К вечеру они переехали.
Машина опоздала на час. Вместе они снесли вниз коробку с посудою и набитые одеждой чемоданы, после чего она поднялась наблюдать за тем, чтобы грузчики не повредили остальные вещи, а он остался внизу. Стоял у подъезда и молча курил, разглядывал рубцы протекторов на когда-то жирной и живой, а сейчас каменной от мороза полоске земли между опоясывающим четырёхугольник их теперь уже бывшего дома тротуаром и дорогой. Наконец, грузчики справились с коробками; он поднялся, на прощанье окинул взглядом покинутое жилище, подметил машинально, что полоска обоев в дальнем углу зала, том, который справа от окна, отстала от стены и обвисла, немного потоптался в пустой прихожей, вышел на лестничную площадку и захлопнул дверь.
Пришлось потратить ещё несколько минут в ожидании такси. Кто-то из них должен был ехать в грузовике вместе с водителем, чтобы указывать дорогу, другому оставалось такси, сумка с документами, телевизор и несколько связок книг. Ему достался грузовик. Взгромоздившись на пропахшее сигаретным дымом сидение, он снова закурил, выяснил у водителя, что пепел можно стряхивать на пол, и всю дорогу промолчал. Через час всё было кончено.
Этой, самой первой, ночью им не спалось. Она читала, лёжа в кровати, он, вслушиваясь в дыхание жены и стук собственного сердца, пытался дремать. Заполночь он вдруг понял: спать мешает тишина: дом молчал, потому что был только что сдан; видимо, они были одними из самых первых новосёлов. С этой мыслью он и заснул.
Следующим днём выходило воскресение. Проснулись ближе к полудню, она раньше его. Мебель они перевезли ещё давеча, расставили наскоро. Она, как могла, отмыла окна от серых пятен строительной грязи, так что теперь оставалось завесить их шторами да разложить по местам вещи. Этим и занялась: расставила по полкам книги, выставила на подоконники горшки с растениями, взрыхлила в них землю и полила. Он проснулся, когда она уже заканчивала с посудой. Выпили чаю, решили обед не готовить и перекусить в городе. Она предложила пройтись по магазинам и купить новые шторы. Он не возражал.
Домой возвращались затемно. Дом встретил их тёмными окнами; скорее всего, он и она действительно были первыми и пока что последними его жителями. В подъезде резко пахло свежей побелкой и краской. Пока поднимались по лестнице, молчали – неудобно как-то разговаривать в полной тишине. Ей было тревожно. Он почувствовал мысли и настроение жены, взял её ладонь – аккуратно, как маленького теплого зверька: одними пальцами, и произнёс успокаивающе:
- Не бойся, скоро соседи въедут.
- Да я и не боюсь. Просто непривычно как-то. Ни шороха, ни звука.
- Ничего. Пройдёт время, будем лишь об этом мечтать, - неуклюже пошутил он.
Она промолчала. Ей не нравилась эта тишина. В ней шаги звучали гулко, словно кто-то большой негромко кашлял в колодец. Скрип ключа в замке, учащённое после подъёма на этаж дыхание мужа – всё это было неестественным до страшного. Хотелось быстрее оказаться в квартире, захлопнуть дверь, запереться и включить яркий свет.
Дверь, однако, им пришлось в этот день отпирать еще один раз. В половине десятого, когда они смотрели телевизор, в дверь негромко, но уверенно постучали.
- Кто это может быть?
- Не знаю. Может, всё-таки есть соседи у нас, - он был скорее удивлён, чем испуган.
- Не открывай. Поздно ведь уже.
Он на мгновение замешкался. Стук, как будто разгадав его сомнения, повторился вновь.
- Придётся открыть, - он нехотя встал с кресла.
- Может, не надо, всё же?
- Да ладно, - он направился в прихожую. Она настороженно проводила его взглядом.
Тревожились они, как оказалось, совершенно напрасно. Поздний гость оказался участковым милиционером. Показав удостоверение и представившись, страж порядка попросил для проверки ордер на въезд и удостоверения личности: «Есть случаи незаконного вселения, вы понимаете?». Просмотрев документы, быстро, одним взглядом, он с интересом воззрился их предъявителя.
- Один проживаете? – заглянул ему за спину, в прихожую.
- Нет, с супругой.
- Понятно. Ну и как, не страшновато вам?
- С чего это? – он понял, о чём говорит участковый, но от чего-то сделал вид, что удивился вопросу. Участковый же посмотрел на него ещё внимательнее, будто пытался запомнить его делано хмурое лицо раз и навсегда.
- Я к тому, что одни пока в доме живёте. Рядом нет никого.
- Да нет, нормально всё. За два дня привыкли уже, - отшутился он.
- Ну-ну. Вы если что, звоните мне. Я в участке почти всё время сижу, это рядом, через два дома.
- Хорошо, обязательно.
Пора была прощаться. Участковый, однако, молчал и уходить не спешил. Ему приходилось тоже неловко молчать в ответ.
- Так может, телефон мой запишите?
Он разыскал ручку и записал продиктованный номер. Распрощавшись, запер дверь. Где-то через полчаса, перед самым сном, они вместе развесили шторы. Шторы были ярко красные и походили на невозмутимые водопады крови.
Следующий день был рабочим. Они разъехались в разные стороны, каждый к себе: он – автобусом, она опаздывала, и поэтому взяла такси. Первый день после выходных всегда кажется долгим, до вечера он устал, и дорогой домой торопился. Издалека заметил единственное светлое окно в чёрной стене здания: супруга уже была дома. Окно было похоже на одинокий тусклый маяк.
Подходя к подъезду, он вдруг увидел на крыльце детскую фигурку: мальчик, лет восьми. Одет ребёнок был плохо: видавшее виды пальто с чужого плеча, шея обмотана грязным, некогда светло-серым шарфом, непомерно большая, также явно чужая, шапка со свалявшимся мехом наползала на глаза. Мальчик стоял и грел руки дыханием. Заметив подходящего к нему высокого мужчину с пакетами в руках, он развернулся и скрылся в подъезде. Мужчина с пакетами вошел вслед за ним, подивился тому, куда так быстро скрылся, исчез, будто и не было, ребёнок, огорчился тишине и поднялся на свой этаж.
За ужином он рассказал жене о встрече:
- Странно вообще. Шагов не слышно было. Может, на этаж выше прокрался.
- Я его тоже видела, - она заварила чай – Позвала его даже, он не откликнулся. Может, испугался. Он бездомный, не иначе.
- Плохо им сейчас, зимою. А он ведь ребёнок ещё.
- Да уж.
Какое-то время молчали, пили чай из больших кружек. Наконец, он предположил:
- Он может в одной из квартир жить. Они ведь пустые сейчас. Но, скорее всего, он в подвале прячется. Я заметил, там вход открыт. И там теплее.
- Да, возможно. Я тоже удивилась: когда вошла – ни шагов, ни звука. А подвал прямо рядом со входом. В подвале он, не иначе.
После чая она осталась на кухне мыть посуду, а он вышел курить на балкон. Где-то далеко в небе мёрзли звёзды. Дом стоял на отшибе, шум автомобилей до него не доносился. Сигарета тлела в пальцах, из головы всё не выходил этот бездомный ребёнок. Докурив , он прошел на кухню и открыл холодильник. Осмотревшись, выбрал колбасу, сливочное масло и, нарезав хлеб, соорудил пару бутербродов. Упаковав бутерброды в пластиковый пакет, оделся и спустился вниз. Дверь в подвал была приоткрыта, внутри было темно.
- Эй, ты здесь, малыш? – позвал тихонько, чтобы не напугать.
Никто не ответил.
- Иди сюда, не бойся. Я тебе поесть принёс.
Снова тишина. Он присел, положил пакет с бутербродами за дверь, на первую ступеньку ведущей в подвал лестницы. Сказал в темноту: «Я здесь всё оставил, на ступеньках. Я сейчас уйду, а ты поешь, ладно?», и поднялся в квартиру. Жена уже спала. Он думал было почитать, но после первых же строчек понял, что засыпает, и, отложив книгу, погрузился в сон.
Утром, по дороге на работу, он заглянул в подвал – там по прежнему было тихо, но пакета на лестнице уже не было. Он улыбнулся, и проработал весь день легко и умело, хорошее настроение не покидало его до самого вечера. Уже у дома заскочил в магазин, купил молока, плавленый сыр в круглой бумажной коробке, полбатона белого хлеба и небольшую палку колбасы. Подумав, попросил продавца колбасу и хлеб нарезать и всё сложить в синий, с белой снежинкой на боку, пакет. Также добавил в счёт немного леденцов на вес, рассчитался и двинулся к дому.
Ребёнка на этот раз он не увидел. Как и вчера, положил пакет на ступеньку и собрался было подниматься вверх, как вдруг заметил рядом со своим пакетом ещё один, чужой. Удивлённый, он, поколебавшись, всё же осмотрел его содержимое: бутерброды с сыром, молоко, белая булка, варёная ножка курицы – всё аккуратно сложено и обёрнуто полиэтиленом. Ему неожиданно жутко захотелось спуститься внутрь подвала, посмотреть – что там, есть ли там ли ребенок, поговорить с ним. Но от чего-то, и в том момент он сам не знал, от чего – какое-то странное чувство, не страх, не тревога, появилось просто сознание того, что делать этого не стоит, и он не стал входить в подвал, а поднялся домой, к себе в квартиру.
Супруга ждала его дома, ужин был на столе. Он рассказал ей о втором пакете с продуктами.
- Это мой пакет, - успокоила его она, разламывая пополам хлебный ломоть. Немного крошек просыпалось на скатерть.
- Вечером положила? – уточнил он.
- Да, недавно совсем. Купила еду в перерыве: сейчас удобно, всё готовое продают.
Еду запивали чаем.
- Знаешь, давай попробуем его к нам позвать, - предложил он.
- Давай. Только мне кажется, он не пойдёт.
- Может, ты попробуешь? Меня он мог испугаться. А ты женщина.
Она долила себе чая в кружку и размешивала сахар.
- Хорошо, попробую, конечно. Только ты у двери в квартиру стой. И дверь не закрывай. А то страшно в подъезде, темно.
На том и порешили. Она спустилась вниз, а он остался ждать её у двери в квартиру. Сверху он слышал её голос. В тишине и темноте голос был похож на шелест сквозняка. Вскоре она поднялась обратно:
- Пакетов нет уже, но он не отозвался.
- Понятно. Ну, хоть голодным не заснёт.
Спать легли вместе, без книг, без телевизора. Перед сном она прижалась к нему, положив голову на его плечо. Он, по обыкновению засыпавший лёжа на животе, в этот раз не стал ей препятствовать.
Утром они вышли из дому вместе, на всякий случай, заглянули в подвал: там было тихо. По дороге к автобусной остановке договорились созвониться ближе к перерыву и, если получится, вместе пообедать. Затем он посадил её на автобус, а сам сел в другой.
К перерыву всё сложилось благополучно. Для обеда выбрали забегаловку недалеко от её работы. Он взял рис с мясом, она ела капустный салат.
- Эта зима холодной будет, - покончив с салатом, она отложила вилку и вытерла губы салфеткой.
- Это точно. Смотри, как началась.
Зима стояла бесснежная и ветреная. Только начало декабря – а уже около двадцати мороза.
- Я это к тому, что, может, отдадим ему что-нибудь тёплое? Или купим?
- Да давай. Если он так прячется, вряд ли его кто-нибудь заберёт.
-
С работы оба ушли пораньше и прошлись вместе по магазинам. На глаз купили тёплую тёмно-синюю куртку на меху, вязаную шапочку и свитер. Обувь решили купить позже, в случае, если удастся в ребёнком наладить контакт и выяснить размер его ноги. Посоветовавшись, зашли в отдел спортивного инвентаря и купили спальный мешок. Всё сложили в два больших пакета. В магазине у дома отоварились продуктами. Пакеты, так же, как и всегда, оставили на лестнице. Ужинали с нетерпением, не допив чай, он спустился вниз: пакеты исчезли. И снова на зов его никто не откликнулся.
В этот вечер они впервые за достаточно долгое время были вместе: как-то неожиданно подались друг другу на встречу: он – к ней, а она – к нему, резко, не сговариваясь; сплелись под одеялом в клубок тепла и нежности, тугой до крика в ладонь, как будто и не было ночей по разную сторону кровати, пустяковых ссор, что время складывает в единую саднящую рану – ничего, кроме их самих в сердце пустого дома, бездомного мальчика в подвале и зимы за окном. Той ночью они были счастливы.
Так прошла неделя. В дом по прежнему никто не вселялся. Днями они работали, совместные обеды вдруг стали привычкой. По вечерам они встречались в городе, вместе покупали продукты в магазине и оставляли их там же, где и всегда. И так же всегда пакеты принимались их маленьким соседом. Мальчика они с тех пор ни разу не видели, но постоянно ощущали его присутствие. Они предприняли ещё несколько попыток контакта, но и эти оказались неудачными. Пару раз, когда они, уже вдвоём, стояли у двери в подвал, им казалось, что слышат дыхание и осторожные шаги. Он предложил всё же спуститься и исследовать подвал, она отговорила его: «мальчик может испугаться и навсегда покинуть их дом, пусть пока будет всё так, как есть». Естественно, он согласился.
В понедельник вечером, уже под конец их обычного вечернего чаепития, кто-то снова осторожно постучал в дверь. Нужно было видеть в этот момент её лицо: оно мгновенно, как цветок, расцветает радостью. Он, скрывая свои чувства, встаёт, почти выпрыгивает из-за стола, она вместе с ним, вот уже вместе они открывают входную дверь, готовые поприветствовать долгожданного гостя, распахивают её даже без обычного вопроса: «Кто там?», но видят всего лишь участкового.
- Ну, как вы тут? – участковый серьёзен, кажется, совсем не замечает разочарования в их лицах.
- Нормально, всё в порядке.
- В порядке, значит, - гость делает длинную паузу, в глаза им не смотрит, – А у меня вот неприятности, чёрт их возьми.
Он действительно выглядит не на шутку озабоченным.
- Труп вот нашли сегодня. В вашем доме. Сантехники с трубами возились…
- Какой труп? – он ещё не понимает, но сердце уже бьётся, как сжатый тисками безжалостных ладоней маленький тёплый зверёк.
- Бродяга. Ребёнок ещё совсем. Лет восемь на вид. Хотя точно не знаю, сейчас разбираемся, пытаемся опознать, - участковый отмахивается рукой – Вы его здесь случайно не видели?
- А что с ним? От чего он умер? – голос звучит глухо, она окаменела рядом, сказать что-то нет сил, сейчас её лицо похоже на искореженную рубцами следов протекторов мёрзлую землю.
- На первый взгляд – сильное истощение. Возможно, переохлаждение. Холодно ведь сейчас. В подвале, конечно, тепло, трубы тёплые, но всё равно. На трубах он и лежал. Там хлама много. Мы ещё даже его не разбирали. Только тело забрали. Видимо, сегодня умер. Это хорошо, что лежал недолго, а то запах, всё такое, ну, вы сами понимаете…
Они молчат. Участковый, постояв ещё немного, неловко уходит, не прощаясь.
Скрипнула дверь внизу – участковый покидает подъезд. Она разворачивается и уходит на кухню. Он какое-то время топчется в пустой прихожей, потом захлопывает дверь и идёт за нею. Она стоит у раковины и моет чашки. Он смотрит в окно, в окне ночь. Она автоматически замечает, что полоска обоев в дальнем углу кухни, том, который справа, отстала от стены и обвисла.
Остаётся завесить окно шторой и разложить вещи.
- Давай выпьем, - предлагает он.
После короткого кивка согласия он одевается и идёт в магазин, тот, что рядом с домом. Покупает бутылку коньяка, и возвращается домой. Когда проходит мимо двери в подвал, сдерживает дыхание и отводит взгляд.
Она курит, стряхивая пепел на пол. В зале штора похожа на небольшой невозмутимый водопад тёмной крови.
Он разливает коньяк в бокалы, выпивает первым. Сразу разливают вторые порции.
Молчит пустой дом, за окном молчит зима.
Всё неестественно и страшно.
- Я хочу спуститься туда.
Она курит, не говорит ни слова.
Он одевается, медленно и осторожно завязывает шнурки ботинок. Выходит из квартиры. Уже когда он в дверях, она задерживает его: «Подожди, я с тобой».
Вниз спускаются так, что почти не слышно шагов. В полной тишине нельзя разговаривать.
В подвале полумрак. Осторожными подземными реками гудят трубы. Они осматриваются и вместе замечают среди строительного хлама несколько пластиковых пакетов. Вот один, с эмблемой магазина спортивных товаров. Несколько других – синие, в белой снежинкой. Видно, что все пакеты не тронуты. Он вытаскивает из мусорной кучи один из пакетов, рассматривает содержимое. В пакете – подёрнутые плесенью бутерброды с сыром, белая булка и кусок варёной курицы, всё аккуратно сложено и обёрнуто позеленевшем от гнили полиэтиленом. Он переводит взгляд на супругу, пытаясь в её неподвижном, как окаменевшая от мороза земля, лице найти хотя бы слабую тень исчезнувшего вдруг времени, исчезнувшего туда, где никогда не существовало этого дома, мальчика, скрывающегося в подвале всякий раз, когда они изо всех сил пытались тянуться друг к другу, резко, не сговариваясь; нет ночей, полных тепла и нежности – ничего не было, есть только резкий запах побелки и краски, и снова невыносимо хочется побыстрее оказаться в квартире и захлопнуть дверь, снова – зима, снова – яркий свет в квартире, где, как и всегда, всё было кончено час назад.