Когда ночь опустилась, как говорится, на землю, старый слепой лямка в сортире хилого деревенского домишки провалился в очко. До самого утра он стоял по пояс в протухшем говне, среди толстых белых опарышей, копошащих-ся в нём сотнями, силясь дотянуться до края. Но край был скользким, потому что перед этим кто-то поносил и попал мимо, поносная жижа ещё не высохла, и пальцы с обкусанными и крошащимися ногтями скользили по краю. Вследствие этого все три удачные попытки допрыгнуть закончились провалом. Чаще же лямка поскальзывался и, падая, погружался с головой в говно, которое частично глотал, частично же выплёвывал окрест. Голод ему не грозил, ибо опарыши, ко-их лямка давил гнилым зубом, тщательно выделяя их огрызком языка из среды их обитания, со скрипом лопались, выплёскивая на язык лямки живительную, питательную беловатую массу кишок.
С первыми петухами в домишко лямки зашёл подагричный колхозный скотник, дабы помочиться и, зайдя в сортир (он всё-таки предпочитал мочиться в сортире), обоссал лямке плешивую лысину, покрытую толстым слоем струпь-ев, которые, отваливаясь периодически, обнажали нежно-розовую поверхность, сочившуюся густым зеленоватым гноем…
Что, противно? Вот и мне тоже…