К У Р Д А Й С К И Й П Е Р Е В А Л
Автобус, пыхтя и покачиваясь, неуверенно полз в гору по скользкой, выпуклой от черного льда дороге. Утомленные путники сидели на истерзанных сиденьях с тоскливо торчащим поролоном из дермантиновых ран. Десять пассажиров и сто мест багажа… Коробки, чемоданы, огромные баулы заполнили все пространство автобуса. Обычный челночный рейс. Усталые шопники возвращались домой, проделав долгий и трудный путь: автобус-поезд-самолет-далекая арабская страна, бесчисленные магазины на одинаковых улочках, где разворотливые продавцы сбагривали не на шутку утомленным арабским солнцем путникам со старосоветским выражением лица свой залежалый товар, предлагая его сначала за двойную цену и позволив торговаться, снижали сразу на 30-40%, чем завораживали новичков, как кроликов… Более бывалые сначала принюхивались, присматривались, переваривая информацию, как жирного зайца, и только затем устремлялись матерыми волками на охоту. Обратно возвращались тем же путем - самолет, поезд, автобус, только уже отягощенные добычей и сверлящей мыслью - как же теперь все добро продать, чтобы раздать долги, проценты, и оставить на следующий круг кое-что. Круг…
Автобус стонал стареньким двигателем, напрягаясь в крутом подъеме Курдая. Перевал славился зимними автокатастрофами, но путники были настолько измучены путешествием за своим нелегким заработком, что казалось - гори земля, никто даже не пошевелится.
Валентина сидела у окна и смотрела в ночную даль. Звезды в черном небе были яркие и холодные, их свет отскакивал от накатанной дороги и снова устремлялся ввысь. Валентина не спала. Она с вспомнила тот далекий день, когда вот так же она ехала в холодном, скрипучем автобусе, где на замерзшем стекле чудные фигуры выстроились неровными рядами, белые, велюровые от инея. Удивительно живые. Пальцем по стеклу, теплым из кроличьей варежки по холодному, слово, имя «Дашка». Почему-то всегда в автобусе, сидя у окна, Валентина вспоминала Дашку. И не человека даже. Свинью. Самую настоящую. С пятачком. Любимицу. Валентине было 15, когда ее родители решили заняться свиноводством. Так появилась Дашка с шестью своими сородичами. На откорм. В свином своем сообществе она была самая смышленная и потому, вероятно, претерпевала разные надругательства над своей персоной от своих же соплеменников. Мордатые ее соседи хрюкали на Дашку воинственно и кусали за ноги до крови, не подпуская к общему корыту с кормом. Валентина упросила мать содержать бедную свинку отдельно от остальных, и, отпущенная на вольные похождения по двору, благодарная свинья так привязалась к высокой девушке с черным пучком волос, что не отставала от нее ни на шаг. Дашка была ласковой как кошка и удивительно проворной. Она весело обследовала все уголки широкого двора утиною походкой, смешно подпрыгивая на ходу. Ее розовые уши торчали по бокам головы, как крылья, а прохладный пятачок с влажными ноздрями повсюду вынюхивал Валентину и следовал за ней по пятам. Пятачок по пятам... пяточок по пятам... пятачок был восхитительный. Дашка с его помощью разговаривала. Если любопытно - то края пятачка вытягивались вперед, если страшно - назад, если вкусно пахло - верхний край прирастал к спинке носа, а нижний летел навстречу запашистому счастью. Если Дашка была расстроена - пятачок трогательно сморщивался, и даже менял цвет, становясь почти серым.
Дашка, ко всему прочему, была признанной красавицей. Одни глаза чего стоили. Черные, блестящие, с длинным косым разрезом, как у китаяночки. Она умела складывать губы трубочкой и цокать языком. Валентина ее обожала, и в часы блаженного безделья, когда, вытянувшись на душистом разнотравье в саду, она подзывала к себе Дашку, и та восторженно плюхалась рядом, Валентина доставала из кармана жестяную крышку от консервов и чесала ей за ушами. И у Дашки, от удовольствия, текли слюни из оттопыренной губы…
Наступила зима, морозы крепчали и родители Валентины все чаще заговаривали о том, когда лучше «готовить» мясо к продаже. К Новому Году или к Рождеству. Валентина вздрагивала каждый раз и умоляюще смотрела на мать. Та, с досадой, отводила глаза и нарочито громко начинала перечислять все затраты, связанные с выращиванием семерых свиней.
Как-то субботним утром Валентину послали в город, на главпочтамт, с кипой поздравительных открыток к Новому Году в разные концы страны. Она ехала тогда по белой дороге в тряском тесном автобусе-коробочке. Коробочка раскачивалась, подскакивала и охала. По стеклу мороз выкладывал свои плоские скульптуры, и Валентина, вытянув длинный палец с острым ногтем, вдруг ткнула им в живот ледяному зверю. И потекли вниз частицы ледяного панциря. Рука замерла и сунулась вновь в пушистую рукавицу. И подкрался сон. Дорожный, короткий.
Зеленое. До самого горизонта зеленое и, в зелености своей бесконечное, поле. И дорога по нему из пропасти в пропасть. На дороге женщина белая, с русой косой через тугую грудь. А руки застыли в объятии, будто вырвался из них кто-то, а она и не заметила, да так и осталась стоять... брошеная, с раскрытыми белыми руками и с раскосыми глазами, как у китаяночки…
Скок. Автобус тряхнуло. Голова ее разбила нескольких зверюшек на ледяном стекле. Валентина проснулась. Перед глазами еще стояла та женщина - Дашка. Стояла там, потому что ее уже не было здесь. Валентина поняла это сразу и в голове сделалось пусто и тоскливо.
Валентина не кинулась назад, домой. Она бродила по городу до темноты, а затем в темноте, не видя ничего вокруг, натыкаясь на прохожих, все шла и шла куда-то. В темноте! Так непохожей на ту светлую дорогу, где все еще стоит она - Дашка. Всегда стоит на этой дороге, ведущей неизвестно куда... Валентина не плакала, слез не было. Плакала только вдруг ссутулившаяся спина - нервами, скрученными в позвоночнике. Что-то лопнуло внутри нее стальным звуком, заполняя тревогой большую яму любви и одиночества.
Автобус сильно задрожал. Валентина открыла глаза. Коробки, баулы, мешки… Глядя вперед, на бесконечную черную дорогу, которая уходила куда-то прямо в звездное небо, Валентина подумала: «Боже мой, наверное такой дорогой души отправляются в ад. Не сразу стремительно вниз, в преисподнюю, а вот так, по дороге, снизу вверх, сквозь небо с щекастыми звездами. Вроде-бы и небо, вроде-бы и звезды, но только на миг. А потом, после секундной паузы, на пике подъема, толкнут в плачущую спину глупую душу. И кувырком, подгоняя волосатыми коленями, потащат туда, где ей место»...
Валентина передернула плечами и достала из дорожной сумки термос с остатками остывшего чая, печенье, салфетку. Посмотрела по сторонам в поисках бодрствующих - не нашла. Все спали. Налила чай в пластмассовую кружку. Она держала кружку двумя руками и смотрела вперед усталыми, покрасневшими глазами, думая о себе, как о ком-то совершенно чужом. Как будто это и не она вовсе, и все это происходит не с ней. Почему она здесь? И чьи это коробки с ее именем, намалеванным красным маркером знакомой рукой? Зачем это? Почему?..
Все эти безумные рейсы с ублюдочными таможнями, где тебя могут ощупать потными пальцами, унизить, обобрать, нахамить. Она знала таких, кто прятал деньги в самых невероятных местах и, с выпученными глазами ждал посадки в самолет, чтобы скорее запереться в сортире. Она знала многих, чей груз никогда не дошел по назначению, и у людей рушились судьбы. Друзья? Валентина вспомнила и съежилась. Друзья однажды заняли у нее чужие деньги, которые волею судеб оказались в ее руках, одолжили на три дня, да так и не отдали никогда. С тех пор и начался этот ее бесконечный путь шопничества. Ей надо было отдавать долг.
Она ехала по дороге из пропасти в пропасть и держала холодную кружку с желтым чаем, глядя вперед, вперед. Вдруг на дороге показались желтые фары, приближаясь навстречу неимоверно быстро. Валентина взглянула на водителя-узбека.
- Эй, - окликнула она.
- Да вижу, вижу,- отозвался тот.- Шокнутый какой-то, нысотся как угэрэлый. А можыт…- не договорив, он, резко подал автобус вправо, до края, до самой кромки. Желтые фары продолжали нестись прямо на автобус. Узбек выругался по русски и высоким голосом заорал, ударив по тормозам:
- Эй, все подымайса. Подымайса-а!
Все вскочили и заметались по автобусу. Фары были почти рядом. Узбек лихорадочно пытался открыть двери, приговаривая как безумный:
- Далше от автобаса пригайти, далше… - Шею его как парализовало, а руки никак не могли найти нужную кнопку.
Взрыв раздался не сразу. Сначала был удар. Сильный. Автобус откинуло немного назад. Посыпались коробки, сумки, мешки. Затем взрыв - громкий, раскатистый. Машина с желтыми фарами, наполовину влезшая под автобус, взорвалась, как в американском боевике. Автобус подпрыгнул и накренился на бок. Огонь, охвативший машину, перекинулся на автобус, смрадным дымом заполняя салон, по которому еще метались ошалевшие люди. Двери заклинило окончательно, и кто-то, схватив коробку с компьютером, саданул ею изо всех сил по стеклу автобуса. Стекло с сухим треском лопнуло и раскрошилось. Люди посыпались наружу, на снег, подсвеченный ярким пламенем. Казалось снег шевелится, колышится, горит вместе с этим автобусом, расползаясь по краям темноты.
Валентина, проваливаясь по щиколотку в колючие азиатские сугробы , двинулась во мрак от пылающей дороги. Что-то заставило ее оглянуться. Из окна автобуса кто-то вытаскивал коробки и мешки, укладывая их рядами на снегу. Голос женский из-под мешков - «Миш, еще сумка красная и чемодан с зеленой ручкой». И Мишин голос из разгорающейся пасти автобуса - «Какой тут черт разберет… как-бы чужое не вытащить». Из окна выбросили сумку, затем чемодан, а за ним и сам Миша вывалился словно мешок с залежалым товаром.
Узбек, стоящий рядом, смахнул рукой кровь, текущую тонкими струйками через лоб и капающую с бровей, и вдруг неожиданно бросился внутрь автобуса, лихо подтянувшись за край разбитого окна. Он появился через минуту с огнетушителем. Несколько ребят уже тушили машину, врезавшуюся в автобус, снегом, куртками и собственными руками. Валентина присоединилась к ним. Мешковатый Миша, было, ринулся туда же, но остановленный властной рукой жены, взгромоздился на свои сумки и повернулся к огню спиной. Узбек поливал и машину и ребят пенистой жидкостью, приплясывая и выкрикивая что-то дискантом по узбекски. Видать, команды отдавал, и все ведь понимали.
Встречный КАМаз остановился поодаль, и из него выпрыгнул здоровенный детина, тоже с огнетушителем. Огонь начал отступать. Там, в искореженной машине, были зажаты горячим железом двое. Один, со вдавленным в грудную клетку рулем и сорванным скальпом, был мертв. И второй, лежащий на заднем сидении, похоже, тоже. Здоровяк из КАМаза монтировкой отогнул дверь и вытащил парня на снег. Разогнулся с улыбкой - «Живой, паразит, это ж надо, живой». Лязатка, маленькая и шустрая, притащила коробку с фонарями, купленными ею на продажу и жестоко разорвав картонный край, вытащила славный фонарь... еще, и еще один. Светили со всех сторон.
Валентина подошла поближе, одна нога у пострадавшего была повреждена в двух местах открытым переломом, руки сильно обожжены, живот и грудь в крови. Она приподняла его свитер. Слава Богу! Просто поверхностные порезы. Громко крикнула:
- Водка есть у кого?
- А как же, девонька? - прогремел здоровяк. – И водка есть, и аптечка.
Через минуту Валентина уже промыла рану водкой, нанесла повязку, и наложила жгут.В школе когда-то на уроках НВП она была одной из лучших. Приподняв голову парня, залила ему в рот несколько глотков прямо из бутылки.
Здоровяк подхватил его на руки и потащил к своему КАМазу:
- Не дрейфь, братва, я его мигом до больницы докачу.- И уехал.
Валентина посмотрела на бутылку и запрокинув ее вверх, приникла к обжигающему горлышку. Передала другим.
Еще долгих шесть часов дожидались они спасательной команды с автобусом-дублером. Кто-то приплясывал на негнущихся ногах, обмотав ноги дорогими шмотками, выхваченными из порванных сумок. Кто-то подсчитывал убытки. Наконец появилась миллиция , а за ней и «скорая». Разрезав машину автогеном, извлекли из нее мертвого парня и бесконечно долго составляли протокол.
А когда, наконец, подошел автобус за злополучными туристами, люди стали переносить туда свои вещи, то оказалось, что все богатство Миши с женой, которые спасали свои мешки, рискую жизнью, было безвозвратно попорчено огнем. Именно их товар почему-то выбрал капризный огонь- лопнувшие телевизоры, расплавленные корпуса дорогой аппаратуры, обожженные шубы…
И несмотря на то, что пожар в автобусе был потушен не сразу, все брошенные на волю провидения в горящем автобусе вещи остались почти целы. Люди настолько устали и промерзли, что никто не проявил внешних признаков удивления. Словно бы так и должно было быть. Только Мишина жена выла где-то за закопченным автобусом и сам Миша ходил мрачнее тучи. Ребята помогли перенести Валентине ее багаж в новый автобус, и она села в самый конец. Все молчали. Не было сил ни говорить, ни слушать. Она свернулась калачиком на сиденьи. За окном автобуса, на снегу, где еще пять минут назад сидели шопники, остались темные прогалины, как глаза, вытаращенные в небо. Засыпая, Валентина не слышала, как из глаз на дермантиновую чернь скатывались слезы.
Мир взорвался на миллиарды кусков и соеденился в огромной цветной мозаике любви, боли, жизни и смерти. Высота обрушилась в бездну, а бездна взошла высоко, под самые облака, подсвеченные неласковым пурпурным солнцем нового дня. Серафимы трубили в свои трубы, а лукавые цветные ангелы опаздывали на важные встречи… «Завтра» и «вчера» перемешались в огненном танце и зазвенели желтыми колокольцами вечности.
Валентине снилась красивая светлая дорога посреди изумрудного поля. На дороге стояла женщина с русой косой через тугую грудь, и руки ее были открыты в объятии, будто кто-то вырвался из них, а она и не заметила, да так и осталась стоять там навечно…
Валентина тихо охнула во сне, погладила обожженной рукой холодный дермантин и тихо прошептала:
- Дашка...
1999г. апрель. Торонто.