, - растерянно промолвил Игнат, помогая выкладывать консервы, которые по мере разговора, банка за банкой, появлялись из сумки.
-Ясно, из-за чего ты так подумал, - произнёс Пушкин и захохотал, - у кого ещё такой нос!
-Всё-таки француз был прав, что тебя грохнул, - парировал Николай.
-Ой, ой, ой, можно подумать! Да мне бы чуть-чуть левее взять, от твоего француза и следа бы в истории не осталось. Только вот, Наташеньку жалко, без меня осталась.
-Ага, ещё та выдра была.
-А ну, повтори?! - Сказал Пушкин, дрожащими руками хватаясь за пистолет.
-Да ладно, классики, не ссорьтесь. Давайте лучше выпьем, - разрядил ситуацию Игнат, откупоривая коньяк.
-Мы ссориться?! Да ты, что? Да это же самый любимый мой человек! После Жуковского, - заорал Александр Сергеевич, кинувшись на шею Гоголю и целуя его в обе щеки, - Да я ради него любому Дантесу бошку откручу. Николка, ты мне не веришь?
-Да будет тебе, Сашка, верю, только сядь.
-А я откручу!
-Да, ладно, сядь ты, бестия. Вот всегда так, наговорит гадостей, потом обниматься лезет. А говорят, горбатого могила исправит.
-Не исправит, - уверенно добавил Пушкин, опустошая стакан с коньяком.
-Без закуски?.. - изумился Гоголь.
-После второй низ-з-зя, - ещё раз протянул классик, выдохнув и передёрнувшись.
Бутылка коньяка под консервы пошла в четыре тоста. Первый - за литературу, второй - за отмену насильственной смерти писателей, третий - за устранение самодержавия. На четвёртом, который предполагался за обретение письменности народами африканских джунглей, питие было оборванно дверным звонком.
-Это ещё кто?! - Вместо закуски рявкнул Пушкин, настороженно поглядывая то на хозяина, то на Гоголя.
-Надо открывать, - разочарованно вздохнул Гоголь.
-Может не надо, а то могут не так понять, - пролепетал Игнат, покачиваясь между кухней и коридором.
-У тебя друзья, надеюсь, тоже писатели и поэты. Посему не должны нас смущаться, ибо, как говорится, все там будем. Ты иди открывать, а я как раз налью за это самое.
Игнат открыл дверь и, уже ничуть не удивившись, жестом пригласил незнакомого человека. Тот был небольшого роста с несколько пропитым лицом, но абсолютно трезвый. Главной внешней особенностью гостя была пластиковая трубочка, продетая через горло и переходящая в небольшой аппаратик, находившийся в руках незнакомца. Из него то и послышался рокочущий металлизированный голос:
-Путешествуя по необъятной, я вдруг натолкнулся на мысль, которая меня, собственно и сбила с толку. Несколько раз я об неё споткнулся и упал и уже лёжа её продолжил: здесь не только жить на трезвую голову нельзя, но и трезво умирать противно.
После этого гость прошёл в кухню и сел на табурет.
-Здрасте, - сказал Пушкин, - тебя звали?
-А вас? - Спросил новый гость.
-Да чего ты, Сашка, кипятишься. Ну я ему сказал, сто будет, - вставил Гоголь, доставая из серванта ещё один стакан. Какая же пьянка без него? Если б мы, например, кокаин бы нюхали, я б Булгакова пригласил.
-Ага, - добавил Пушкин, - а если б стрелялись, то Маяковского. Только вот как на четверых остаток бутылки поделить. Этот, небось, как всегда с пустыми руками.
-Почему же так. Если бы вы согласились, то я бы мог предложить вам пару новых коктейлей. Например коктейль "Танцуй негр, танцуй, зараза": на три части тройного одеколона одну часть гуталина, две части кипячёной воды и пару капель нашатыря (для запаха) - вставляет не хуже текилы. Игнат, у тебя одеколон есть?
-Вот сам и пей эту гадость, - пробурчал Пушкин, разливая водку по трём стаканам.
-Александр Сергеевич, не жлобствуйте, - произнёс Гоголь, наливая четвёртый стакан. Сейчас просто кто-то сходит за водкой.
-А кто пойдёт, Пушкин?! - Обиженно произнёс Александр Сергеевич.
-Нет, Гоголь?! - вторя ему сказал Николай Васильевич и покосился не нового гостя.
-Вот так всегда: как водку вёдрами жрать, а потом по пьяной лавочке с людями стреляться, это Пушкин. А, как за ней, обетованной, идти, то тут, конечно, больной Веничка. Лично я бы вообще Пушкину налил бы от силы грамм сорок, Гоголю, как человеку большого таланта - грамм семьдесят. А Игнатке, как хозяину дома - грамм шестьдесят. А остальное, уж извольте, - добавил Веня и уже поднялся, чтоб идти, как вновь задребезжал звонок.
-Ну прямо паломничество к алтарю, - заметил Гоголь.
-Тс-с-с! - прошептал Пушкин, - никого нет дома.
-Игнат, аккуратненько подойди к дверке и посмотри в глазок.
Что Игнат по велению мастера словесности сразу же и проделал. Из дверного глазка на него смотрела усатая лысая голова со свисающей изо рта трубкой.
-Открывайте, - лукаво произнесла голова, - я знаю у вас без меня не все дома.
-Кто это? - Изумился Пушкин. На что Гоголь лишь улыбнулся и достал из серванта ещё один стакан.
-Кто-то с усами, лысый и трубкой, - ответил Игнат.
-Видимо Сталин заглянул на огонёк, - протянул Веня.
-А почему лысый? - изумился Александр Сергеевич.
-Радиация.
Игнат открыл дверь и гость, даже не заметив хозяина, который только и успел, что отпрыгнуть к стене, торпедой влетел в кухню.
-Щэ нэ вмэрли украйинци?! - закричал гость, ставя на стол сетку, из которой торчала бутылка с мутноватой жидкостью и свёрток, от которого на всю кухню сразу разнёсся аппетитный запах копчёного сала. - А цэ хто? - воскликнул очередной гость оборачиваясь. - Ты бач, Игнатка, а вымахав то як! Гарна змина нам, старым пням ростэ. Ну як, друкуешся вже, скилькы книжок выдав?
-Да куда там, кто сегодня печатается?
-Тарас Григорьевич, вы что, издеваетесь? - Встрял в разговор Пушкин. - Будто вы не знаете, что нам, москалям, с нашим "оккупациённым" языком, в Малороссии вообще делать нечего. Вам то хорошо, вас на знамя вместо пупсика скоро повесят. А нас, русских писателей, даже в Московии за людей не считают.
-Так, пробач, Игнатка. Цэ я нэвдало пошуткував. Я скилькы раз казав - з самодэржавием час кинчать. А усих цых панив на гилляках вишаты трэба. Мэни б сокыру, та я б йих на дрибни шматочкы порубав та собакам згодував. Скилькы можна з мистетства знущатися. Москали йи, пробач, згвалтувалы. Теперыча ци, украйиношляхтычи гвалтують.
-Лично я б, Шевченко, вообще налил бы грамм двадцать, но, поскольку он облагодетельствовал мир аж двумя литрами этого нектара, то всем по полной, - сказал Веня, разливая по стаканам откупоренную бутылку самагона.
-Кстати, - вступил в разговор Гоголь, всем своим видом обращаясь к Вене, - давно хотел спросить Вас, почему Вы так акцентируете внимание на "Этом"?
-На чём, на этом?
-Ну, на этом, что постоянно разливаете. Я тоже употреблял. Ну, допустим, Пушкин заливался, Тарас Григорьевич не брезговал. Это-же не есть основное в нашей жизни. Мы-то больше с дрянью боролись, российское общество наполняющей. А "Это" и есть одно из зол. А Вы, прямо зелье это на пьедистал какой-то возводите.
-Я думал об этом. И, путешествуя из Гендикуша в Москву, и из Москвы в Петушки думал. Да как же её, родимую, не возводить? Ведь глупости то наши, как и гениальность наша, на фоне этих глупостей, от ребра её происходят. И вся необъятная ею заливается, а жива ещё... Как бы это попонятнее объяснить. Вот, например, человек ест, допустим, цианистый калий, и помирает, а, если точнее, ласты заворачивает. А другой эту же гадость жрёт и, нет, чтоб помереть, как все - живёт, ещё рассказики какие-то кропает. Как такой человек не достоин восхищения?! И цианид с ним вкупе. Ибо никто этого человека понять не может, окромя него. А вокруг стоят разные и думают, как эту ситуацию изменить: то ли с глупостью потребления его покончить, то ли с ним самим. Да и сам он думает об этом же.
После этого Веня опустошил свой стакан самогона и продолжил:
-А те, вокруг, стоят и думают, что ослаблен он этой гадостью и брать его голыми руками теперь можно. А сунутся, он им и накостыляет. И правильно, не обижай слабого.
-М-да, - сказал Пушкин, почёсывая за ухом, - мы так не могли. Чтоб на простой такой факт такие философские учения толкать. Нас всё больше по другим тусовкам растягивало. Бывало придёшь к декабристам, стопарик выпьешь, на стол влезешь и как гаркнешь, так что стёкла задребезжат: "Товарищ, верь, взойдёт она!". Сам то потом в Болдино, а ребята на Сенатскую площадь парады под пушками устраивать. Жалко их, классные пацаны были. Чем они "Этому" помешали. Ничего же не сделали. Что ваши неформалы. Так нет, всех в Сибирь спиваться направили. И никаких тебе философских доктрин на эту тему. Я то пил от радости, от наполненности жизненной, а вы всё больше с горя. А это тоже самое, что пловцу, плавать не умеющему, на шею камень вешать, чтоб лучше учился.
-Что вы всё о водке да о водке, - вмешался в диалог Гоголь, - хватит с неё. И так уже говорилось - не переговорилось. Давайте о чём-нибудь более высоком.
-О бабах что ли? - сказал Пушкин, потягиваясь, всем своим видом показывая, что готов оседлать и эту тему.
-Ни, про жинок спэрэчатыся нэ трэба, тому, що зараз Пушкин довгый монолог штовхнэ, а з цёго едынэ паскудство выйде.
-Меня один вопрос мучает, - вступил в разговор молчавший до этого Игнат, подготавливая к употреблению очередные порции спиртного, - как вы все сюда забрели? Вас ведь давно уже нет. Не хочу никого обидеть, но вы же мёртвые?
-Мы?! - Возмутился Пушкин.
-О цэ так... - в пусоту произнёс Тарас Григорьевич, бросая в рот кусок хлеба с салом.
-Не доказуемо, - возразил Гоголь. - Потому, как кто мёртв, кто жив - понятие относительное, как любил говорить один мой знакомый еврей. Кстати хороший еврей, умный. Он мне прямо глаза на мироздание открыл. Мы с ним, бывало, часами сидим и о его теорию относительности спорим. Смотри, например, Игнатка, я тебя потрогать могу? Могу. Ты меня можешь? Аналогично. Так почему же мы мёртвые? С другой стороны, другой философ мне говорил: "я мыслю, значит существую". Так в этом смысле, ваш мир завален трупами. Как говорится, труп на трупе сидит и трупом погоняет. И "мёртвые хоронят мёртвых". Кстати, кто последний видел Шекспира?
-В Тибете он, - ответил Пушкин, - у него там "стрелка" с одним музыкантом. Из ваших, - добавил, обернувшись к Игнату. Виля ему мозги вправлять будет.
-Музыки уси таки цикави. Е у нас такый хлопэць. Джимом клычуть, Морисоном. Всэ йому погано.Тут його сыстема наркотою та бабамы забивала. Рэволюцийи нэ давала зробыты. А в нас погано, що наркоты нэма та бабы нэ дають. А рэволюцийи зовсим нэ трэба.
-Так вы и Джима видели?
-Да видел я этого комика, - улыбнулся Пушкин, - всё кричит, что жизнь за кого угодно готов отдать.
Все кроме Игнатки дружно засмеялись.
-These is the end, oh my friend... - Затянул Веня
-My loved friend... - подхватили остальные.
И понеслась эта зычная песнь. Понеслась над осатаневшим миром. Понеслась над просторами "необъятной" и за её несчастные пределы. И устремилась за нею нереализованная свобода человеческая. И захотелось тут Игнатке взлететь. Взлететь куда-нибудь к звёздам, за пределы этой "необъятной" и Земли вкупе. И чтоб галактики мерцающими деревнями проносились мимо. А он - летел, разрывая пространство; сквозь метеоритные дожди, туманности и кометы по нескончаемой вечной прямой.
Очнулся Игнатка от голоса Пушкина:
-Дверь то за нами закрой, а то мало ли что.
У порога стоял только Александр Сергеевич готовый к выходу.
-Вы что, уже..? - заплетаясь спросил Игнатка, слегка покачиваясь.
-Да, как говорится "в гостях хорошо, а дома нет".
-Так всё-таки, откуда вы?
-Из союза писателей, разумеется.
-Из какого союза??
Пушкин по-доброму взглянул Игнату в глаза и, похлопав его по плечу, ласково добавил:
-Из союза мёртвых писателей.
-А я, что, уже...
-А здесь нет живых писателей, - кинул напоследок Александр Сергеевич, прежде чем за ним закрылась дверь.
Комната наполненная табачным дымом. Кухонный стол с четырьмя лежащими стопкой книжками, был слегка сдвинут. На нём стояла пустая бутылка из-под коньяка и водки. На полу, рядом с опустошённой литровой бутылкой, лежал старинный пистолет с искусно сделанной рукоятью и Игнат. То ли пьяный, то ли мёртвый.