ЧИНГИС-ХАН, ГОЛУБИ И КОРОВА МАНЬКА
Гул мотора убаюкивал. За окном старенького грузовичка мелькали длинные тополя, тонкие, как пики, того и гляди - сорвутся с места, да и полетят в небо, помахивая зелеными хвостами. Анна поглядела на старенькую, из рыжей кожи сумку, прижатую к худым ее коленям, и улыбнулась. В этой сумке лежали огромные деньги. Никогда у нее не было еще столько денег. 300 американских долларов. Только что приобретенных в обмен на целую кипу разноцветных местных новоиспеченных «фантиков».
Смешные новые деньги были со странными портретами незнакомых героев национального толка. Совсем еще недавно эти герои были врагами, теперь же, быстренько перелицевавшись стали в одночасье - героями. Выглядело все это глупо. Срывались одни лозунги, вешались на их место другие с тем же почти неизменным смыслом. Все улицы, переименованные на новый лад с невыговариваемыми названиями, стали какими то потерянными, словно с них сорвали платье и кинули кусок бумаги, а они не знают что с ним делать, да так и стоят неприкрытые. На улицах развевались огромные транспаранты с новыми символиками свободного (от всего!) государства. Автобусы, разваливаясь на ходу от продолжительной старости, сверкали яркими рекламами, как крашенные гробы. На самой главной улице висел огромный портрет Чингис-Хана. Нарочитое сходство с первым лицом государства было почти вопиющим. Чингис-Хана колыхало ветром, голуби бесцеремонно оправлялись на его ланиты, а он смотрел на мир прищуренным взглядом и думал о чем то своем, о вечном. Бр-р-р… Чур меня, чур. Вспомнится же такое.
Так вот, об Анне. Меняя доллары, она заприметила небольшого китайчонка, словно выпрыгнувшего из песен Вертинского. Юркий китайчонок бегал между обменным пунктом и группой молодых людей одетых очень не по «людски». Широченные штаны спортивного стиля свисали неопрятными складками до самых колен, нечищенные стоптанные туфли, немытые волосы и невнятные прически, выделяли их из толпы. Анна очень переживала, что они у нее отнимут деньги. Она, стоя в небольшой очереди в «обменник», мысленно представляла, как вот эти немытые, в необъятных штанах, заберут ее деньги и может даже убьют. Она слышала о всяких ужасах и очень жалела, что не взяла с собой Генку Птаху, который был готов идти за ней хоть на край света, да только ей он был без надобности, а вот в этот момент пожалела… Эх, Генку бы… он бы одним своим видом всех их заставил передумать, если они и впрямь замышляли разбой какой. Генка был большим. Нет, он был огромным. Руки, покрытые коричневыми волосами, густо убегавшими под рукава, вселяли в нее панический ужас. Если даже руки у него такие, то… Ой, не дай Бог! Она старалась не смотреть на него, когда Генка приходил в магазин за продуктами. Деревенский магазин был небольшим, но все-то у нее, у Анны, там было: и еда всякая, как в городе, и вино-водочные, и даже кое-что из одежды, в общем, настоящий супермаркет. Генка обычно приходил очень поздно, перед самым закрытием, вероятно, надеясь на то, что Анна позволит ему хотя-бы проводить ее до дома. Но Анна не позволяла, и Генка, накупив всякой ненужной ему ерунды, уходил, вздыхая большой грудью, в свой огромный деревянный дом, построенный своими могучими руками.
«Эх, дура ты, дура, Анька,- говаривала мать, - останешься, дура, в девках. И так уж под тридцать лет, а ни семьи, ни ребенка, ни котенка. Так и будешь подле мамкиной юбки сидеть до старости?… А Генка… - в этом месте мать всегда замирала, подкатив голубые глаза и выпятив губы уточкой, - какой хозяин, а мужик-то, мужик… красавец, богатырь. Самый что ни на есть богатырь. С таких вот картины писать… – и, с укором посмотрев на дочь, в сердцах всегда заканчивала на одной и той же фразе,- И чего он в тебе нашел? Ни рожи, ни кожи. Я то в твои годы была… эх кровь с молоком. А ты в кого? Тьфу ты, срамота одна, ножульки-то тонюсеньки, сисёк нема… - Здесь обычно Анна не выдерживала и громко выкрикивала: «Мама, перестаньте!»
Мать замолкала, глядя на Анну светлыми, полными любви и нежности глазами. Анна была копией ее давно умершего мужа. И волосы, и тонкий профиль с прозрачной кожей. «Единственная моя, кровинушка… Красавица моя…», – так думала мать Анны, но никогда не говорила этого вслух. Почему-то будучи уверенной, что дети не должны знать о родительской любви. Что за великая глупость! Но Анна все-таки любила ее, потому и решила на свои первые в жизни доллары, скопленные великим трудом, осуществить давнишнюю мечту матери - купить корову! Долго обзванивая племзаводы и частных животноводов, собирала информацию. Ездила в ближние и дальние фермы, разговаривала с большими знатоками и, наконец, найдя ту самую единственную и неповторимую корову в цыганском поселке, поехала за ней на заранее нанятом грузовичке. С рыжей сумочкой в тонких руках, в которой лежало целое состояние. Она все это проделала тайком от матери и только перед самым отправлением за бесценным для нее подарком, открылась ей. Мать запричитала, заломав полные руки:
- Ой, ты ж, Боженько мой, Боженько. Да когда ж ты, Аннушка, денег то скопила?.. Это ж такие деньжища… Ах ты, Господи. Да что ж я стою, дура малохольная? Надоть травки ей наготовить, да яблочков помыть. Ой, Аннушка, радость-то какая…- Мать металась по двору, хватая тазы, ведра, какие-то тряпки, потом поворачивалась и с ярким блеском в глазах повторяла, - Радость-то какая, Анна, радость-то…
Через забор свесился сосед - хромоногий Васька:
- Чего орем от радости, девоньки?- скосил черный глаз на Анну и подмигнув, бросил, - может в честь такой радости и стопарик нальете? Ань, умоли мать твою Зинаиду налить соседу граммов эдак сто.
- Иди себе, пусть твоя Пистимея тебе наливает,- буркнула Зинаида. «Пистимея» было у нее именем нарицательным, после знаменитого русского телесериала «Тени исчезают в полдень», и предназначалось для женщин, которые Зинаиде активно не нравились.
- Ну уж, прямо и Пистимея сразу. Чего ты на нее, Зин, взъелась, а?
- Чего?! - остановившись посреди двора с белым эмалированным тазом, рявкнула Зинаида. - Чего?! А того, что твоя корагутылина (это было ее фирменным выражением, означавшим что носитель этого странного прозвища являлся человеком невежественным и весьма неприятным, способным на плохие поступки) извела мои антоновки напрочь! Сколько я ей говорила, не лей свою вонючую воду после стирки под мои яблони, так нет же, не успею я оглянуться, как она и выльет. Вредительница! Ни в жисть ей не прощу, ни в жисть! Засохли ведь, совсем засохли, и все от твоей, Васька, грязи. Сгинь с глаз моих, постылый. Я вас не то что видеть, я вас слышать не могу, нюхать не могу. Это ж надо, свои обстирки в мой огород лить. Уморили такие яблони! А? Люди добрые… - уже почти кричала Зинаида, даже не видя, что Васька уже давно «сгинул» от греха подальше. А она все бегала по двору в своих хлопотах по «коровьиным встречинам» и ругала Ваську с «Пистимеей» на чем свет стоит.
Анна тоже уже давно ехала в промасленном грузовичке навстречу с долгожданной рогатой особой, которая и не подозревала, что так уж ее ждут в голубеньком домике за зеленым резным забором.
Через пару часов машина резко остановилась перед покосившимся деревянным забором. Из под распадающихся на части ворот показалась курчавая голова, сверкнув на Анну огнем черных глаз, тут же скрылась, и только крик разнесся по окрестности:
- Дадо, дадо! Мамушко! Чяёрья приехала! Нашу бодучую корову покупать…- тут же послышался звук хорошей затрещины и мальчишка, потирая ухо, открыл некрашенные ворота.
Видимо, ждали ее уже давно, потому как вывалились во двор чуть ли не всем табором. Так ей показалось. Детей человек десять, и подростков немеренное количество, и тетки, дядьки, бабки... Все радостно помахивали и переговаривались между собою. Анна сделал несколько шагов по земляному двору и растерянно остановилась, сжимая в руке адрес, выведенный зеленым фломастером, немного сконфуженная разноцветной голосистой толпой. Молодая красивая женщина в ярком платке отделилась ото всех и проворно подошла к Анне-
- Пойдем, молочка сначала откушай. Не молоко, мед чистый. Ай, не пожалеешь, красавица…
Что-то защемило под сердцем у Анны и она плотнее прижала сумочку к груди. Молодая цыганка что-то щебетала, наливая молоко в голубую кружку, а Анна хотела одного - поскорее уйти отсюда, из этого шумного дома, от незнакомых людей, которые показались ей семьей заговорщиков. Женщина протянула ей кружку и что-то спросила. Анна, неловко повернувшись к ней, что бы переспросить, выбила кружку из рук, и та упала прямо на землю, расплескав молоко ей на ноги. Худой серый щенок бросился к ней и стал слизывать молоко прямо с ее ступней. Анна отогнала его и, согнувшись как от удара, бросив коротко «простите…» кинулась к выходу.
Мотор не хотел заводиться. Чумазый водитель ругался и бил по рулю руками. Анна сидела и слезы лились из ее глаз ручьем. Она сама не знала, что вдруг произошло с ней сейчас. Она так волновалась, добираясь сюда, что силы ей изменили. Вдруг кто-то наклонился к открытому окну:
- Эй, гожинько, выйди, милая, поговорю я с тобой. - У машины стоял седой красивый старик с пышной шевелюрой. «Будулай, да и только»,- подумала Анна и безропотно вышла, прижимая платок к покрасневшим глазам.
- Чего, ты плачешь, девушка? Неужто мы тебя чем обидели? А если не так что, так прости –не держи зла на цыган. Неволить тебя никто не будет. Не понравится - уйдешь с миром. А обижать не моги - затерзают сплетнями на деревне, что покупатель не посмотревши сбежал. Уваж, гожинько, посмотри коровушек. Одна у нас хромая, но очень удойная, а остальные- прямо балерины, и такие же молочные. Меня, Николая Сларыня, в районе все знают, никто еще не пожаловался, что Сларынь обманул кого. Пройди, глянь на моих невестушек.
И Анна пошла за ним, успокоенная, прямо к коровнику. Там стояло пять коров. Круглобоких, с небольшими рожками и широкими лбами. Огненно-рыжая масть и черные морды делали их очень похожими друг на друга.
Дед поглядел на Анну и, дав ей красную ленточку, сказал:
- Попробуй выбрать сама, они все примерно равны и по возрасту и по виду, но только четыре коровы будут хороши, а одну придется на мясо, потому как норов никудышный, больно пхутькирды, упрямица, значит, и молоко такая будет держать и палить в себе. Таким участь - на колбасу. Попробуй сама, а если ошибешься, я тебе помогу, - сказал так, и вышел.
Анна стояла посреди коровника и глядела на влажные морды рыжих коров. Все как на подбор одинаковые, они смотрели на нее большущими махровыми глазами, полными блестящих слез, и что-то пережевывали, лениво обмахивая себя тяжелыми хвостами.
Анна подошла к каждой из них, кладя руку на теплый лоб, а самая последняя умудрилась так высунуть язык, что почти обняла им ее локоть и громко облизнула, почти содрав нежную кожу. Анна вскрикнула и попятилась назад, а корова снова высунула язык, словно руку и все пыталась дотронуться до девушки. Вошел Сларынь. Анна показала на языкастую корову и сказала-
- Вот эту хочу.- Старик посмотрел на нее и покачал головой.
- Хуже выбора и быть не могло. Это Манька, самая строптивая, ее на мясокомбинат завтра заберут. Бери любую другую. С этой намаешься, и потом меня же проклинать будешь. Ошиблась, ты, гожинько, ошиблась, красавица.
- Не спорьте со мной,- упрямо и с силой сказала Анна, - я покупаю ее.
- А ты, такая же пхутькирды, упрямая. Ну, что ж. Твое слово. Только смотри, помни, что я тебя предупреждал. Эй!- крикнул он корове, -Нэ выджя, ай. Ту выджя. Выходи, выходи с богом на дорогу.
Анна протянула ему деньги, повязала красную ленточку на шею корове и повела ее с цыганом через двор.
- Мамушко, дадо все-таки бодучую задвинул,- заорал веселый цыганенок и снова получил затрещину.
На прощанье Сларынь сказал Анне.
- Ты с Манькой поговори, раз уж ты ее от ножа спасла, она поймет. Она умнее всех остальных коров, потому и подчиняться не хотела. Поговори с ней. Ты хоть на вид и слабенькая, да сила у тебя внутри крепкая, поговори, они ведь все чувствуют, поболе нас, человеков. А уж коли не договоришься, так приведи ее назад. Сларынь тебе или деньги или другую корову даст.- И, перекрестив ее напоследок, повернулся к своей большой семье, которая с интересом наблюдала странную сцену. Такого в их практике еще не бывало, что бы кто-то купил негодную корову. Сам.
Невысокую, с крепкими толстыми ногами Маньку по настилу завели в кузов машины, закрепили привязи, и Анна повезла её домой. Осторожно и медленно доехав до деревни, уже к вечеру, Анна аккуратно вывела ее из кузова на специальную эстакаду на окраине деревни, расчиталась с водителем и повела к дому. Манька послушно шла за ней и слушала как Анна рассказывала ей о ее новой хозяйке Зинаиде, которая ее Маньку ждала всю жизнь, и которую тоже надо любить в ответ, потому как, если бы не Зинаида, то из нее, из Маньки, сделали бы завтра колбасу. А так у нее есть шанс. И так горячо говорила Анна, что если бы кто из деревенских услышал ее наставления рыжей буренке, то решил бы, что Анна свихнулась на почве долгого незамужества. Подойдя к дому, Анна перевела дух, обернулась к Маньке и поцеловав ее в бархатную щеку, выдохнула:
- Ну вот мы и дома, подружка, – и добавила уже громче, зная, что там за воротами сидит на своем маленьком стульчике мать и ждет.
- Мама, встречай, мы пришли.
За забором заскрипел засов, и ворота распахнулись. Зинаида стояла красивая, в новом платье и в ослепительном белоснежном переднике. Она быстро сняла его и подстелила под ноги корове. Затем взяла каравай хлеба, отломила небольшой кусок, посыпала солью и протянула Маньке. Та с удовольствием зажевала хлеб и пошла за Зинаидой, покачивая толстыми боками, прямо по кружевному переднику. Зинаида вела ее соторожно, словно Манька была стеклянная. Заведя в просторный капитальный коровник, построенный еще при жизни мужа, привязала к стойлу и показала на приготовленные угощения. Манька шумно втянув блестящими ноздрями вкусный воздух, опустила морду в таз и принялась есть. Анна стояла в саду под деревом и смотрела на мать, стараясь не мешать ей своим присутствием. Зинаида же гладила рыжую Манькину шею, смахивая радостные слезы с глаз и тихо нашептывала:
- Миленькая моя, кормилица, я тебя, голубушка, так ждала, так ждала. Спасибо Аннушке, моей доченьке. Коровка моя. Миленькая…
Так Манька поселилась в их дворе. Иногда ее упрямый норов проявлялся, но очень быстро, усмиренный любовью двух добрых женщин, исчезал и вскоре исчез совсем. Манька стала ручной и ласковой как собака. И когда Зинаида приходила на поле ее доить, она не ходила среди табуна как все, тащя за веревку своих коров на дневную дойку, а просто становилась на пригорочек и глубоким грудным голосом звала:
- Манюнька, Маню-юнь…
И на глазах изумленных пастухов и односельчанок Манька бежала на зов как собачонка, размахивая увесистым выменем как тяжелым маятником. Подбежав к Зинаиде, непременно лизала ее в щеку и становилась по стойке «смирно» для дойки. И когда все остальные только собирались доить своих коровок, Зинаида, гордая и счастливая, с полным ведром пенистого молока уходила домой, поцеловав Маньку на прощанье в самую морду.
Вот и вся история об Анне, Зинаиде и корове Маньке, которая и сейчас еще жива. Манька рожает каждый год телят, а два раза даже двойню принесла. А наша Анна все-таки вышла замуж за Генку и взяла его фамилию. Теперь она - Анна Птаха. У Анны двое детей. Зинаида ходит с ними в поле доить Маньку. Все удивляются, корова-то уж стара, а все как молодая телят рожает, да молочко дает. А я думаю, что все чудеса на свете происходят от любви. И даже если над головами висит страшный Чингис-Хан, пусть, кроме голубей, никто не обращает на него внимания. К тому же Анна с Генкой третьего задумали родить, так пожелаем и этому третьему вдоволь попить Манькиного молочка…