Всё тот же Пушкин (Валентин Домиль) / Проза.ру

            «Подлинно великий человек с честью
            выдержит самые «интимные»
            сообщения о себе».
            В. Вересаев.

      О Пушкине написано много. Свою лепту внесли не только литературоведы, но и представители других специальностей. Психиатры в том числе.
   Чтобы там не говорили непримиримые блюстители и радетели, в русской классической литературе просматривается заметный психиатрический след. И уморивший себя голодом Гоголь, крайнее, но далеко не единственное его проявление.
   О прадеде Пушкина по линии отца в «Родословной Пушкиных и Ганнибалов» написано кратко, но многозначительно:
   –    … умер весьма молод, в припадке сумасшествия зарезав свою жену, находившуюся в родах.
   Дед, заподозрив первую жену в супружеской неверности, заточил её в домашнюю тюрьму, где она и умерла на соломе. Ну а «любовника» – учителя-француза повесил.
   Времена, конечно, были феодальные. Но и для них это было чересчур.
   Материнская родня – Ганнибалы; и прадед – «Арап Петра Великого» и его дети отличались выраженной психической неуравновешенностью.
   «Арапа» обвиняли в свирепости и не только по отношению к подчиненным. Свою жену Евдокию Диопер, дались им эти жены, он «бил и мучил… смертельными побоями необычно, добиваясь от неё признания, что она с неким Шишковым «блуд чинила» и хотела «его Ганнибала отравить».
   Деда – Осипа Абрамовича – «пылкие страсти с …легкомыслием вовлекли …в ужасные заблуждения».
   Он женился повторно при живой жене. Подписывал долговые обязательства, не вникая в их суть, и не думая о последствиях. Постоянно судился. И умер «от следствий невоздержанной жизни».
   Не вдаваясь в подробности, определенно можно сказать, что в роду Пушкина было много представителей с теми или иными психическими расстройствами. Причем по обеим линиям. А это, как правило, не сулит ничего –хорошего потомкам.
   Из наследия заводных предков Пушкину достался отвратительный характер.
   Чтобы полюбить Пушкина не как поэта, а как человека, нужно было, по словам Ивана Пущина, сделать над собою усилие. Пренебречь, так сказать, неровностями его характера. И тогда немногим избранным открывались алмазы его души.
   Нас приучили считать Пушкина решительным борцом с самодержавием. Он «боролся», а его «злобно гнали».
   Немного смущало то, что Пушкина не было среди декабристов. Стихи находили. А вот сам поэт в списках не значился.
   Как оказалось Пушкина оберегали. Не хотели, чтобы он рисковал
   И с камер юнкерством тоже. В юнкера тридцатичетырехлетний Пушкин не годился по возрасту. Если уж давать, так камергера. Дали ведь позднее камергера Фету. А Фет не Пушкин
   Всё дело в Николае. Ему ужасно хотелось видеть в с воем окружении красавицу Наталью Николаевну Пушкину. А, заодно, поставить её мужа на место.
   Для других ты, может быть и гениальный поэт, а для меня камер-юнкер. И точка.
   На самом деле, вдохновляясь стихами Пушкина, декабристы сторонились их автора. Считали его легкомысленным. Для участия в тайном обществе непригодным.
   Не донесет, конечно. Но выболтает или привлечет внимание какоё-нибудь выходкой.
   Умиляет знакомство с документами, свидетельствующими о том, как власти предержащие преследовали Пушкина.
   Вот, что пишет реакционер и мракобес министр иностранных дел граф Нессельроде генералу Инзову, отправляя Пушкина в ссылку:
– Нет той крайности, в которую не впадал бы этот несчастный молодой
человек, как нет и того совершенства, которого не мог бы он достигнуть высоким превосходством своих дарований.
И просит оказать покровительство и не оставлять советами. Что, кстати, Ин-
зов и делал.
   Вот бы обхохотались следователи Мандельштама, попадись им на глаза такая сопроводиловка.
   Ну а граф Воронцов, этот «полумилорд, полукупец, полумудрец, полуневежда, полуподлец…». Муж графини Воронцовой, за которой Пушкин настойчиво ухаживал.
   Николаевский сатрап и рогоносец просит графа Нессельроде:
   – … избавьте меня от Пушкина, это может быть превосходный малый и хороший поэт (это после «полуподлец»), но мне бы не хотелось иметь его дольше ни в Одессе, ни в Кишиневе.
   Правда, сразу же после этого Пушкин угодил в Михайловское. Но граф Воронцов здесь не причем.
   В письме к приятелю Пушкин усомнился в добросовестности доказательств существования Господа Бога. И признался, что берет «уроки чистого афеизма».
   В ту пору атеизм был наказуем, как позднее излишняя религиозность.
   Ну а о Николае и говорить нечего. Вызволив Пушкина из ссылки, он взял его дела под личный контроль, минуя посредников.
   Пушкина по отечески журили. Пушкин почтительно оправдывался.
   Ещё он писал ура-патриотические стихи. И громогласно декларировал свою преданность.
– Пушкин, – доносил граф Бенкендорф царю 12 июля 1927 года, – гово-
рил в английском клубе с восторгом о Вашем Величестве и заставлял лиц обедавших с ним пить здоровье Вашего Величества…
Это не в укор. Во все времена писатели, даже очень большие, за редкими ис-
ключениями, разумеется, делали это в ущерб имиджу. Крайнее раздражая прогрессивно настроенных литературоведов и критиков.
Камер юнкерство Пушкина оскорбило. Не по летам. А вот ключ камергера
он бы взял с благодарностью
   И то, что Николай стал его личным цензором, не очень коробило. Все остальные несут свои произведения какому-нибудь зануде вроде Никитенко. А он лично царю.
   Когда Пушкин умер, Николай сделал жест, который наше литературоведение долго не могло переварить. Речь идет о «милостях семье Пушкина»..
1. Заплатить долги.
2. Заложенное имение отца очистить от долга.
3. Вдове пенсион и дочери до замужества.
4. Сыновей в пажи и по 1500 руб. на воспитание каждого.
5. Сочинения издать на казенный счет в пользу вдовы и детей.
6. Единовременно 10 тыс.

Жуковскому этого показалось мало . На что Николай заметил:
– Какой чудак Жуковский! Пристаёт ко мне, чтобы я семье Пушкина на-
значил такую же пенсию, как семье Карамзина. Он не хочет сообразить, что Карамзин человек почти святой, а какова была жизнь Пушкина?
   Жил Пушкин не ахти как праведно..
   О его любви к прекрасному полу написано много.
   Князь Вяземский утверждал, что в отношениях Пушкина к женщинам «преобладали вовсе не чувственность, а скорее поэтическое увлечение».
   Может быть, это и справедливо. Но лишь отчасти. Пушкин влюблялся во всех более или менее привлекательных светских дам, как приличествует гусару в душе и поэту.
   Особенным успехом у них он не пользовался. Частично из-за непривлекательной внешности. А главное, даже склонные к адельтюру дамы, боялись иметь дело с вздорным, взбалмошным, трудно управляемым человеком, от которого можно было ожидать всего, что угодно. Вроде письма к приятелю, по поводу отношений с А.П. Керн – «гением чистой красоты».
– Ты ничего не пишешь мне о 2100 р. мною тебе должных, а пишешь о М-
ме Керн, которую я с помощью Божьей на днях /…/.
Что же до удовлетворения рано проснувшейся плоти, то для этого существо-
вали девицы легкого поведения и дамы полусвета.
   Живя в деревне, Пушкин широко пользовался своим правом сеньора
   Выйдя из лицея, Пушкин, что называется, сошел с круга. Частые посещения дам легкого поведения завершились «дурной болезнью». Её характер до сих пор служит предметом спора. Вряд ли это был сифилис.
   Сторонники сифилиса ссылаются на соученика Пушкина Модеста Корфа, который утверждал, будто Пушкина привезли к царю из Михайловского «покрытого ранами от известной болезни».
   Потом Пушкин в одном из стихотворений обмолвился, что он наказан судьбой «за старые грехи» и ужасно страдает с «меркурием в крови» и « с лекарствами в желудке».
   Модест Корф – «мордан-дьячок» не любил Пушкина и его воспоминания, по утверждению многих, были клеветническими.
Ну а «меркурием» – ртутью в ту пору лечили не только сифилис, но и дру-
гие венерологические заболевания.
Ещё были дуэли.
В числе тех, кого уязвленный Пушкин вызвал на смертный бой, состояли и
дядя полковник Ганнибал из-за девицы Лошаковой.
   И друг детства Кюхельбекер. Кюхле не понравилось, в общем-то, неприличное использование его фамилии в одной из пушкинских эпиграмм, где было «кюхельбекерно и тошно».
   Самое неприятное, что это выражение вошло в обиход. И те, у кого возникали проблемы с желудком, говорили: – «что-то мне сегодня кюхельбекерно».
   Потом Модест Корф пытавшийся унять пьяного лакея Пушкина.
   Какой-то майор Денисевич. Пушкин по своему обыкновению после начала спектакля наступал сидящим на ноги, не взирая на чины и звания, а степенному майору это не понравилось.
   Полковник Старов из-за мазурки. Граф Сологуб из-за превратно истолкованных слов. Князь Репнин по аналогичному поводу. И прочие, прочие, прочие.
– Пушкин всякий раз имеет дуэли, – писала Карамзина, жена историка. –
Благодаря Богу они не смертоносны, бойцы остаются невредимыми
Грех так говорить о человеке, погибшем на дуэли, но все они, за исключени-
ем последней, и по развитию событий и по результату, были неосновательны.
В части случаев, благодаря усилию секундантов и нежеланию, попавших как
кур в ощип, людей участвовать в опасном для жизни и репутации мероприятии, достигались приемлемые компромиссы.
   Там, где договориться не удавалось, противники по понятным причинам, избегали крайностей.
   Справедливости ради, чаще всего Пушкин либо стрелял в воздух, либо отказывался от выстрела.
   Потом были кутежи, дерзкие эпатирующие окружающих выходки. Злые эпиграммы. Оскорбительные высказывания.
   Войдя в раж, Пушкин терял представление о реалиях, и не считался с обстоятельствами.
   Так что Николая можно было понять. Поведение Пушкина выходило за рамки, даже самые снисходительные.
      И всё это сочеталось и сосуществовало с глубоким умом, тонким вкусом, искренней расположенностью к тем, кто Пушкину был дорог. Недюжинной силой духа и величественным поведением в критические моменты.
      И, наконец, само творчество. Удивительно цельное и не суетное.
      Фрейд пишет об организованных и неорганизованных частях психического аппарата. Об «Оно» и «Эго».
      «Оно» – «этот, – по выражения Фрейда, – котёл полный бурлящих страстей» провоцировало Пушкина на проступки и… питало своей энергией его творчество.
      Ну, а «Эго», другими словами ум, здравый смысл; пыталось придать происходящим в подсознании процессам, приемлемое направление. Приспособить их к общественным стандартам.
      В творчестве это получалось. В жизни не очень…
      Пушкин женился по большой любви, но брак не был вполне счастливым.
      Всему на свете Наталья Николаевна предпочитала балы. И не очень одобряла «умственные разговоры», до которых были охочи друзья и почитатели поэта.
      На нераспорядительного, привыкшего жить одним днём Пушкина свали-
лись хлопотные заботы о быте.
      Ему приходилось делать большие усилия, чтобы удержать семейный бюджет на плаву.
   Это было непросто, несмотря на солидные литературные заработки и другие источники дохода.
   Слишком много денег уходило на поддержание светского имиджа супруги и… карты.
   Пушкин мнил себя большим специалистом и даже числился в полицейском списке игроков, как «известный в Москве банкомет».
   Но профессионалы картежники обдирали его как липку.
   С годами страсть Пушкина к жене заметно остыла. И его потянуло на подвиги.
   Наталья Николаевна, по утверждению друга семьи княгини Вяземской «сначала страшно ревновала, потом стала равнодушной и привыкла к неверностям мужа».
   И тут появился Дантес. Дантесу покровительствовал голландский посланник борон Геккерен.
   О мотивах такой расположенности говорили двояко. По одной версии Дантес был внебрачным сынок короля Голландии и сестры барона. По другой – любовником старого педераста.
   Как бы там ни было, Геккерен усыновил Дантеса и сделал его своим наследником.
   Дантес пользовался успехом у дам. Дамы «вырывали его одна у другой».
   Ухаживания Дантеса за Натальей Николаевной, по словам одного из современников «не нарушало никаких великосветских приличий».
   Наталья Николаевна не смогла проявить должного такта, и вела себя, по утверждению одного из друзей дома «как набитая дура».
   Переломный момент в отношениях наступил 4 ноября 1836 года. В этот день появился и начал гулять по петербургским гостиным анонимный «Диплом».
   В нём сообщалось об избрании Пушкина коадъютором (заместителем) «Великого магистра Ордена Рогоносцев».
   Светское общество живо обсуждало это. Во-первых, что ни говори, развлечение. Во-вторых, люди, уязвленные Пушкиным когда-либо, а таких было немало, нашли повод для сатисфакции.
   Оскорбленный Пушкин вызвал Дантеса на дуэль.
   Над Пушкиным не только потешались, но и сочувствовали. Николай обозвал голландского посланника барона Геккерена «гнусной канальей».
   Дуэль казалась неизбежной, как вдруг Дантес объявил, что женится на сестре Натальи Николаевны Екатерине.
   И Пушкин вызов забрал.
   В глазах общества брак Дантеса с Екатериной Гончаровой выглядел двусмысленным. Слухи не улеглись. Напротив они ширились.
   В невинности Натальи Николаевны Пушкин не сомневался. Он считал себя «рогоносцем по милости публики».
   Поскольку публику на дуэль вызвать нельзя, Пушкин дождался повода и снова вызвал Дантеса.
   Любое посмертное исследование исторической личности её патобиография не застрахована от ошибок.
   Несомненно, одно. Буйный нрав пушкинских предков, психически нездоровых в части своей, через несколько поколений смягчился.
   Пушкин унаследовал личностные расстройства, бросающуюся в глаза дисгармонию характера.
   В русской психиатрической литературе в таких случаях говорят о психопатии.
   О фрустрации в те времена не знали. Хотя и тогда, безусловно, имели место состояния глубокого разочарования из-за появления непреодолимых препятствий и расстройства планов и намерений.
   За исключением безусловных литературных успехов, во всем остальном Пушкину не везло.
   В глазах света, во всяком случае, большей части его, а Пушкин считал себя светским человеком по преимуществу, он был всего лишь дурно воспитанным поэтом с раздутой литературной репутацией, мужем красавицы жены и пожилым камер юнкером.
   А рассчитывал он на большее. Куда как на большее.
   Агрессия естественная реакция на такие грустные обстоятельства.
   И Пушкин вел себя как боксер на ринге. Отражал удары надуманные и действительные и наносил их.
   Такое состояние не может длиться слишком долго. При повышении определенного порога интенсивности наступает срыв.
   Не было бы Дантеса, подвернулся кто-то другой.
   Ничего не поделаешь Жизнь.