Московский городской аэровокзал на Ленинградском проспекте жил своей обычной расторопной шумной жизнью. Как мощный современный комбайн он издавал множество самых разнотонных звуков, и, так же как в комбайне колоски, сотни людей непостижимой круговертью мельтешили в нем, чтобы, в конце концов, оказаться отдельными, пронумерованными и зарегистрированными пассажирами. Все что-то искали, куда-то спешили и суетились.
Старшая дежурная по регистрации пятой секции Клавдия Михайловна заполнила ведомость, включила электрический чайник, задвинув его поглубже под стойку, и попыталась расслабиться, насколько это возможно, сидя на высоком неудобном табурете. Ей хотелось побыстрее отправить хабаровский рейс, попить чаю с пирожными, которые принесла из буфета её напарница Верочка, сдать смену и оказаться в своей уютной тихой квартирке. Время регистрации истекло, и сейчас пассажиры находились в комнате досмотра. Через пять минут автобус должен был отвезти их в аэропорт к трапу самолета. Кассирша Люба, видя, что пассажиров больше нет, загородила окошко и занялась суммарным подсчётом. Лохматый студент, работавший в секции загрузчиком багажа, давно уже хотел расквитаться с этим рейсом и, не дожидаясь пересменки, улизнуть в общежитие. Он напряжённо сидел на стуле у стенки, то и дело посматривая на заднюю дверь, не пришёл ли автобус.
Наконец, с внутреннего двора послышался приглушенный шум "Икаруса".
- Ну что, грузим? - бодро вскочил студент, обращаясь к Клавдии Михайловне.
Вошел водитель, Клавдия Михайловна записала его фамилию и, не отрываясь от бумаг, спросила:
- Досмотр все прошли?
- Одного пока нет.
- Как у него с багажом?
- Сейчас посмотрю, - Верочка склонилась над ведомостью, ведя пальцем вдоль столбика фамилий, - Так, у него, у него два места. Сорок седьмая и сорок восьмая бирки. Наверное, чемоданы. По весу - тяжёлые.
- В такой груде разве найдёшь, - удручённо проговорил студент, косясь на стенку из сумок и чемоданов, составленную около транспортёра.
- Грузи, Саша, грузи, - обернулась Клавдия Михайловна. - А его вещи отставь пока в сторону.
Но студента, по-видимому, эта перспектива не прельщала.
- Долго. Так бы позвал приятеля из четвертой секции, закинули бы по быстрому, а то смотри каждую бирку. Может по радио объявим, шляется где-нибудь.
- В ресторане, небось, сидит, - вставил водитель. - Они все с этих Хабаровсков да Тюменей по ресторанам шастают. Денег много вот и шастают,
Клавдия Михайловна позвонила в дикторскую и попросила еще раз объявить посадку на хабаровский рейс. Объявление повторили дважды, но пассажир не подходил.
- Придётся грузить, время не ждёт, - сказала Клавдия Михайловна, опытным взглядом всматриваясь зал. - Постойте, а это не он? По-моему проходил такой у нас регистрацию.
В пяти метрах прямо перед ними стояли мужчина и женщина. Им было лет по тридцать, и стояли они на неудобном месте в проходе между колоннами. Вокруг суетились озабоченные пассажиры, сновали носильщики с гружёными тележками, то и дело раздавался голос диктора, хлопали двери, от телефонов-автоматов доносились возбуждённые голоса, из ресторана слышалась музыка - но всё это никак не отражалось на двух неподвижных фигурах. Мужчина бережно, будто согревая, держал перед собой руки женщины, а та благодарно улыбалась. Они неотрывно смотрели друг другу в глаза, чуть подавшись вперед, и, казалось, случись сейчас землетрясение, они бы его попросту не заметили.
- Девочки, а ведь они любят друг друга, - тихо с затаённой нежностью сказала кассирша.
- Ха, любят, - усмехнулся студент, - стоят, как воды в рот набрали и глазами хлопают.
- Рейс пора отправлять, - резко обрубила Клавдия Михайловна, - какая может быть любовь? Гражданин, гракдани-ин, - призывно позвала она через стойку.
На её слова обернулись многие, но те двое даже не шелохнулись. Их безмятежные вид, да ещё в столь неподходящем месте, буквально резал глаза Клавдии Михайловне. Она быстро вышла из-за стойки и ещё на ходу раздраженно заговорила.
- Я сколько буду вас ждать, вы что, хотите остаться здесь? Рейс отправляется, а вас все нет и нет. Вы летите или остаетесь?
Пассажир как в полусне обернулся, растянул губы в глупую, но вместе с тем обезоруживающую улыбку и сконфуженно спросил: «Что?» Эти чистые наивные глаза заранее просили извинение за еще не осознанную им оплошность. Он все так же бережно держал руки женщины, а та умоляюще смотрела на Клавдию Михайловну и смущенно улыбалась.
Клавдия Михайловна как-то разом обмякла, будто в ней расслабились все сжатые ранее пружины. Ей показалось, что она прикоснулась к чему-то теплому и нежному, к чему-то такому, что никак не опишешь словами, после чего остается ощущение светлой грусти и капелька доброй зависти. Она очень ясно почувствовала это обволакивающее прикосновение неведомой приятной силы, плавной волной охватывающей тело, и у нее закружилась голова. Все предметы и фигуры, помимо двух обращенных к ней лиц, слились в бесформенную массу. Она ещё помнила, зачем пришла и хотела сказать что-то властное и резкое, но тут же устыдилась своей мысли и покраснела. Вместо этого она тихо произнесла:
- Мы отправляем рейс, вам надо пройти на посадку.
- Хорошо, я сейчас, минутку, - попросил мужчина, и Клавдия Михайловна отошла.
Со стороны она вновь взглянула на них, и они показались ей самыми обыкновенными пассажирами. Только их движения, преисполненные невыразимой нежностью, их глаза, как бы переговаривающиеся между собой, выделяли их из остальных. И Клавдия Михайловна поняла, что, то, к чему она сейчас прикоснулась, было счастьем, простым человеческим счастьем, способным своей силой влиять на окружающих, делать их чище и умнее, если только душа у них не слепа, и в сердце бьётся человеческая кровь.
Клавдия Михайловна велела грузить весь багаж, и студент стал бросать вещи на транспортёр.
Оставшись вдвоем, мужчина и женщина жадно обернулись друг к другу. Женщина, как тростинка под ветром, прогнулась, устремившись вверх, и, стоя на носочках, вытянув по-лебединому шею, умоляюще смотрела в глаза мужчине. А тот, сжав её плечи, отчаявшимся взглядом, будто оправдываясь, искал что-то в её лице. Женская фигура обмякла, её руки, словно ветви, скользнули по груди мужчины, и она уткнулась в его плечо.
Так они простояли несколько мгновений. Потом вновь, уже радостно трепещущим взглядом посмотрели друг на друга. Их глаза разгорались, грусть таяла и испарялась, и вскоре лишь лёгкая дымка печали окутывала яркие звёздочки счастья. Они оставались на месте, но в то же время с бесконечной быстротой удалялись в неведомую и недоступную никому страну, страну созданную и взлелеянную их сердцами, в которой могут существовать лишь двое: он и она. Весь мир для них сейчас сомкнулся в бездонные осколки их глаз. Он видел её глаза, она - его, в темных зияющих зрачках они видели свои отражения, у которых тоже были глаза и так до бесконечности, до той все проникающей глубины, когда двое сливаются в единое целое и существуют друг в друге.
Верочка из-за регистрационной стойки с завистью наблюдала за ними. Она смотрела на двух счастливых людей и думала о себе.
Ей сделалось обидно, что за свои двадцать два года никто никогда так не смотрел на неё, не сжимал ее плечи сильными мужскими руками, не гладил бережно ее ладони. Те редкие парни, с кем ей довелось общаться, предпочитали острить и нести всякую чепуху, а если и притрагивались к ней, то в их прикосновениях было что-то грубое и циничное, от чего все тело напрягалось и хотелось вырваться. Но эти обидные мысли, как легкий ветерок, только дохнули в её сознании, и на их место стремительно ворвался бурный ветер мечтании. Верочку подхватило и унесло в прекрасную страну девичьих грёз.
Кассирша Люба, напротив, блуждала сейчас в своих воспоминаниях. Она вспомнила себя юной русокосой девушкой, вспомнила, как провожала будущего мужа в армию, как он впервые при всех поцеловал ее, а ей не было стыдно, а наоборот захотелось покрепче прижаться к нему и никуда - никуда не отпускать. Всё то золотое время предстало в её памяти живыми картинами, предстало отчетливо и ясно, так, что слезы сами собой навернулись на глаза. Она смахнула слезы платочком, встрепенулась; "Ой, чего это я. Ведь я же на работе", уткнулась в бумаги, но в следующий момент её глаза, поблуждав бессмысленно по колонкам цифр, потянулись, к тем двум счастливым фигурам, а мысли вновь устремились в прошлое, где осталось лишь хорошее и радостное.
В это время закончилась загрузка багажа, студент вернулся в секцию и, увидев пассажира на прежнем месте, возмутился:
- Да он что, издевается над нами? Я уже все вещи загрузил, мне теперь что, выковыривать его чемоданчики обратно? Да ты чего сидишь-то, - набросился он на Верочку.
Но его слова беззвучно потонули в беспредельной высоте Верочкиных мечтаний. Она как сидела с чуточку раскрытыми губами, уперев ладошки в щеки и неопределенно устремив взгляд куда-то вверх, так и осталась сидеть. Студент посмотрел на её лицо, которое показалось ему совершенно пустым и глупым, и, сверкнув глазами, устремился к пассажиру.
- Ты что, думаешь, тебя самолёт будет ждать? - наскочил он на мужчину. - Мы автобус должны были уже пять минут назад отправить, а ты все стоишь. Из-за вас ведь другие могут опоздать к самолёту. Нельзя же так, гражданин. График, срывается.
Начав говорить быстро и громко, Саша неожиданно затих и последнюю фразу договаривал совсем неуверенно. Он вдруг обнаружил, что находится в странном кругу, куда не пробиваются посторонние звуки. Будто эти двое стояли под каким-то невидимым звукопоглощающим колпаком, и он, сам того не ведая, проник туда. Это ощущение необычности происходящего заставило его забыть о своём гневе и посмотреть на этих двух взрослых людей другими глазами. И он увидел - двух счастливых влюблённых, которых окутывала грусть расставания.
- Можно я поеду в аэропорт на такси? - попросил мужчина.
- Нет, что вы, я уже погрузил ваш багаж, и вы должны ехать автобусом.
- А пусть вещи едут автобусом, а я сам по себе.
- Нет, так нельзя, - перебарывая желание согласиться, ответил Саша. - Если пассажир не является на посадку, его вещи досматриваются и проверяются.
Мужчина удручённо потупил голову, а потом робко спросил:
- Можно она поедет со мной, до аэропорта?
Саша был в душе уже на их стороне, и всё в нем стремилось им помочь, но он ответил:
- Нельзя. Автобус следует прямо к трапу самолёта... но… Клавдия Михайловна не разрешит. Контролёры могут проверить. Вы уж лучше попрощайтесь ещё несколько минут и подходите. Мы подождём.
Саша обернулся к регистрационной стойке в поиске поддержки своим словам. Верочка, Клавдия Михайловна и Люба безмолвно сидели и думали каждая о своем. В их лицах была какая-то неуловимая схожесть, какой-то чистый, ясный, добрый свет, делавший их одинаково красивыми и привлекательными. Все они понимали, что пора отправлять автобус, но разрушить прекрасное не решались.
Только шофёр, до этого спокойно читавший газету, сложил её и стал недовольно посматривать на часы.
- Пора ехать, - мрачно сказал он.
- Подожди. Подожди, пожалуйста, ещё немножко. Хорошо? – попросила Клавдия Михайловна. - Пусть они хоть чуть-чуть еще побудут вместе.
Шофёр пытливо посмотрел на Клавдию Михайловну и недоверчиво покосился в сторону мужчины и женщины.
- Ладно, чего уж там, - сказал он. - Минуты три еще можно.
- А я вот смотрю на них и себя вспоминаю, - проговорила кассирша. - Такой же была, ничего не видела, ничего не слышала, только с ним хотела быть.
- Да-а, - неопределенно выдохнула Клавдия Михайловна.
- А ведь немолодые они, Клав?
- Молодые теперь без слов любить не умеют.
Некоторое время женщины помолчали.
- А он не полетит, Клав, останется, - покачав головой, сказала кассирша, - жалко только деньги пропадут, до Хабаровска билет немало стоит.
Услышав про деньги, водитель очнулся, словно после дремоты и возмущённо заговорил:
- Елки-палки, из-за каких-то баб мужик должен такие деньги на ветер швырять.
Он поднялся и решительно пошел к пассажиру.
- Ты что, не понимаешь, что тебя околпачивают. Им бабам что, глазки построили, поулыбались, и мужик уже бежит за ними на цыпочках. Такие деньги и коню под хвост! Ведь надо же тебе в этот чёртов Хабаровск, покупал же зачем-то билет?
Мужчина смотрел на возбуждённого водителя и невинно улыбался. Улыбалась и женщина.
- Сейчас я подойду, - спокойно сказал пассажир и обернулся к женщине.
Наверное, в молодости любовь обошла их стороной и сейчас, на заре зрелости повстречавшись с нею, они отдавали ей без остатка все неизрасходованные резервы нежности и доброты. Нежность сквозила в каждом их движении, взгляде, улыбке, мощь её была столь велика, что они щедро одаривали ею не только друг друга, но и окружающих.
Это невольно почувствовал и водитель. Будучи по натуре лишённым сентиментальности, он с удивлением ощутил в себе необъяснимый прилив нежности и доброты к двум незнакомым ему людям, Увидев носильщика, бесцеремонно катившего тележку прямо на них, водитель зашипел на него: "Куда прёшь? Ты что, не видишь?" Носильщик удивлённо вылупился на водителя, посмотрел на мужчину и женщину и, всё так же удивлённо оглядываясь, объехал их стороной.
А те уже окончательно прощались. В их глазах появилась тревожная боль, но нежность не исчезла, а, напротив, стала более открытой и осязаемой. Женщина медленно, ели касаясь, проведала пальцами сверху вниз по лицу мужчины. Её пальцы бережно скользили по его лбу, глазам, носу, губам, как бы стараясь запомнить и впитать в себя любимый образ. А он неторопливо перебирал её волосы и незаметно целовал кончики её пальцев.
Потом он крепко сжал её плечи и замер. Казалось, в нем происходит что-то невообразимое: будто жёсткая беспощадная сила тянет тело назад, а всё, что есть в человеке кроме тела, непоколебимо рвётся вперёд, и в этой борьбе рушится плоть, лопаются сосуды, разрывается сердце. И всё это, как на бесстрастном экране, отражалось на его лице.
- Да что мы, не люди что ли? - выронив газету, шагнул к ним водитель. - Пойдемте, пойдемте оба, - быстро проговорил он. – Поедите вместе. Разве можно так-то мучить себя. Пойдемте, пойдемте...
Автобус уехал. Студент, забыв о том, что спешил уйти, потерянно стоял возле колонны. Под регистрационной стойкой остывал ненужный никому чайник, приготовленные и забытые пирожные ждали на столе, а три суетливые и непоседливые женщины, отработавшие напряжённую двенадцатичасовую смену, сидели, подперев кулачками головы, и мечтали.
Потом почему-то стало шумно, неуютно и потянуло сквозняком.
А водитель, впервые после свадьбы, подарил в этот день своей жене три скромные гвоздики.