- А расскажу-ка я вам вот о чём... Однажды, проезжая на велосипеде из Саратова в Киев...
- На велосипеде - из Саратова в Киев? - удивлённо поднимут брови одни слушатели и не поверят рассказчику, давнему другу-однокласснику, а ныне бедному писателю, приглашённому в богатый круг скучающих бизнесменов рассказать любопытные байки о "не их жизни".
- Может, на "тачке", проезжая? - скептически хмыкнут другие.
- Вот-вот, привыкли даже в соседний подъезд катать "на тачке"... - проворчу я недовольно. И не упущу случая назидательно укорить: - Но однажды, очухавшись с очередного бодуна, мучаемые страшной головной болью, изводимые иссушающей жаждой и терзаемые гастритными резями в желудке, вы напрасно попытаетесь вспомнить, как зовут ту, которую сто лет назад вписали в ваш паспорт на должность официальной жены, чтобы велеть ей принести живительного, в ледяных капельках, пива из холодильника… И с удивлением обнаружите себя не в супружеской кровати. Отгоняя не вовремя всплывшую, противную и надоедливую мысль, что ночью, кажется, так и не удалось поднять свой "престиж" на минимально приемлемую для самой непритязательной женщины высоту, отчего до самого прощального дежурного поцелуя хозяйка постели промолчит сегодня, впрочем, как и в прошлые разы, подобно сказочной, точнее, мифической, месяц не кормленой мегере, прячущей голодную ярость в глубинах дикого сознания, вы попытаетесь оправдать ночные фиаско усталостью организма за прошедший год, производственной нервотрёпкой в последнее полугодие, избытком принятого алкоголя за месяц и истекшим сроком хранения принятой виагры вообще. Недовольно дёрнувшись встать, вы перепугаетесь до холодного пота отвратительного "звоночка" из левой половины груди… С мучительной тоской затаив дыхание, не веря ни в бога, ни в чёрта, взмолитесь обоим, и, почувствовав, наконец, что "отпустило", отдышавшись и успокоившись, и радостно поняв, что "ещё не вечер", приняв лечебную стопку коньяка, поднесённую хоть и раздражённой после ночного облома, но заботливой во имя безработного благосостояния, обречённой на временность и понимающей свою эфемерность, женщиной, расслабитесь, вздохнув-простонав с надрывом, и, лениво поразмышляв о нескончаемо неотложных делах и заботах, протокольных фуршетах и деловых попойках, жутко съедающих богатырское в молодости здоровье, вы решите изничтожить коварно убаюкивающую сознание и тело гиподинамию и отпугнуть инфаркт, неотвратимо намеревающийся разъесть подлой ржавчиной ваш некогда железный миокард, поднять капитально зависшее на полшестого "реноме" и беспощадно растоптать взгромоздившийся крутым холмом над резинкой трусов "авторитет"... И всего этого вы добьётесь легко и просто, как теперешнего благосостояния, пересев на сделанный для "нормальных людей" "за бугром" шестнадцатискоростной, круто дорогой велосипед с суперлёгкой и суперпрочной рамой из углепластика, с колёсами супермягкого хода до смешного детского размера. Делая вид, что занимаетесь спортом, вы в лучшем случае прокатитесь пару раз из города на дачу, "на шашлыки"… А я ехал из Саратова в Киев.
- На велосипеде... - повторно хмыкнет бывший учитель географии, а ныне челнок, тягающего огромные тюки с товаром из Турции на Волгу. - Понадрывался бы с моё, не то что в Киев - и на дачу ногами не захотел бы тащиться!
И подумает, что ехать велосипедом в Киев... Это похоже на начало диковинки, длинным зимним вечером рассказанной пасечником Рудым Паньком землякам с хутора близ Диканьки. Тем самым Паньком, который жил в старые добрые времена, когда и велосипедов-то понапридумывать не успели. Это сейчас мы мчимся на машинах туда-сюда, и ни на что нам времени не хватает. Эх, время! Летишь ты быстрее птицы-тройки... Во времена оные времени хватало всем. Оно было тягучим, как липовый мёд у самого Панька на пасеке. Тогда и время-то мерили не иначе, как сняв шапку и пробуя, насколько солнце припечёт темечко, и делая из того вывод, как высоко солнце поднялось, и насколько приблизилось к пополудни. А на дачу... извиняюсь, в поместье во времена славного Панька ездили на задумчивых волах, у которых была одна скорость, и та - первая пониженная. Желающие же прокатиться резвее запрягали в тряскую бричку лошадь или садились в тройку и... И какой же русский не любит быстрой езды! Так сказал великий Гоголь, а за ним повторять...
- Ну-ка, погодьте! - тот час услышу я мову недовольных. - Оставьте в покое новых кацапов, которые любят быструю езду! У нас своих резвачей хватает! Разговор был о нашем знаменитом пасечнике, воспетом в виршах наикрашейшего украинского писателя Гоголя!
- Кто был украинским писателем? - не обойдётся без возражений. - Гоголь? Да он всю жизнь прожил в Петербурге! Да это же он написал знаменитую экономическую поэму "Ревизор"!
- Не знаю, когда он успел напи-и-исать на вашу эконо...
- Стойте, господа! Перестаньте драть друг другу чубы и таскать оппонентов за бороды! При чём здесь писатели, поэты, а тем более экономика? Что до меня, так я слышал, что Гоголь написал поэму "Мёртвые души". Правда, не успел переложить её на стихи. Читал я также педагогическую поэму Макаренко, тоже недорифмованную. Смотрел оптимистическую трагедию, не помню фамилию психиатра, сочинившего сию противоречивую монографию. Но экономической поэмы не помню. Право, оставьте споры, я просто хотел рассказать о своей поездке на велосипеде по Украине.
- А зачем тогда вспомнил новых русских, которые любят гонять по самостийной Украине?
- О, господи! Всё переврут, всё поставят с ног на голову! И дёрнул же чёрт пасечника вспомнить! Да, международная обстановка сейчас такова, что упомянуть о русском, которому что-то не нравится за пределами России, очень даже политически рискованно по причине возможного взрыва негодования со стороны господ, яро встающих на защиту национальных интересов от всего недоморощенного, будь то даже и проезжий велосипедист в выгоревшей футболке не жёлто-блакинтого цвета своего клуба, а, скажем, бело-синего-чужого на фоне красных трусов...
Но оставим выцветшую политику в стороне и вернёмся к путешествиям.
Так вот, путешествовал я как-то по Украине на велосипеде. Правда, не в те далёкие времена, полные разных чудасий, описанных знаменитым пасечником... Путешествовал я во времена доперестроечные, очень даже отличные от теперешних. Тогда Россия с Украиной были единым государством и у путешественников, подъезжавших к границе, будь он малороссом или великороссом, головы не болели о том, сколькими гривнами или рублями станет меньше в их кошельках при пересечении линии, условно обозначенной на карте, а ныне очень даже реальной, с очень даже реально предназначенным местом для её пересечения, изъятия гривен и рублей за провозимый товар, а также изъятия всякого недозволенного для провоза "на ту сторону" товара под названием "контрабанда".
Я же, совершая велопутешествия в пределах пятнадцати союзных республик, пересекал границы где угодно и сколько угодно, даже не замечая, что уже выехал из России, проехал Украину и въехал в Грузию.
Ну так вот… Еду я себе в одиночестве, окрестности озираю... К слову сказать, в путешествии на велосипеде есть свои плюсы. Окружающий мир с его красотами пробегает перед глазами не спеша. Можно остановиться в любом (разрешённом) месте, потрогать всё (что не возбраняется) руками. Что по зубам - попробовать на вкус.
Из минусов упомяну, что трудно найти попутчика для столь необычного путешествия. Об остальных минусах умолчу, ибо, начни я о них рассказывать, потребуется толстая тетрадь кроме той маленькой, которую я уже разложил перед собою, дабы описать интересный случай, приключившийся со мною в окрестностях той самой знаменитой Диканьки.
Так вот, еду я. В знойный полдень оставил за спиной знатный город Полтаву. Довольно пыльный и без заметных достопримечательностей, не считая столовой на окраине, где я поел вкусных хохляцких вареников с творогом.
Покинув город, въехал на Полтавское поле, о принадлежности к истории которого я узнал по небольшому щиту на краю довольно-таки обычного ландшафта среди перелесков. Здесь когда-то царь Пётр гнул шведов. В эдакую жару занесло иноземцев с северных морей, не воевалось им в прохладе! То ли сейчас... Каждый воюет у себя дома: сербы в Сербии, таджики в Таджикистане, грузины в Грузии. Да и русские в России повоёвывают...
На местах бывших укреплений холмы с поясняющими табличками: редут такой-то, редут эдакий. Невеликое, однако, поле. Но поболе футбольного. По краям картошкой засажено. Тесновато, наверное, было Петру в своё время здесь со шведом управляться. А может, два века назад то поле шире было, да картошка его потеснила?
Присев на край знаменитого редута, прислушиваюсь, не шепнёт ли чего мне на ухо история... Нет, не слышно ни звона мечей, ни победных криков войска русского. Тишина. Лишь кузнечики стрекочут, да жаворонки в поднебесье заливаются. А и пусть стрекочут да заливаются. Пусть никогда не пугает их грохот баталий!
Достаю карту, ориентируюсь. Если свернуть с трассы чуть в сторону, можно проехать Диканьку, Сорочинцы и Миргород, подышать воздухом тех мест, где дышал в своё время Николай Васильевич, самолично коснуться таинственного: Гоголь и всё, что с ним связано - всегда тайна!
Сегодня я уже намотал на колёса почти дневную норму. До Диканьки чуть более тридцати километров. Следом Сорочинцы, на карте нарисована кровать и перекрещены вилка с ложкой - можно поужинать и переночевать. Времени до вечера много, докачу не спеша. К тому же, дорога обозначена, как асфальтовая. Решено! Еду в Диканьку с её чертями. Вперёд, мой велоконь, вперёд!
Зря чёрта вспомнил...
Вот и поворот на Диканьку. Замечаю, что из-за моей спины с запада наползают маленькие, но какие-то подозрительно тёмные тучки, поднимается встречный ветер. Судя по опыту прежних дней, может быть дождь. Достичь Диканьки без спешки не получается. Налегаю на педали, но... Указатель "Объезд" предлагает спуститься вниз, на грунтовую дорогу. Асфальтовое покрытие шоссе взрыто - ремонт.
Ну, началось, улыбаюсь я про себя, вспоминая диканькинского чёрта.
Съезжаю на новопроторенную по краю пшеничного поля дорогу. И украинцы живую пшеничку топчут! Колёса утопают в пухово-мягкой пыли.
Маленькие тучки довольно быстро превращаются в свинцовые тучи на полнеба, и редкие, но крупные капли дождя начинают стучать мне в спину. К хлебно-духовитому, с пылью, запаху поля примешивается запах дождя. Перспектива засесть в грязи на краю огромного поля меня не устраивает. Останавливаюсь, допиваю остатки воды из фляжки, доедаю "НЗ" - несколько карамелек, и, словно пытаясь обогнать настигающие меня тучи, рвусь что есть сил вперёд.
Изрядно устав, подъезжаю к Диканьке. К той самой Диканьке, над которой чёрт в своё время с неба месяц уворовал и творил добрым казакам мерзости.
Вот часовня, в которой крестили Гоголя. Точнее, останки часовни. Восстанавливается на средства Союза писателей, как гласит надпись на щите. Давно, видать, восстанавливается, и не скоро ещё можно будет здесь окрестить какого-нибудь новорождённого Коленьку или Тарасика.
Улицы в Диканьке узкие, через заборы свисают ветки яблонь с богатым урожаем. Кое-где стоят ещё старинные, маленькие домики с белёными стенами и островерхими крышами-шапками. Не на них ли глядя, делал художник иллюстрации к гоголевским виршам?
А вот и подгулявший "колгоспник" идёт шаткой походкой, размахивая руками и рассуждая сам с собою, словно пьяный Каленик, ругающий сельского голову.
После хорошего велоброска в животе у меня гуляет ветер и я, подсознательно, впрочем, ожидая отрицательного ответа, всё же спрашиваю у селянина о столовой. Спрашиваю, скорее, из любопытства - интересно ведь пообщаться с пьяным в Диканьке!
- Ни, - отвечает "колгоспник", - едальни нема.
Мысли его тут же соскальзывают на свои заботы и он, покачиваясь с пятки на носок, и блуждая мутным взором по сторонам, добавляет:
- И шинка нема.
Затем, широко махнув рукой, заканчивает с великой горестью:
- И горилки нема!
Немного потоптавшись на месте и забыв, откуда и куда шёл, трогается в направлении, обратном первоначальному.
Достопримечательный шинок, из которого, по рассказам незабвенного Николая Васильевича, волостной писарь часто выбирался на четвереньках, упразднили семьдесят, а то и более лет советской власти тому назад… Но селяне помнят славное заведение и сожалеют о его закрытии! А может, волостной писарь выходил на четвереньках совсем из другого шинка...
- До Сорочинцев далеко? - пытаюсь я выудить хоть какую полезную информацию из уходящего нетвёрдой походкой земляка незабвенного писаря.
- Ворог його знае... може далеко... а може не далеко...- бормочет тот, не оборачиваясь, и продолжает движение, не переставая рассуждать об известных только ему горестях и недоумённо размахивая руками в подкрепление своим путаным мыслям. Знать-то, он, конечно, знает, да другие заботы переполнили его пьяную голову и мешают вспомнить, что до Сорочинцев чуть более тридцати километров, как подсказывает карта. Ну да ладно, осилим мы эту вторую тридцатку чёртовых вёрст, а там гостиница, столовая, сытный ужин и тёплая постель.
Воодушевившись мечтами о вечернем отдыхе, срываю со свисающей ветки из чьего-то сада несколько крупных яблок, пью ледяной воды у колодца, наливаю фляжку про запас, и снова в путь.
Выглянувшее было солнышко прячется, опять накрапывает противный дождь. Холодная вода в животе, сдобренная кислыми яблоками, тоже не вызывает приятных ощущений.
Дождь усиливается. Пыль замесилась в грязную кашицу, по грунтовке ехать невозможно, и я вылезаю на усыпанное щебёнкой шоссе. Но и щебёночная дорога не подарок: по крупным камням кидает из стороны в сторону, в мелочи колёса вязнут. Налегаю на педали что есть мочи, скорость увеличивается, и неровности как бы сглаживаются. Несусь над камнями, как ведьма на помеле, в нелётную погоду спешащая к шабашу: между ног рама велосипеда, как помело, и швыряет меня, словно по воздушным ямам. Между прочим, обгоняю едущего по грунтовке параллельно мне "Запорожца".
Дождь усиливается. Я промок до нитки. Но холодный ливень действует стимулирующе, не позволяет расслабиться.
Щебёнка кончается, передо мной древняя булыжная мостовая. По ней, может, сам Гоголь в бричке трясся. Направо ответвляется песчаный просёлок. Хорошо, что мне прямо. Не завидую я велосипедисту, которому придётся в дождь да по песку здесь пробираться!
Думаю, что проехал километров пятнадцать. Значит, скоро Сорочинцы, скоро согреюсь и отдохну.
Устал.
Ощущения при езде на велосипеде по булыжной мостовой такие же, как если бы тебя посадили на один отбойный молоток, дали в руки другой и включили бы их не в такт. Впрочем, и в такт легче не станет.
Чертыхаясь и проклиная всё на свете, охлаждаемый изрядным ливнем снаружи и холодным яблочным морсом внутри, пропрыгиваю пятикилометровый отрезок мощёнки и выезжаю на асфальтовую дорогу. Радуюсь - десять километров по асфальту до Сорочинцев прокручу мигом!
На развилке дорог крытая автобусная остановка. Радом дорожный указатель. Подъезжаю ближе.
Чёрт! Чётр-чёрт-чёрт!
Стрелка налево: "Диканька, 10 км".
Чёрт!
Я ведь уже проехал от Диканьки километров двадцать! Как до неё может оказаться десять километров? Ось так чудасия! Не иначе - происки диканькинского чёрта! Сидит где-нибудь в кустах и хрюкает противным поросячьим носопырником от удовольствия, что напакостил доброму христианину.
Оглядываюсь по сторонам, но ничего подозрительного не замечаю.
Как я устал! Как хочется есть!
Сгрызаю ещё пару кислых яблок, запиваю холодной водой из фляжки.
Одежда мокрая, голова мокрая, в кедах полно грязной воды.
Поднимаю ноги кверху, выливаю из обуви излишки грязи. Яблочный морс в животе чертовским наваждением трансформировался в тяжёлый угловатый кирпич, очень даже неприятный внутри меня.
Замёрз! Настроение на нуле. Скорчившись, сижу под крышей остановки, жду неизвестно чего. Тучи от горизонта до горизонта без просвета. Дождь льёт монотонно и безостановочно.
Подъезжает автобус, выходит женщина с авоськами. Куда она посреди степи?
- Далеко до Диканьки? - решаю прояснить диспозицию.
- Та ни. Побачь, ось по тый дорожке разом докатишь! - тягучим мягким говором с улыбкой подтверждает женщина направление дорожного указателя. Оказывается, я ехал вкруговую, а эта дорога напрямую. Самой женщине идти на какой-то хутор, до него километра два.
- А на Сорочинцы как проехать?
- Вот эту мощёнку проедешь, - показывает в направлении, откуда я только что припрыгал, - будет дорога налево...
- Песчаная?
- Песчаная. Через пять километров будет хутор, а там спросишь.
- А от хутора до Сорочинцев далеко?
- Та ни. Километров тридцать.
Чёрт! От Полтавы до Диканьки тридцать. От Диканьки до хутора тридцать. От хутора до Сорочинцев опять тридцать. Похоже, что у проклятого чертяки, что обитает под Диканькой со времён Гоголя, число тридцать - любимое!
Отмеряя верхом на отбойных молотках пять километров в обратную сторону, успокаиваю себя мыслью, что может и Гоголь на своём тарантасе здесь трясся аналогично. Приятно всё же вдвоём с Николай Василичем по одной дороге...
Вот и поворот на ту песчаную дорогу, которой я не желал ни кому... Себе я час назад, оказывается, сочувствовал. Спасибо, друг, за сочувствие!
По сырому песку можно двигаться только на большой скорости (опять только на большой!). Едва скорость снижается, колёса проваливаются в сырой песок.
Который раз за сегодняшний день выдавливаю из себя остатки сил, сжигаю остатки калорий. Где верхом, где пешком добираюсь до хутора. Голоден неимоверно. В саду на краю хутора набираю за пазуху яблок. Еду, грызу. Сверху - холодный дождь, за пазухой - холодные яблоки, в животе - холодный яблочный кирпич, который усваивается моим желудком с таким же успехом, как и кирпич натуральный. И, не смотря на то, что я промок с ног до головы, и от рёбер до позвоночника, меня мучает жажда. У колодца много пью, набираю воды во фляжку.
Дождь не прекращается.
Не замечаю, как свинцовая сумеречность дневного дождя превращается в мрачность дождливого вечера. Смеркается.
Проезжаю хутор. Дорога никуда не сворачивает. Еду долго, очень долго, час, а может дольше. В голове единственная мысль: устал! И навязчивая идея: превратиться в лошадь, остановиться и пощипать на обочине травки - так хочется есть!
Проехав по моим прикидкам километров десять, вижу какие-то дома. Судя по немногочисленности, это не вожделенные Сорочинцы. Но, надеясь на чудо, всё же спрашиваю у понуро бредущего мимо, насквозь мокрого, как и я, мужчины:
- Сорочинцы?
- Сказывсь, чи шо? - спрашивает он, обиженный на мерзопакостную погоду. Я не "сказывсь", поэтому делаю вывод, что этот населённый пункт явно не благожеланные Сорочинцы, и что хорошие чудеса на сегодняшний день диканькинским чёртом отменены.
- А до Сорочинцев далеко?
- Та ни. Мабудь, километрив тридцать.
- Точно?
- Та ей же ей! - крестится для верности мужичок.
Заколдованная цифра! Где бы ни спрашивал - всегда тридцать. Точно, проделки диканькинского чёрта. Какая уж тридцатка, четвёртая?
Дождь льёт, как из ведра. Пристраиваюсь под крышу одного из домиков. Темнеет потихоньку. Похоже, дело к ночи. Холодно. Жрать охота. Устал хуже ломовой лошади. В животе противный холодный яблочный кирпич. Чего жду? Попроситься к кому-нибудь на ночлег? Кому я нужен, мокрый и грязный. Да если и пустят, я причиню хозяевам массу хлопот: меня же надо помыть, переодеть, постирать, просушить, накормить... Не стоит утруждать добрых хозяев, если ты ещё не дошёл до края и если есть силы двигаться. Сам затеял этот поход, нужда не гнала. Напряги остатки сил и одолей ещё тридцать километров. Эти тридцать километров наверняка последние, не зря же поселянин крестился!
Как я устал!
Дождь ровно шумит, будто шины автомобиля на шоссе при большой скорости. В неподвижности мокрая одежда нагревается, и холод как бы уходит. Лишь поток воды, стекающий с крыши в пяти сантиметрах перед лицом, дышит холодом. Но стоит шевельнуться - и тут же попадаешь в объятия только что вылезшей из моря русалки... Впрочем, судя по отвратительному настроению - надо думать об утопленнице.
Да, ждать нечего.
Прижимаясь к дому, чтобы не попасть под водопад с крыши, сажусь на велосипед и, резко оттолкнувшись, ныряю в холодный поток. Отвратительное ощущение!
Дорога хоть и грунтовая, но хорошо укатана, и, если ехать быстро, ехать можно. Нажимаю на педали, разгоняю велосипед. Меня то и дело заносит, грязь из под колёс летит в стороны и на меня. Скольжу по дороге из колеи в колею как по льду. Руки в постоянном напряжении - выруливаю, как эквилибрист на канате.
Сначала согреваюсь от работы, но силы истощаются, едва я доезжаю до околицы.
Устал.
За околицей догоняет грузовик. У меня иссякли и физические, и моральные силы, я решаю поступиться принципом - весь путь своими ногами - и голосую.
- Довези до Сорочинцев! - прошу выглянувшего в приоткрытую дверцу шофёра.
- Я не туда.
- Едешь ведь в ту сторону!
- Километров через пять сверну.
- Провези хоть пять, замотался - сил нет!
Забираюсь вместе с велосипедом в кузов. Трогаем. Пока ехал на велосипеде - грел сам себя. Сейчас, без движения, моментально начинаю замерзать. Калории-то давным-давно кончились!
Тёмно-серое небо, мутные сумерки, дождь, холод, есть хочется, устал. Настроение отвратительное. До Сорочинцев напрягаться предстоит ещё долго.
Не успел замёрзнуть, как машина остановилась. Шофёр указал на малоприметную дорогу, ответвляющуюся от шоссе в сосновый бор. Если бы я ехал своим ходом, опять проскочил бы мимо.
А сосняки, как известно, имеют привычку расти на песках - дорога опять песчаная! Ну да проскочу, по песочку ездили, умеем.
Беру с места и в карьер. Замёрзнув и немного отдохнув, развиваю хорошую скорость. Дождь начинает стихать. Но и силы мои "стихают" после первых же сотен метров. Скорость замедляется, большие лужи с разгона проскакивать уже не удаётся, я то и дело вязну в песке. Приходится брести по щиколотки, а то и глубже, в воде. Под крылья велосипеда набивается песок, колёса перестают крутиться, и я тащу велосипед волоком. Пройдя вброд лужу, снова разгоняюсь, выдавливаю из себя силы, снова вязну в середине очередной лужи...
Еду, бреду, бреду, еду... Сколько километров проехал? Километровых столбов нет. Сколько времени прошло? Мои водопроницаемые часы давно стоят.
Дождь как-то незаметно утих. Птицы молчат. Только ветер шумит в верхушках вековых сосен. Даже при моём, явно не лирическом настроении, бор красив. Мощный, тёмный, в сгущающихся сумерках немного зловещий. На широких вырубках вдоль дороги там и сям брошены раскуроченные трактора, тележки, разбитые вагончики, другая техника, видны огромные кострища. Кажется, что в любое мгновение из темноты, из-за толстенных стволов сосен покажется голова, нет, головы огромного Змея-Горыныча, который здесь ползал, ломая сосны и изничтожая технику.
Ускорение - лужа - провал в песок - пеший ход, ускорение - лужа - провал в песок... Количество звеньев в нудной цепочке сменилось бесчисленное количество раз. Я сдаюсь даже маленьким лужам. Я устал окончательно. И когда это кончится?
Бесконечность не может кончиться.
Но, то ли по случаю прекращения дождя, то ли ещё от чего, моё настроение улучшается. Я обращаю внимание на сладковатый и густой запах, знакомый и приятный. Никак не могу вспомнить, что это за запах.
Лес неожиданно кончается. Передо мной расстилается безбрежное поле. Приятный сладковатый запах становится осязаемо густым, хоть щупай его руками. В чёрной дали горизонта широкой россыпью мерцают огоньки крупного поселения. Ну, уж это точно Сорочинцы, чёрт побери! Другого большого села здесь просто быть не может, подумал я и осёкся, вспомнив слова гоголевского Пузатого Пацюка: «Кто чёрта поминает, у того чёрт за плечами». Возможно, и не так Пацюк сказал, но я всё же поопасся, а вдруг ещё какая каверза меня настигнет? Но тут же успокоил себя - это поле я хоть по-пластунски, но переползу, а в Сорочинцах мне только гостиницу найти...
Поле между лесом и селом сплошь залито водой. Искать в темноте под водой дорогу бессмысленно, и, вспомнив аксиому о расстоянии между точками А и Б, я отправляюсь в вожделенные Сорочинцы кратчайшим маршрутом - напрямую.
Почва на поле рыхлая, проваливаюсь в грязь на четверть. Да воды столько же. Всего - до колен. У пояса какая-то растительность метёлками качается. Хорошо хоть не густая. Вести велосипед на колёсах невозможно. Ухватив за руль, волоку его боком за собой. По траве даже и удобно.
Не смотря ни на что, настроение поднимается. Мурлычу бодрую песенку. Вспоминаю сегодняшние мучения, улыбаюсь. К чёрту усталость! Огни Сорочинцев приближаются! Там гостиница, там тепло и сухо, там ужин и отдых! На худой конец, горячего кипяточку найти всегда можно, а уж корочку хлеба как-нибудь раздобудем. Чудненько! Что, чертяка диканькинский, выкусил? Скоро тебе придётся отвязаться от меня со своими пакостями. Ха-ха!
Тащу велосипед за руль, как упирающегося козла за рога. "Тореадор, смелее в бой!" - горланю во всю глотку. Какой вкусный, сладкий запах! Идёшь в нём, словно раздвигаешь в стороны - такой густой.
Срываю верхушку растения, разминаю, нюхаю, подношу к глазам, пытаясь разглядеть в темноте. Да это же конопля! Так я анаши нанюхался, сам того не зная! То-то настроение прогрессивно улучшается. Получил допинг на финише!
Поле кончилось, выхожу на твёрдую почву, нахожу дорогу и скоро подъезжаю к селению. Уже темно. Наверное, время приближается к полуночи. На улицах ни души. Кого бы спросить о гостинице? Как я сейчас завалюсь спать! До утра не растолкаешь!
Меня обгоняет машина, гружёная зерном. Въехала в ворота. Ага, там мехток. По освещённому двору ходят люди, гудит техника. Дорогу в воротах преграждает дед. Останавливаюсь.
- Сорочинцы? - спрашиваю деда с чувством глубочайшего удовлетворения оттого, что, не смотря на дождь, холод, голод, усталость - достиг, преодолел, осилил, и ни капли не сомневаюсь в положительном ответе.
- Сорочинцы, - выжидающе отвечает дед.
- А гостиница где у вас? - задаю очередной приятный для меня вопрос, на который жду не менее приятного объяснения, как найти место ночлега.
- Яка гостиница? - как бы недоумевая, шутит дед. Ну, прямо дед Щукарь, думаю я про селянина с улыбкой.
- Ну... гостиница! Переночевать!
- Нет гостиницы, - безразлично пожимает плечами дед, и я осознаю, что он не шутит. До меня доходит ужасное известие, что в Сорочинцах на самом деле нет гостиницы. Это удар ниже пояса. Такой подлой каверзы от диканькинского чёрта я не ожидал. Праздничное настроение исчезло неизвестно куда, плечи опустились, накатилась свинцовая усталость. Задрожавшим пальцам стало больно держать руль. Я сник.
От противного яблочного кирпича в животе веет холодом. Сильно хочется пить. Я начинаю мёрзнуть. Говорил же, не поминай чёрта!
- Ну как же, - возражаю бесссмысленно, как будто от моих возражений что-то изменится, - на карте в Сорочинцах обозначена гостиница.
Дед безнадёжно машет рукой.
- Когда ярмарка, приезжие ночуют кто в школе, кто где. Сейчас нема ярмарки.
- А столовая? - понимая бессмысленность вопроса об общепите в полночь, спрашиваю по инерции.
- Ни, немае столовой.
Молчу. В голове усталость, даже мыслям шевелиться тяжело. Тело гудит низким, слышимым звуком.
Дед тоже молчит, разглядывает меня. Наверное, я представляю интересное зрелище: промокший до нитки, обросший, всклокоченный, грязный. При малейшем движении кеды, полные грязи, хрюкают. С грязными узелками в полиэтилене вместо рюкзака, и в одежде, мало похожей на туристическую, я произвожу впечатление бомжа или беглеца, но не туриста.
- А где есть гостиница? - спрашиваю я, понимая, что до той гостиницы мне не доползти. Не в состоянии. Ни физически, ни морально.
- В Миргороде.
О, опять знаменитые места, горько усмехаюсь про себя.
- Далеко?..
- Та ни, километрив тридцать.
Проклятье, опять "километрив тридцать"! Ну, чёрт, ну, диканькинская зараза! Пропади ты пропадом!
Взращённый школой, октябрятской и пионерской организациями, комсомолом и институтом в духе абсолютного атеизма и неколебимого неверия ни в бога, ни в чёрта, сейчас я ни капли не сомневаюсь, что все мучения, происходящие со мной в этот вечер - козни дьявола.
- А здесь переночевать нельзя? - лелею я слабую надежду на место где-нибудь на лавке или под лавкой в какой-нибудь подсобке. Скептически насторожённая внешность деда меня не обманывает. Этот дед - не Щукарь, к своим сторожевым обязанностям относится ревностно, даже на подведомственную территорию меня не пускает, разговаривает у ворот. Поэтому, получив отказ, я даже не расстраиваюсь.
- А асфальт хоть в Миргород есть? - спрашиваю я без надобности, прекрасно осознавая, что в Миргород я не доеду. Не смогу осилить даже первых километров из названной тридцатки. И всё же с ужасом, по привычке, наверное, жду отрицательного ответа.
- А як же! Прямиком асфальтовая дорога, - с удовлетворением отвечает дед, и я понимаю гордость сельского жителя за то, что у них есть проезжая и в грязь и в снег дорога, постоянное сообщение с городом, с центром. От видимого удовлетворения деда и мне становится приятно.
Хочется пить. Протягиваю деду фляжку:
- Водички хоть налейте.
- Стой здесь! - строго предупреждает дед и указывает пальцем место под моими ногами.
Через минуту дед приносит воды. Выпиваю полфляжки, сажусь на велосипед, вяло качусь по улице. В голове пустота.
Холодный яблочный кирпич в животе, похоже, повернулся боком, лежит ощутимо неудобно. Тоже чёрт лапу наложил. А не рви без спросу диканькинских яблок!
На улицах ни души. Окна в домах тёмные. Попроситься к кому на ночлег?
Представляю себя в роли хозяина, к которому заполночь в дверь постучался мокрый, грязный, заросший, жутко одетый, неизвестного возраста и сословия мужчина, рассказывающий сказки про велопробег. Видели мы эти вело... убеги в кино, в "Джентельменах удачи"! Нет, не стоит унижать себя бесполезными просьбами и разъяснениями, в которые вряд ли кто поверит. Ночь на улице, не день!
Оглядываюсь. Оказывается, я уже выехал за околицу. Сама собой отпала проблема проситься к кому на постой. Сорочинцы остались позади. Какие они, сорочинские улицы? Широкие или узкие? А дома? Новые или старинные, большие или маленькие? Не знаю. В памяти не остаётся ни одной улицы, ни одного дома.
Под колёсами шуршит асфальтовое шоссе. Похоже я, сам того не понимая, еду в Миргород.
На косогоре за околицей в отблесках сельских огней видны ветряные мельницы. А не те ли это мельницы, у которых в давние времена парубки обсмеяли Хиврю, мачеху прекрасной дивчины Параски? А не появится ли под горой старый развалившийся сарай, из слухового окна которого сатана в образе свиного рыла так хрюкнул, что до смерти напугал волостного писаря, проходившего вечером мимо? Коли так, может и я встречусь с нечистым, который мне сегодня столько пакостей настроил?
В небе ни звёздочки. Ночь черна. Мой уставший мозг становится по детски боязливым, начинает выдумывать разное про то, что вот сейчас из-за бугра ка-ак... Цыц, глупый, прикрикиваю я на него, и страшная чёрная ночь становится просто тёмной ночью.
Сорочинцы с их фонарями на улицах скрылись за бугром, я с трудом различаю шоссе. Встречные машины слепят фарами, после них долго ничего не видишь. Приходится останавливаться и ждать, пока глаза снова привыкнут к темноте, иначе сослепу можно кувыркнуться в кювет.
Были попутки или не были - не помню. Но остановиться и проголосовать - об этом я почему-то ни разу не подумал. По дороге в Миргород я вообще ехал, не имея сил не только двигаться, но и думать. Заночевать в стогу сена тоже не возникло мысли по той причине, что не увидел ни одного стога: то ли темно было, то ли сена не было.
Какое-то время меня вела в свете фар догнавшая легковушка. Налёг на педали, но сил не было, я быстро потерял скорость. Шофёру надоело ползти с черепашьей скоростью меньше двадцати километров в час, и он оставил меня с моими проблемами.
Слежу за преодолённым расстоянием по километровым столбам. Но километры такие длинные, а столбики появляются так редко!
Через полвечности одолеваю десять километростолбиков. Треть расстояния до Миргорода. Это фантастически много. А осталось... Столько не проехать.
Меня навязчиво преследует мысль сойти с велосипеда, свернуться на обочине калачиком и спать... спать... спать... Прикрывшись велосипедом, чтобы не замёрзнуть...
Сейчас понимаю, что это был признак крайней усталости, симптом истощения всех энергетических запасов. Таким вот образом обессилевшие путники и замерзают. Даже летом. Но, слава богу, везде грязь, а лечь в лужу мне не позволило моё естество.
В сто-не-знаю-какой раз останавливаюсь, допиваю остатки воды, повисаю на руле велосипеда, опустив руки вниз плетьми и расставив для устойчивости ноги. Дремлю. В голове ни мысли. Только жужжание. Помесь скрипа несмазанной велосипедной цепи и шуршания шин. В животе холодный кирпич... кислый... яблочный... Ах ты, чёрт... диканькинский...
Просыпаюсь от того, что на меня упал велосипед. Естественно, что я упал за долю секунды до него. Поднимаюсь с асфальта, даже не стряхиваю с себя грязь - грязного грязью не испачкать. Выделывая синусоиды, пытаюсь ехать дальше - и это мне удаётся!
Проходит вечность, прежде чем я одолеваю пятнадцать километров, полпути. Я понимаю, что столько не ездят! Я понимаю, что на шестнадцатом километре упаду и не встану. И я всё-таки верю, что до Миргорода тридцать километров. Последние, четвёртые... Или пятые? Или шестые? Последние, настойчиво преследующие меня сегодня очередные тридцать километров...
Машин на дороге давно нет. Темень почти абсолютная. Только мокрый асфальт едва отсвечивает мутной серой полосой на несколько метров вперёд. Если ехать чуть быстрее, внезапный поворот не заметишь и загремишь с шоссе вниз. Но мне превышение скорости не грозит, я едва двигаю ногами, едва качусь.
Когда едешь днём, в голове обычно вертится какая-нибудь бодрая, ритмичная мелодия в такт движению. Сейчас в голове пустота и темнота. Впрочем, нет. В ритм скрипу педалей звучит какое-то унылое шаманское нытьё: "Мм-мм... Мм-мм... Мм-мм...". В конце-концов теряешь ощущение времени, расстояния и реальности вообще, тебя прекращает тяготить усталость, и ты как бы повисаешь на низкой ноте "Мм-мм..." между небом и землёй, в неопределённости, теряешь ориентацию и не понимаешь уже, где земля, где небо... А земля вдруг и почему-то оказывается почти сбоку и ты плавно, не делая ничего против, падаешь на асфальт... Безразлично поднимаешься, с трудом отличив землю от неба, не сразу ставишь велосипед так, чтобы он не падал вместе с тобой, падаешь ещё раз, ошибшись в местоположении земли, ощупываешь асфальт, чтобы вычислить перпендикуляр к нему и поставить, согласно геометрии, велосипед, садишься на велосипед, и снова: "Мм-мм... Мм-мм...", и давно появившиеся на горизонте россыпи огней вдруг с запозданием идентифицируешь, как желанный Миргород.
Миргород! Да это же Миргород!
Но всплеска сил и ускорения, как обычно бывает на финише, нет. Нечему плескаться. Все лимиты на ускорение выработаны.
Долго, очень долго ещё плетусь, прежде чем достигаю окраины города. Это, без сомнения, Миргород, а во всяком городе есть гостиница, а в любую гостиницу можно хоть до утра, хоть на раскладушку, хоть на половичёк, хоть под лестницу упроситься.
На улицах никого. Еду примерно к центру города. В голове теплятся приятные мысли: сейчас найду гостиницу, отогреюсь под горячим душем, может и с горячим чаем посчастливится... Похоже, это финиш...
Догоняю парочку молодых.
- Ребята, где гостиница.
И нутро моё сжимается в предчувствии ужасного ответа. Но не могу же я в довольно большом городе остаться без ночлега! Душа моя протестует... Хватит уже!
- А бестолку, - парень даже не обьясняет, где гостиница, так он уверен в бесперспективности её посещения. - Сейчас курортный сезон, всё забито с верхом. Народ даже в холлах с чемоданами сидит. В приличной одежде гонят, а тебя...
Парень окидывает меня взглядом. Девушка сдерживает улыбку.
Я им безоговорочно верю.
Вот так вот. Миргород, оказывается, теперь курорт. И народу теперь в городе - спать негде. А раньше, как писал Гоголь, на улицах Миргорода собак было больше, чем людей.
В голове ни злости, ни отчаяния. Опустошённость. Да, чёрт, достал ты меня. Одолел, признаю. Всё, я кончился, сдаюсь.
Ребята, вероятно, видят, как я чертовски устал.
- Поезжай за город, там есть кемпинг, туда всякие... шофера приезжают, - подсказывает парень.
- Далеко? - а в голове судорогой дёрнулась мысль: "Ну не тридцать же километров!"
- Кому как, - парень сочувственно смотрит на меня. - На машине пять минут езды. А тебе... километров семь.
- Может и там мест нет, - с абсолютным безразличием спрашиваю я.
- Устроят, - обнадёживает парень.
Молодые давно ушли, а я всё стою, покачиваясь вместе с велосипедом. Ну что, чертяка, ты меня ещё не отпустил? Радуешься, небось, своим пакостям? Где ты там, в кустах? Или под лавкой спрятался?
Но парень вселил в меня надежду. Еду в указанном направлении...
Туда я приехал или не туда, но в конце концов оказался перед многоэтажной современной гостиницей. Большие стеклянные двери, как ни странно, оказались открыты. Часы на стене в глубине холла показывали три ночи. За административной стойкой, положив голову на руки, дремала молодая женщина.
Оставил велосипед у стеклянной двери, чтобы его было видно от стойки администратора, вытащил паспорт, который в подобных ситуациях действует на администраторов гостиниц очень успокаивающе, вошёл внутрь с мыслью, что "это есть наш последний...". Дверь хлопнула. Женщина проснулась, подняла голову с рук. Сонное выражение её лица быстро сменилось удивлённым, а затем ещё непонятно каким выражением. Если бы вы видели её округлившиеся глаза!
Предполагая такую реакцию на своё явление, я. как депутат на голосовании, поднимаю вверх заранее приготовленный "серпастый и молоткастый" мой паспорт. Вот мой документ. И, не смотря на некоторую необычность моей внешности, я, мол, полноправный гражданин нашего справедливого общества!
Смотрю на себя глазами женщины, разбуженной глубокой ночью: мокрое, лохматое, грязное "аномальное явление" в обвисшей бесформенными пузырями линялой одежде и в чём-то очень грязном на ногах, при малейшем движении хрюкающем и плюющем грязью.
Я улыбаюсь женщине возможно дружелюбнее. Чувствую, что улыбка получается жутко вымученной и, скорее всего, походит она на гримасу пришельца из параллельного мира.
- Извините, что такой грязный... У меня паспорт есть! Еду из Саратова в Киев на велосипеде... Вон велосипед стоит за дверью... Попал под ливень, заблудился немного... Не пугайтесь, пожалуйста!
Выражение лица женщины потихоньку нормализуется, она смотрит на меня с любопытством.
- Боже ти мий господе! Лихонько мое! Як бис грязний! - запричитала она мягкой украинской скороговоркой.
- Пожалуйста, где угодно, хоть на коврике под лестницей - прилечь до утра, - складываю я просительно руки на груди и думаю: "Всё. чертяка, отсюда по своей воле и своими ногами я уже не выйду. Разве что пара дюжих молодцев выкинут!" И продолжаю упрашивать женщину: - За день километров двести пятьдесят на велосипеде отмахал. Промок, продрог, с ног валюсь. Заночевал бы на улице, но везде мокрота...
Женщина берёт мой паспорт и убеждается, что я действительно с Волги. Найдя некоторое сходство фотографии паспорта с грязным оригиналом, смотрит через стёкла на улицу, где стоит велосипед, раздумывает.
- Больно уж ты грязный, - сомневается женщина, - а горячей воды у нас нету.
Ну, чертяка, обращаюсь я в мыслях к своему недругу, такими мелочами ты меня не возьмёшь.
- Помоюсь под холодной! - убеждаю я женщину без колебаний. - Меня весь день холодным дождём обмывало, я привык.
- Вода артезианская, ледяная, - всё ещё сомневается женщина.
- Потерплю, - соглашаюсь я и на артезианскую.
Женщина разрешает поставить велосипед под лестницу в холле, ведёт меня в служебное помещение, даёт полотенце, кусок хозяйственного мыла, показывает дверь душевой. Я раздеваюсь до гола, одежду бросаю под ноги для "предварительного замачивания", включаю воду. Вода колодезная, аж кожу колет. Но я моюсь на совесть - намыливаюсь несколько раз и тщательно скребусь мочалкой. Простирываю одежду, обувь, отжимаю. Что есть силы растираюсь полотенцем, пытаясь согреться, одеваюсь.
- Как же вы? - кивает женщина на свежемокрую одежду.
- Ничего, - отмахиваюсь я. - За весь день не размок - и сейчас не размокну. Прилечь бы где-нибудь.
Спрашивать горячий чай не хватает смелости. Да и опасаюсь, что, пока буду пить чай, мой настырный чёрт придумает ещё какую пакость, из-за которой я не смогу лечь в постель.
- Места общего пользования только здесь, на первом этаже - канализацию у нас ремонтируют. Спать будете на шестом. Лифт не работает...
Это всё неважно, это всё мелочи, думал я, поднимаясь вслед за женщиной на шестой этаж. А то, что канализацию ремонтируют в курортный сезон, а не зимой, так это естественно...
Устроившись в холле под раскидистой пальмой на раскладушке, засыпая в сухой постели под тёплым одеялом, я прощался со своим диканькинским недругом:
- Всё, отваливай. Я на месте, сплю. Землятресения или пожара ты, надеюсь, по своей малосильности не устроишь, из постели выгнать меня тоже не сможешь, хоть палкой гони - не уйду. Прощай навек. Пропади пропадом, тьфу на тебя! Завтра по асфальту не заблужусь... - бормотал я, погружаясь в сладкий сон.
Думаете, чёрт отстал от меня и на этом мои мучения кончились? Дудки!
Нет, землятресения и пожара не случилось. И из постели меня насильно никто не выгонял. Я сам вставал каждые полчаса и сломя голову бежал на первый этаж, потому как холодные яблочки на холодной воде дали себя знать и мне так скрутило живот, что я чаще сидел в тех самых местах общего пользования, чем лежал на раскладушке.
Около шести утра меня попросили собрать вещички. Приехала очередная партия курортников, а предыдущая ещё не уехала. Так что новичков пришлось размещать в холлах, "под пальмами".
Греясь в тёплых лучах утреннего солнышка в сквере на лавке и выковыривая комья грязи из-под крыльев велосипеда, я мучился сложным вопросом: есть или не есть? Последний раз порцию вареников я съел вчера в обед, в Полтаве. Вареники бесследно рассосались ещё на подходах к Диканьке, и есть мне хотелось сейчас до писка. Но "медвежья болезнь", гонявшая меня в гостинице с шестого этажа на первый, сильно настораживала меня...
Я дождался открытия столовой и, решив, что клин вышибают клином, что организм сам должен понять, что ему в данный момент нужнее - воздержание или насыщение, взял три порции вареников... Организм всё понял правильно. Мою хворь как рукой сняло.
Я покатил дальше. Но переутомление предыдущего дня, бессонная ночь дали себя знать. Я едва осилил... правильно, тридцать километров. У какой-то железнодорожной станции нашёл единственное после ливня сухое место в ближайшей тридцатикилометровой округе - склон железнодорожной насыпи на солнцепёке, придвинул поближе к себе велосипед и, лёжа с ним в обнимку - не из любви, а дабы не украли - пригрелся на жарком солнышке и уснул.
Сколько составов прогромыхало на расстоянии полуметра от моей головы - я не слышал. Спал как убитый. Через четыре часа встал прогретый солнышком, выспавшийся, отдохнувший. За спиной было полторы тысячи километров, до Киева оставалось полтора дня пути.
(Это было путешествие 1979 года)