Друг ухмыльнулся и потер пальцами по стволу новенького «ИЖа», потом по блестящему на ярком солнце корпусу оптики, потом впихнул пульку, дернул рычаг и, прицелившись, сбил с яблони большое красное яблоко, попав точно в черенок.
-Классно пристреляна! – заявил он с довольной рожей, зубами выдирая из бока яблока огромный кусок. – Пошли, поохотимся.
Мы прошли несколько сот метров по заросшему сухой жесткой травой пустырю, пока, наконец, не заметили на ветвях ближайшего дерева воробьиные игрища.
-Ну, кто первый? – спросил Юрик, уже видя мои руки, тянущиеся за винтовкой.
Я зарядил оружие, вскинул к плечу и ощутил приятную дрожь пальцев, а после рук и всего тела – возбуждение стремительно и необратимо разрасталось, расходилось. В прицел были видны ветви и листья, так, словно я находился в метре от них, и тонкие линии перекрестия; точка пересечения линий скользила по предметам в поисках цели, резко и часто дергаясь в стороны, и, наконец, цель была найдена. Указательный палец торопливо скользнул на спусковой крючок и застыл там, словно парализованный; в эти мгновения я наслаждался прецессией и почти что гадал, нажму ли, захочу ли… Нет, не захочу ли (я очень хотел, почти чувствовал ту боль, что испытает пойманная поцелуем свинца птица, звал ее, манил внутрь себя, выжигая собственную), а пойду ли на это, не удовлетворившись предвкушением. Или найду силы отказаться. Нет, я не желал отказываться!
Перекрестие сошлось на серо-коричневом тельце воробья и винтовка глухо жахнула, символически толкнув в плечо, и воробей упал с ветки, суча крыльями по воздуху и потому ввинчиваясь в падении штопором. В высокой сухой траве мы нашли еще живую птицу, лежащую на спине, раскинув растрепанные крылья и тяжело дыша сквозь открытый клюв; на перьях на шее блестела черная жемчужинка крови. Картинка эта явственно толкнула в грудь, отозвавшуюся длинными и тяжелыми спазмами быстро скакавшего до того сердца, и почти что материальная эссенция удовлетворения разлилась по мне, эссенция удовлетворения местью…
Юрик радостно заржал, увидев умирающую в траве птицу, и глаза его бешено заблестели, как и мои (мы так с ним похожи, иногда понимаем друг друга с полслова или вовсе без слов, и, наверное, в некоторой степени необходимы друг другу), и я тоже заржал. Странно, но в мгновения те мы были счастливы, забыв о том, о чем хотели на некоторое время не вспоминать; торжество боли нашей жертвы растворяло мутный осадок собственных поражений и одиночества. Секунда, две, три… и я напился, и трезвость ударила в глаза мечом света – я словно взглянул на себя со стороны. Снова рычаг, еще кусочек свинца, короткий, как жизнь, выстрел; мы все еще ржали, стирая с лиц кровавые брызги из размозженной головки воробья.
-Ты тоже неплохо стреляешь! – отметил Юрик, забирая у меня винтовку брата. Мы прошли пустыри, и я с силой высморкался на забор, и жест этот скрыл от всех и каждого на этой земле то, как я вытер полные слез глаза…