Яблоки
Россыпь зелёных яблок во сне моём и жёлтая простыня вместо занавески. За окном болезненно вскрикивают не по–нашему. У изголовья кровати таится цветная коробка со средством из неприличного магазина. Я открываю глаза навстречу золотым стрелам. Одеяло сбилось между ног подозрительным комком. Хочется разбросать повсюду гроздья спелой рябины и лежать, впитывая её остервенело–алый свет каждой, хоть самой маленькой клеточкой, есть сразу всем телом это красное в превосходной степени. Здесь нет рябины. В воздухе носится и норовит укусить голосистая нефть.
В самой глубине ещё не забытого сна некто летел вверх, разбивая стеклянную преграду, а за ним, путаясь в жёлтом, гнались плоды яблоневого дерева. По привычке считая, что я всё ещё дома, вздрагиваю от копошения в замке. Открывается тяжёлая дверь. В общем коридоре пахнет едой - соседи готовят что-то ужасное. Солнце истерично ломится в дом... Но матерь жёлтолистая на цыпочках крадётся – всё вернее и неотступнее. Нет–нет? У них тёплая кровь, они страсть как боятся первого снега. «Да!» – в итоге получится – «Да!» Как–нибудь ночью на руках у неловкого призрака Арктики весь этот город ужаснётся и расползётся, его больше не будет, здесь не было ничего и ничего не должно быть. Кочуйте, тоскливые правнуки хранителей огня, круг за кругом – тогда, разве что тогда жизнь навестит ваши влажные души.
Весь прошлый день ходила я без одежды. Включив музыку, танцевала сама для себя. Под вечер уже, шутки ради, одела шапку и, спрятав в ней волосы, представила себя мальчиком. А когда хорошенько стемнело – летела вверх, из раза в раз разбивая стекло, ускользая от стаи яблок. Тот, кому это снилось на самом деле, ещё не умеет стучать сердечком. «Тот» только меняется со мною снами и просит орехов – обычных грецких орехов, ядрёных, мозговитых, извилистых…
Внизу живота нарисована маленькая свастика, но если Луна захочет, её желание вне всяких прочих сил. Зато можно, сидя на работе, представлять, как картинка живёт тайной жизнью. Напротив меня истязает клавиатуру красивая узкоглазая девушка. Интересно, что нарисовано у неё на брюшке? Закрыв глаза, пытаюсь представить её голышом. Но этот нелепый пиджак и штаны, ко всей моей сонной тоске, срослись с её не по климату белой кожей. Я опять вижу яблоки – живые зелёные яблоки с тёплым тревожным соком. Грохочет салют карнавального дня независимости. Люди покорно темнеют на площади, куря сигареты и скандально повизгивая. Так кто же хранит огонь?
Носик–бр–носик. Нет, это не купание, это верстается текст. Интересно, что эта прорва букв думает обо мне? Сидишь, рвёшь для красоты её на абзацы… А если ЭТО – не мёртвое, вдруг там, в своём пространстве, оно сочиняет и пьёт? Пишет страшные сказки и из них потом образуются люди? Человечьи дорожки – мир добротно завёрстан. Бр–бр… Хочется однажды проснуться в окружении чёрной ткани и что бы по полу были разбросаны гроздья спелой рябины. И не вставать! Кинуться на неё и, пропитавшись агонией ягод, выйти к завтраку со словами «Рассвет затрещал по швам!». И бес знает, что сверстается в мире тогда… А может, мы просто вернёмся в постель и, назло всему, раскрутим время назад. Знаете, «прогресс» – это такая поза, её выдумали с ну очень большой тоски…
Стекло дрожит и лопается. В воздухе вьётся будущий сон. Кровать со стоном принимает тела. Призрачная зима, сморгнув дожди, готовится к наступлению.
Сон
Море колышется, нефтяно исходя контрабандной икрой. Девочка с маленьким сроком кутается в несвоё детство, вслушиваясь в автомобильную истерику на солнечном перекрёстке. Вдоль домов мужчины в замученных костюмах ждут работы, по–птичьи споря, вспыхивая, мирясь, покупая чай из термоса у толстых неряшливых женщин. Проходит дедушка, одетый не по–городскому. Несёт за лапы трёх тощих белых куриц. Они поднимают головы и смотрят вокруг, тревожно скользя по мне большими красными глазами. «Ярмарка! Аэропорт!» – выкрикивают водители микроавтобусов – с сильным акцентом, бедно одетые, явно из беженцев. Машины не хотят заводиться, пассажиры толкают их и заскакивают на ходу. Смотрю на них и почему–то вспоминаю о том, что у моего брата, высокого, сероглазого блондина, на груди выросли первые волосы.
Везде – национальные флаги и портреты местного президента – изрядно поднадоевшего всем, но не злого Кащеюшки. На каждом углу продают зелень, семечки, чай. В проёме между домами колышется море. В воздухе висит запах – нефть. Здесь всё – нефть. Исчезни она, умрёт и город. Когда–то сюда, в долину (проклятое место!), ссылали заключённых. Теперь тут машины, интернет, сотовая связь – всё «с толкоча»… Истошно кричит полицейский громкоговоритель. «Что с ним?» – спрашиваю. «Денег хочет», – равнодушно отвечает таксист, в прошлой жизни бывший профессором.
Чахлые кусты. Собачьи взгляды немногочисленных попрошаек. Во всём колышется море, во всём разливается нефть. Старухи, словно вареньем, торгуют икрой.
Обмотавшись вскриками, сладостями и гудками, город скатывается в закат…
12.02.2002 – 22.10.2002