Путь в никуда

 
               
 
     В начале 50-х годов в Харькове на Сумской улице, неподалеку от памятника Шевченко стояли стенды, или, как их тогда называли, окна –  окна сатиры. «Комсомольский глаз»
    Один из выпусков «глаза» попал на страницы молодежной газеты «Ленiнська змiна». В числе прочих там был и мой текст. Довольно посредственное четверостишие, призванное усилить сатирическое звучание карикатуры приблизительно такого же качества.
    Это была моя первая публикация. С газетой в руках я носился по городу и напрашивался на комплименты.
    Кто-то, чтобы отделаться, посоветовал сходить в литературную студию. Обстановка студии мне не понравилась. Вместо того, чтобы благоговейно творить высокое, студийцы, потрясая кулаками и громко крича, участвовали в дебатах.
   Приятное исключение составляла пожилая женщина. Она что-то записывала в тетрадку.
   –     Сочиняет, – подумал я с уважением, –  творит, несмотря на галдеж.
– Молодой человек, –  попросила женщина, – помогите найти рифму к
слову дредноут.
   Я обомлел. Ко мне как к равному  обратилась поэтесса.  Может быть,
даже член союза писателей
– Дредноут, редноут, ноут, –  повторял я сосредоточенно. Ничего не
получалось.
   Во время перерыва я подошел к одному из крикунов.
– Брось, старик, не связывайся, –  снисходительно сказал он, –
известная графоманка.
Значения этого слова я в ту пору не знал, но по выражению лица
собеседника понял, что он говорит о чем-то нехорошем.
    Позднее, в одном справочном издании я обнаружил, что графоманией именуют болезненную страсть к писанию, к многословному, пустому,
бесполезному сочинительству.
В обиходе графомания трактуется не столь однозначно.  Существует
ряд хоть и близких, но не совпадающих в полной мере толкований.
   Это и широко распространенное в литературной среде оскорбление. Аргументация, так сказать, противоборствующих лиц и группировок.
    –     Кто графоман!? Я графоман!? От графомана слышу!!!
   И констатация профессиональной некомпетентности. Недостаточной
талантливости вообще, или отсутствие её проявлений в отдельно взятом произведении.
    Говорили о «сиятельных» графоманах из числа литературных руководителей. И о графоманах рядовых – членов союза советских писателей. Авторов «ура-патриотических» произведений, написанных не в силу вдохновения, а пропитания ради.
    Ю. Карабчиевский в  книге «Воскрешение Маяковского» обозвал  литературный союз футуристов – «профсоюзом графоманов».
    Сама А. Ахматова, по утверждению Л. Чуковской, заметила как-то, что у Лермонтова наряду с безусловными шедеврами встречаются  «графоманские стихи».
    Нелюбовь писателей к графоманам и очевидна, и понятна.  С одной стороны без всяких на то прав, они покушаются на святое. Лезут «грязными лапами» в сваренный Богом для избранных суп.
    С другой, претендуют на то, что им вовсе не предназначено. Деньги, почет и восторги общества. А этих «восторгов» в наше меркантильное время, что называется «кот наплакал». На всех не хватает.
Лем предложил содержать графоманов в специальном концлагере.
Впрочем, без лишения прав на творчество… в пределах этого учреждения.
    Может быть, он что-то предвидел. Какие-то связанные с засильем графоманов катаклизмы. У фантастов бывают предвидения. А может быть, это была глава из романа. Тоже пророческая.
    Отношение общества к графоманам, в целом, неодобрительное. В них видят скрытых шизофреников.
    Нет, если графоман от этого что-то имеет. Пользуется какими-то благами. Тогда все в порядке.
     В конце концов, каждый зарабатывает на хлеб как может. Кто-то торгует. А кто-то пишет эпопею, не уступающую по количеству печатных знаков эпопее Л.Н. Толстого «Война и мир». А уж  гонораром он  распорядится лучше, чем закомплексованный гений.
А вот, если человек изводит горы бумаги, не получая взамен ничего су-
щественного. Тогда другое дело. Тогда псих.
    То, что графоманы от литературы у всех на слуху, вовсе не значит, что они единственные представители этого беспокойного племени..
    Судя по старым выкладкам Ломброзо, они даже не самые представительные.
    В принципе графомана может заинтересовать любая область знаний, любая отрасль. С учетом склонностей и интересов.
     У одного поэтические задатки. У другого исследовательский потенциал Менделеева. Третий, если начнет философствовать, даст фору какому-нибудь Фейербаху.
    Ну а остальное дело техники. Нужно лишь проявить себя в полной мере. Чтобы обратили внимание и воздали должное.
     Ради этого графоман готов на все. Изводит себя непосильным трудом. Не досыпает. Не доедает. Отказывается от многих сиюминутных благ. Вступает в борьбу. В честную и не очень. И все это не в силу дурных свойств характера. Не из подлости. А во имя.
    При всем этом графоманы беззащитны и ранимы. И то, что они не приемлют критику, вовсе не значит, что они не реагируют на неё.
     Один римский император по какому-то поводу обнародовал указ, предполагавший жестокое, не соответствующее тяжести проступка наказание. Когда ему намекнули на это, император сказал:
      –   Кара, конечно, суровая, но её можно легко избежать. Не нужно нарушать указ.
     От графомана требуется сущая мелочь. Всего ничего. Перестать писать. Оставить это неблагодарное занятие. И тогда никто ничего не узнает. Не догадается. И не упрекнет, естественно.
– Бездарен не тот, кто не умеет писать повестей, – размышляет
чеховский Ионыч, в ту пору молодой доктор Старцев, следя за перипетиями очередного повествования мадам Туркиной, – а  тот, кто их пишет и не умеет скрыть этого.
     Графоман не бросит. Это вне жанра. Он избрал свой путь и не свернет с него.
    Критикуют. Тем хуже для критиканов. Не понимают. Со временем поймут. И, вообще, чем больше терний, тем ярче будут светить звезды.
    Если очистить графоманию от наслоений, в первую очередь оскорбительного характера, остается два основополагающих пункта.
    Один безусловный – многописательство. Причем не просто многописательство. В самом многописательстве греха нет. И даже более того. А многописательство пустое, бесполезное, совершенно бездарное.
    Что же до болезненности – второй пункт. То здесь, не без определенных натяжек, разумеется, уместен принцип презумпции невиновности. В том смысле, что изначально любого графомана следует считать психически здоровым. До тех пор, разумеется, пока не появятся весомые признаки психической ненормальности.
    И здоровые  могут заниматься не своим делом. Вопреки здравому смыслу. Несмотря ни на что. Просто к представителям творческих профессий особое отношение. Особая оценочная шкала.
    Если бездарный коммерсант – это плохо и даже опасно. То бездарный писатель, писатель-графоман, не «сиятельный», ни член «союза», просто графоман – человек не от мира сего. Попросту, псих.
    Это мнение стало расхожим. Попало в справочники. Вошло в быт. Тем более, что графоманы с теми или иными психическими отклонениями, тоже встречаются. И то, что выходит из-под их пера во многом связано с болезнью. И имеет, в силу этого, свою специфику, свои характерные особенности.
    В писаниях шизофреников нелепость содержания соседствует с расплывчатостью суждений. Характерны противоречия, склонность к общим местам, наличие своеобразной, не всегда понятной символики, неологизмы и многое другое.
   Отдавая себя творчеству, графоманы-шизофреники не всегда представляют чего, собственно, они добиваются. С реализацией замыслов, в силу этого, они не спешат. Поскольку, как правило, работают не ради сиюминутного успеха, а на века.
    Сочинения графоманов-маньяков плохо скомпонованы, фрагментарны, рыхлы. В них много противоречивых, до конца не продуманных утверждений. Поверхностных ассоциаций. Ни на  чем не основанных скороспелых выводов.
    Желание добиться успеха намного опережает проделанную работу. Уверенность в грандиозности сотворенного, абсолютная.
     Все, что выходит из-под пера эпилептика продумано до мелочи. Изобилует подробностями и деталями, подчас малозначительными.
     Эпилептики работают годами, если не десятилетиями. Крайне упорны в борьбе за признание.
     В произведениях психопатов – наиболее распространенной и наиболее приспособленной в борьбе за выживание группы графоманов, присутствует, выраженной в разной степени, отпечаток их личностных особенностей –  демонстративная красочность и восторг истериков, подозрительность параноиков, напор эпилептоидов, необузданность гипертимов и т. д.
    Ломброзо рассматривал графоманов, как промежуточное звено между гениальными безумцами, здоровыми людьми и просто сумасшедшими.
    Поэт Доризо называл их гениями, отдавая дань титаническим усилиям. Гениями… лишенными таланта.
    Есть и другие формулировки. Образные и не очень. Связанные с реалиями, и опирающиеся на бытующие в народе представления. Всякие.
    Как бы там ни было, следует признать, что существует какая-то часть населения, у которой выраженная склонность к творчеству не опирается на сколько-нибудь заметные способности.
   Не дал Бог таланта. Обелил. И забыл об этом сказать. Может быть, даже что-то пообещал. Ищите, дескать, и обрящете.
   И  они ищут. Идут по избранному однажды пути. Идут в никуда.