Когда смотришь через решетку на охранника, он разбивается на квадраты: тут – ботинок и часть брюк, там – кисть и немного руки, а вот здесь – верхушка бритой головы. Можно запомнить последовательность, закрыть глаза и, убрав один из квадратов (например, с его треклятой жирной задницей), сыграть в пятнашки. Можно поставить квадрат с носом на место предполагаемых редуцированных (это же очевидно!) гениталий, а затем начать воображать, каково это – ходить с хоботком вместо носа и яйцами чуть ниже. Они будут закрывать рот, отчего речь охранника станет приглушенной и малопонятной. А когда он будет орать, все это дело, поддавшись потоками воздуха, станет развеваться, стучать и звенеть. И все равно, как ни переставляй квадраты, исходный вариант оказывается много более мерзким, чем получающиеся гибриды. Липкий Блюдолиз – так метко его охарактеризовал мой сосед по камере.
- Чего ты вылупился на этого урода? Он тебе яйца лизать не будет, как ни проси, - познакомьтесь – это мой вышеупомянутый сосед. Эдакая жердь с кепкой. В том смысле, что тощий и маленький. Но вы бы видели его глаза! Они гениальны! За один только взгляд его можно сажать на электрический стул. Страшный человек. Вы не сможете смотреть ему в глаза дольше тридцати секунд. Из них так и льется чистая, кристальная ненависть, будто в его голове заточен сам Дьявол, которому в задницу воткнули раскаленный лом. В остальном же, мой сосед – интелигентнейший человек. Не думаю, что он сможет отрезать лягушке больше четырех лап, не упав при этом в обморок. Он сидит здесь всего лишь за то, что, прежде чем въехать на своем автомобиле в витрину магазина любовника его жены, сшиб старушку с внучкой, которые проходили в то время по тротуару. Сами же виноваты.
- Ты че молчишь? – Вновь спросил он. Ах, да. Я забыл ответить.
- С людьми разговариваю, о тебе рассказываю.
- С какими людьми?
- А ты не видишь? Вот же стоят, - главное не рассмеяться. Сейчас он скажет…
- Что за псих! Нашли, кого подселить! Уж лучше на электрический стул сразу, чем с ним тут общаться.
… и отвернется к стене. Забавный малый. Говоря образно, своим жестом он показал, что я хуже стены, или стена лучше меня. Получается, он меня обидел!
- Эй, ты! Хвощ кепчастый! Ты меня обидел?
- Опять начинается, - тихо буркнул он и повернулся ко мне лицом. А меня от его взгляда чуть не передернуло (вспомнился ружейный затвор).
- Ты меня ниже плинтуса опустил.
-- Ну с чего такие выводы?
- Убери усталость из своего голоса! Отвернувшись к стене, ты предпочел ее мне. Я недоволен.
- Мне посрать, что ты недоволен. Птаха поднебесного полета, подумаешь! Я б таких как ты душил конвейерным способом, только башка из матери покажется.
- Такие твои слова мне больше по душе, нежели полный игнор. Что еще скажешь? – очень надеюсь, что улыбка из моего черепа не выползла наружу через ухо, ноздрю или еще откуда-нибудь.
- Может мне позвать охранника? Он тебя просто обожает, как я погляжу. Просто душонки своей не чает в тебе.
- Разве ты не понимаешь, что он другой?! Он – не мы! Человек с той стороны решетки никогда не будет своим! Ведь он даже мух убивает! УБИВАЕТ мух! Они же живые! Так нельзя!
- Чего раскричался? – меланхоличный расплывшийся от безграничной власти охранник встал возле решетки и демонстративно помахал дубинкой. – Хочешь со мной пойти? Ладно, давай пообщаемся.
- Может не надо? – подал голос мой сосед. А я удивился: чего он боится? С таким-то взглядом, как у него.
Мне доставалось от охранника не раз и не два. Путь в ту каморку помню отчетливо: все повороты и лестницы. Да, он мог избивать нас прямо в коридоре, на глазах у всех, и тогда, быть может, число протестов уменьшилось – кому понравится быть униженным прилюдно? Но это не было его целью. Этот хренов педераст устраивал целое представление, закутывал в материю тайны свои побои. Ему нравилось бить по тем точкам, о существовании которых не подозревали и древнеиндийские мастера акупунктуры. Говоря короче, наш охранник был законченным садистом. Упиваясь своим всесилием, он даже не прятался и не боялся расплаты. И тут одна мысль посветила меня в свое существование….
***
Я увидел, как с другой стороны коридора белеет сквозь решетку лицо одного заключенного, которого все называли Молчаливым Трусом.
- А ты чего смеешься?! – крикнул я ему.
- Кто смеется? – зловеще спросил охранник, медленно разворачиваясь вокруг своей оси.
- Вот он, - мой сосед ткнул пальцем в сторону противоположной камеры. Охранник неторопливо дошел до другой стены, долго искал нужный ключ. Все разговоры в камерах стихли. Вместо гула множества голосов стал слышен лишь звук поворачивающегося в старом замке ключа. Охранник жестом пригласил Молчаливого Труса к выходу. «Вид у него хреновый», - отметил я у себя в голове. Потом отметил различие звука шагов уверенного в себе человека с шарканьем идущего на смерть (почему-то вспомнилось moriturus te salutat). Я отвернулся от решетки и подсел к своему сокамернику.
- Сколько ждать осталось?
- Недели две, наверное. Вряд ли меньше.
- А если не к нам?
- Вряд ли. Почти везде уже больше народа.
- Лучше думать о лучшем.
Здесь стоит сделать несколько разъяснений. Я знал, что охранник обожает, когда заключенные подставляют друг друга. На самом деле, бедный Молчаливый Трус совсем не смеялся. Он никогда бы не посмел пойти против власти. Ходили слухи, что его отправили к нам по ошибке. А еще говорили, у него какие-то серьезные проблемы с сердцем. Он старался избегать внимания власти к своей персоне. Особенно, если в оказании этого внимания принимает участие охранник со своей дубинкой. Ха! Дубина с дубинкой.
К вечеру не появился ни охранник, ни бедняга, пострадавший за правое дело. Мой расчет оказался верным – сердце Труса не выдержало. Хотя начальству тюрьмы был насрать на побои, проигнорировать смерть заключенного они не смогли.
С этого дня я начал делать пометки на стене. Вспомнился Дефо со своим «Робинзоном». Если бы вспомнился «Гулливер», я бы стал карликом. Ха?
Для пометок самодельного календаря пришлось отломить кусок алюминиевой ложки. Мы с соседом держались особняком, ни с кем почти не общались. Лично мне было совершенно по хрену на эти настороженные взгляды остальных. Молчаливого Труса никто особо не любил, а потому нас не били. Зато следили, как бы еще кого-нибудь не сдали. Между тем, в соседе очнулась от транквилизаторов совесть, с каждой новой пометкой на стене, отношения все больше и больше натягивались. Ежевечерние споры о вечном, о человеческой жизни обострялись, но я втайне надеялся, что ненависть к подселенному охраннику вновь сблизит нас, таких разных, но имеющих много общего. В том числе, и эту сырую камеру.
Новый охранник уже не напоминал разваренный пельмень. Если продолжать пищевые сравнения (видимо, из-за урчания в моем животе), он скорее напоминал зеленый лук. Эх, молодо-зелено! Он почти не бил нас, а если и бил, то у всех на глазах, прилюдно. Иногда даже сердце жала ностальгия. Но я не собирался забывать свою идею избиения старого охранника новым. Представляя калейдоскопичность его образа, я смеялся: когда новый охранник будет бить его в пах, старый будет орать «не бей меня в нос!». А уж если по лицу решит заехать…
В день, когда я поставил восемнадцатую черточку, в коридоре раздались голоса конвоиров, ведущих нашего пельменя. Его лицо изменилось совершенно. Так меняется лицо мальчишки, который сначала, смеясь, перебежал дорогу перед капотом сигналящего автомобиля, а потом оглянулся и увидел на асфальте останки своего друга. Взгляд глаз не столько потухший, сколько протухший, в глубине – страх и попытки выяснить, в какую камеру его ведут и вспомнить, что он сделал ее обитателям. Признаюсь, я испугался, что мой сосед окажется прав, и охранника посадят не к нам. Но нет, обошлось.
Когда я посторонился, пропуская вошедшего, он даже не посмотрел на меня, а прямиком направился к нарам, на которых сидел мой сосед.
- Уф, пронесло. Могло быть и хуже. Если б, например, к Мокрому Бреду посадили. Слава Господу, ты здесь один. В остальных камерах уже давно по двое. Забавно – охранник в клеточку от этой решетки, можно в пятнашки играть. Да, изнутри, с этой стороны решетки все выглядит совершенно по-другому.
- Как это я один? – выходя из транса (видимо, совесть угостила транквилизаторами), спросил мой сосед, и ткнул в меня пальцем. – А как же он?
- Ты на кого показываешь? Там никого нет. Мы здесь вдвоем. Глюки у тебя, - сказал охранник и облизнул верхнюю губу.
Мой сосед промолчал. И я промолчал, прислонившись к стене. Лишь начал думать странные мысли: если я, сидя в камере, разговариваю со своим соседом, а потом приходит охранник и говорит, что кроме него и моего соседа, в камере больше никого нет, то кто тогда я?