Somebody plays my song in tune,
makes me, makes me, makes me stronger for you, babe
Was a way when we were young, that
any man was judged by what he"d done
But now you pick them on the screen
[what they look like] where they"ve been
Дэвид Боуи
Пролог
Гримироваться оказалось не так легко, как он ожидал. Тонкая и жесткая кисточка с маслянистой синей краской от “Бибы” упруго загибалась совершенно не в ту сторону и несколько раз больно оцарапала ему край века. Красить ногти было и вовсе преотвратнейшим и неудобным занятием; однако Генри, стиснув зубы и обливаясь потом, продолжал. Мучительные усилия его сопровождались тягучим готическим звуком гитары и истерично-параноидальным голосом, надрывно вещающим о восставших из гроба мертвецах и окровавленных вурдалаках.
Через некоторое время ему все-таки удалось покрыть два ногтя на левой руке черным лаком по новейшей эзотерической моде. Генри помахал в воздухе растопыренными пальцами и некстати заехал ими в горячую и твердую настольную лампу...
Выругавшись сквозь зубы, он раздраженно выскочил из-за стола и бросился к холодильнику.
Глотнув ледяного джин-физза, он немного успокоился, отдышался и подошел к зеркалу, продолжая сжимать в руке запотевшую банку.
— М-да... — неопределенно промычал он, с каким-то недоумением оглядывая свое отражение, демонстрирующее результат двухчасовой каторжной работы над собой. Вид его мог напугать кого угодно.
Жакет из ярко-синего искусственного меха, доходивший ему до талии, топорщился длинным, сантиметров семь-восемь, ворсом. Под ним виднелась обтягивающая худую грудь водолазка серебристо-белого цвета; на груди покачивались несколько серебряных же подвесок: египетский ангх, американский пацифик и китайская эмблема дао. Ниже располагались безумно узкие и неудобные расклешенные джинсы, в которых, кажется, нельзя было даже сесть, не расстегнув верхних пуговиц. Ног не было видно, но Генри помнил, что на них надеты эти ужасные ядовито-оранжевые ботинки на высоченной платформе.
Веки его серых глаз ярко блестели неровно наложенными синими тенями, неумело накрашенные тонкие губы резко выделялись на бледном лице. Длинная и светлая волнистая шевелюра в стиле Роберта Планта была ужасающе старомодна. В левом ухе у него была серьга с крестом. В правом — тоже, только крест был перевернутым.
— Тоже мне, пчелка в шляпке, — презрительно фыркнул он.
В это время раздался стук в дверь, и Генри замер, не решаясь открыть. Он молча давился от смеха, представляя себе, на что он похож — одетый, как клоун, весь в мэйк-апе и в чужой пустой квартире...
Тут послышались голоса, в замке заскрипел ключ, и в прихожей оказались Гай Гриди и Фло. Прежде, чем Генри успел произнести хотя бы слово, они оба со стоном повалились на пол от неудержимого хохота. Какое-то время он стоял с видом оскорбленного достоинства, но потом их веселье заразило его, и он рассмеялся еще громче.
Гай был одним из самых дорогих молодых журналистов Лондона. Его кредом была аполитичность — до тех пор, пока в политику не вмешивались Энди Уорхол, Твигги или Мик Джаггер. Он любил повторять, что всякая работа полезна, если только она не делается ради чьей-либо пользы; изящному парадоксу рукоплескали все, кроме молодого американского историка Генри Хилла — ему чудилось здесь непосредственное влияние Оскара Уайльда.
Гаю Гриди было около тридцати лет. Его невысокую круглоголовую фигуру с изящными очками на оттопыренных ушах можно было увидеть буквально везде — на хэппенингах, рок-концертах, авангардных выставках, состязаниях поэтов, в театрах, сомнительных клубах, откровенных притонах, темных подворотнях... В широко раскрытых голубых глазах постоянно мелькали недосказанность, таинственность и то, что Генри называл про себя “очаровательным обаянием порока” — иными словами, Гриди тащил в свою постель все, что шевелится, невзирая на пол и возраст, мог навскидку, с закрытыми глазами распознать любую разновидность спиртного или наркотиков, божественно разбирался в музыке и моде и был самым злостным сплетником Лондона. Гриди красил коротко стриженые волосы в платиновый цвет, бесподобно строил глазки из-под круглых очков в тонкой оправе, одевался исключительно в шелковые костюмы нежных цветочных тонов и всегда держал наготове фотоаппарат “Никон” — правда, далеко не всегда заряженный пленкой. Однако эффект все равно был потрясающим: заметив его, окружающие неизбежно становились до неприличия милы.
Фло, или “сестренка Фло”, как ее называли в светской хронике, была всем, чем угодно, — фотографом, актрисой, поэтессой, музыкантом, моделью, тусовщицей и роковой женщиной — изрядный набор достоинств для леди неполных двадцати трех лет. Впрочем, нетрудно было заметить, что последние два амплуа удаются ей значительно лучше других. В отличие от Гриди, Фло насчитывала почти шесть футов роста при 50 кг веса, довольно редко улыбалась и никогда не носила очков. Их сближал снежный цвет волос, хотя у Фло, надо признать, они все-таки были длиннее — почти до плеч. Она носила пестрые облегающие свитера из тонкого трикотажа, узкие длинные юбки черного цвета с разрезом почти до пояса, кожаные куртки и разноцветные туфли на неимоверных каблуках. Ее кожа была аристократически-бледной. Ее губы и зубы были идеальны. Ее ярко-зеленые глаза сверкали первозданным космическим холодом. Она была красива. Ее мальчишеская фигура и дерзкие манеры в сочетании с фантастическим темпераментом и роскошными связями могли бы возбудить даже святого — при условии, что святого хоть немного волнует успех в свингующем Лондоне 1972 года. Et pourqois pas?..
Глава 1
— И долго мы еще собираемся извиваться на полу в моей прихожей? — осведомился Генри.
Гости задумались. Более того, Гриди странным образом изогнул шею, заглядывая Хиллу в лицо, и Генри смутно почувствовал: тому кажется неуместным что-то, связанное с его словами или c ним самим, американским ди-джеем, некоторое время назад отправленным в Лондон на стажировку под руководством этого ходячего недоразумения... Shit. И чего ему надо? Неужели надулся из-за того, что Генри оттягивался в его квартире по всей программе Старого Света? Но ведь Гриди лично говорил Генри, захлебываясь дорогим шампанским “Моэ э Шандон”: “Ты мне нравишься, бэби. Живи у меня на Логан-Плэйс, сколько влезет. Развлекайся, бэби. Какого хрена ты столько времени потратил на вашу вонючую Америку? С тех пор, как не стало Дженни, Джимми и Джима, у вас там полный отстой. Ну разве что Лу Рид, Игги и Энди Уорхол, да и то — сплошные педики”. Слово “педики” Гриди произносил с подозрительным придыханием, поэтому Генри старался общаться с ним пореже. Плюрализм плюрализмом, господа, но все-таки...
— Успокоились? Вот и славно. — ворчливо подытожил наконец Генри, оглядывая гостей, — Что, не нравится? А не ваша ли была идея — внедрить меня в этот, как его... Лорилэнд?
Затихший было Гриди вновь разразился звонким ржанием и, сотрясаясь всем своим пухленьким тельцем, упал на затянутую в черную кожу грудь сестренки Фло:
— Фло, он — душка, ей-богу, душка!!! Я его обожаю, этого янки... Ну скажи мне, дорогуша, ну кто учил тебя так краситься?
— К вашему сведению. — обиженно обронил Генри, — Я таких курсов не посещал. Отвали вообще.
Гай Гриди сначала слегка скосил на него один глаз, а потом неожиданным скачком переместился на его плечо:
— Сердце мое, но ведь ты не сердишься? Скажи мне это, или я всю жизнь буду безутешен. Ты прекрасен, как юный эльф в боевой раскраске, отправляющийся на концерт Дэвида Боуи по случаю юбилея Королевы Мэб...
— Не обращай внимания! — Фло пожала изящными плечами, — Он опять перенюхал кокаина...
Генри осторожно высвободился из объятий журналиста. Он не понимал этих чокнутых англичан — ведь Гриди еще вчера убеждал его, что в модный клуб невозможно попасть, если ты не разрисован, как чучело...
— Гарри! — капризно канючил Гриди, — ну ты ведь и вправду милашка! Я просто боюсь отпускать тебя одного!
— А я вообще не собираюсь идти туда, тем более — один! — и Генри резким движением руки стер с губ помаду.
— Ну вот, весь испачкался, чудище американское! — укоризненно произнесла Фло и начала почти нежно оттирать его нездорово-бледную впалую щеку своим носовым платком, пахнущим терпкими, горьковатыми духами.
Несколько часов спустя, пообедав в модном недорогом ресторанчике, они втроем подошли к невысокому зданию клуба “Лориленд”, построенному в стиле модного архитектурного конструктивизма.
— Напоминает Гропиуса, — задумчиво произнес Гриди, оглядывая сумасшедшую смесь стекла и бетона на фасаде клуба, — Что скажете?
— Не умничай, — сказала Фло.
— Я предпочитаю барокко, — добавил Генри. Имя Гропиуса ему мало о чем говорило.
Гриди, прищурившись, оглядел обоих из-под очков; однако вместо того, чтобы уничтожить их каким-нибудь язвительным замечанием, он неожиданно взвизгнул и бросился куда-то влево легкой прытью жизнерадостного молодого бегемотика.
— Он на редкость любезен, — констатировал Генри.
Фло обернулась, и они вдвоем имели возможность пронаблюдать за тем, как Гай Гриди радостно повис на шее у какого-то весьма длинноволосого субъекта в полупрозрачной рубашке навыпуск и расклешенных бархатных штанах ярко-малинового цвета. Продолжая изображать из себя что-то галстука или шейного платка, он подтащил субъекта к молча взирающим на него друзьям.
— Вот! — гордо произнес он.
— Что “вот”, милейший? — осведомился вновь прибывший, поправляя воротник.
Это был очень худой молодой человек лет двадцати пяти, с тонким лицом и маловыразительными светло-серыми глазами. Его прямые русые волосы, не носившие и следов краски или завивки, были даже длиннее, чем у Фло — почти до лопаток. Черты его лица были довольно правильными, но абсолютно заурядными. Генри почувствовал, что перед ним — вполне ординарная личность, несмотря на его супермодный прикид. Говорил он медленно, как бы нехотя; казалось, окружающий мир его мало интересует, а крупные зрачки от рождения повернуты внутрь.
— Как это — что “вот”? — возмутился Гриди, — Какая же ты злюка, Фредди! “Вот” — это значит, что, во-первых, я очень рад тебя видеть, во-вторых, что ты прекрасно выглядишь, и в-третьих, что я намерен познакомить тебя со своими друзьями.
Фредди равнодушно пожал плечами, но в его глазах промелькнуло тщательно скрываемое любопытство, когда он с ног до головы оглядел внезапно порозовевшую Фло. Сегодня она была чертовски хороша в узком зеленом платье с металлическим отливом, дополненным сумочкой, туфлями и браслетами в тон.
— Фредди Доретти, модельер. — представил Гриди, — а это — малышка Фло, которая обладает целым миллионом талантов. Лично я больше всего ценю ее алчность к злословию и ее цыпленка с соусом кэрри...
— Привет, Фредди, — томно произнесла Фло и взмахнула длинными ярко-зелеными ресницами,— закурить не найдется?
— Конечно. — все тем же маловыразительным голосом ответил Фредди и запустил свои тонкие белые пальцы закоренелого опиомана в висящую на боку кожаную сумочку, по мнению Генри — скорее женскую, чем мужскую.
— Простите, я случайно не чужой на этом празднике жизни? — осведомился он.
Все трое обернулись к нему с некоторым недоумением.
— Одет нелепо, но хорошенький, — вяло произнес Фредди, скользнув по нему взглядом, — где ты его откопал, парень?
— Не обижай моего друга, Фредди, — многозначительно протянул Гриди, обняв их обоих за плечи. И еще что-то добавил шепотом.
— Генри Хилл, — представился американец, пытливо глядя на них, — кстати, разве в этом клубе принято целую ночь торчать под дверью?
— А ведь он прав! — воскликнула Фло, картинно затягиваясь тонкой сигаретой и еще более картинно глядя на мужчин, — Пойдемте внутрь, мальчики. Я смертельно хочу чего-нибудь выпить.
— “Так кто же купит выпивку для меня, вашего Мессии?” — насмешливо произнес Гриди, когда они вошли в вестибюль клуба, сильно напоминающий стеклянный стакан.
— Вашего Мессии? — вопросительно переспросил Генри, — Может быть, ты хотел сказать — “вы, мессиры” по-французски, но не очень-то вышло?
Англичане расхохотались, напрочь опровергая расхожее мнение о собственной сдержанности.
— Мой милый, милый Гарри, — простонал Гриди, — где ты был последние три-четыре года? Ах, да...
Он безнадежно махнул рукой.
— Во-первых, я не твой милый, — педантично произнес Генри, безуспешно пытаясь выудить из кармана своих суперузких джинсовых брюк хотя бы одну сигарету. Ему на помощь пришел неожиданно улыбнувшийся Фредди Доретти, протянувший ему одну из своих, — а во-вторых, за последние четыре года в Калифорнии я повидал такого, что тебе и под ЛСД не приглючится. В-третьих, спасибо за сигарету, Фред.
— Не за что, милый, — и модельер поманил пальцем Гая Гриди, — так ты говоришь, мой сладкий, что этот малыш со смешным акцентом был на Вудстоке и в Хейт-Эшбери? Дэви будет в восторге, хоть Гарри и не знает его стихов...— и он слегка усмехнулся.
— Так Дэвид придет сегодня сюда? — в один голос ахнули Гриди и Фло, — Он играет?!
— А может, и мы войдем?! — произнес Генри таким голосом, что остальные невольно подчинились и вошли в главный зал “Лорилэнда” — правда, продолжая шептаться.
Хилл не обращал на это внимания. Он оглядывал место, в которое попал впервые. Оно было разительно не похоже на палаточные лагеря американских хиппи. Впрочем, этому было трудно удивляться...
Конец длинного и узкого зала терялся в темноте, так как ряды разноцветных ламп под потолком были скорее самоцелью или элементом декора, чем средством освещения. Вдоль сверкающих металлом боковых стен, ведущих к неразличимой в полумраке сцене, змеились стойки бара; основная часть зала была оставлена для танцев. Хозяин клуба явно экономил на столиках. Если что-то здесь и было освещено как следует, отметил Генри, то это именно стойки баров с их таинственными аксессуарами — зелеными, прозрачными, искрящимися и матово-белыми бутылками, изящными бокалами из хрусталя и богемского стекла, искусственными розами, таинственно-печальными в своем бессмертии... На высоких табуретах у стоек уже застыли в театрально-эротических позах первые посетители клуба, пришедшие, как рассеянно подумал Генри, скорее ради выпивки или знакомства, чем ради музыки. Бессмысленные выражения ярко накрашенных женских и мужских лиц с фосфоресцирующими тенями для век и помадами придавали что-то ирреальное всему окружающему. Их сверкающие люрексом роскошные одежды, переливающиеся всеми цветами радуги, оставляли обнаженными ноги, спины и плечи девушек, руки, плечи и грудь мужчин. Глухо доносившаяся откуда-то танцевальная музыка пульсировала в ритме человеческого сердца.
И тогда он внезапно вспомнил калифорнийскую августовскую ночь, шорох колдовской листвы и нежное подрагивание языков костра.. Маленькая стройная фигурка с облаком светлых волос... Кто она была? Куда ушла? Почему оставила его?.. Отделившись от своих спутников, он резкой пружинистой походкой подошел к ближайшей барменше — миниатюрной большеглазой шатенке в узком черном платье — и взял джина с тоником.
— Генри, — услышал он через минуту, — а нам?
Он резко повернул голову, до боли сжал в руке бокал; отблеск фальшивого света на крашеных волосах Гая Гриди и Фло безжалостно хлестнул его по глазам. Фредди Доретти был полностью неразличим в темноте...
— О-кей, — воскликнул Гриди, неожиданно отшатываясь, — дети мои, он не в духе... Давайте сами. Фредди, ведь ты угостишь нас?
— Все в порядке, — отрывисто бросил Генри, — Я в порядке, Гриди...
— Мне показалось, что ты на меня сейчас бросишься, — с нервным смешком произнес Гриди и принял от Фредди бокал виски.
На сцене играли причудливую смесь глэма, психоделического рока и харда. Генри рассеянно отметил про себя, что утопающий в бархате и шелке гитарист совсем неплох; но до начала настоящего шоу было далеко — это была всего лишь разогревающая группа, а потому он вслушался в светскую беседу, которую вели между собою Гриди, Фло и Фредди Доретти.
— И все же, — темпераментно доказывал Гриди, поминутно отхлебывая из бокала почти неразбавленное виски “Джек Дэниэлс”, — не говорите мне, что “Человек, продавший мир”, — новое слово в истории культуры. Я убежден, что манера вокала в нем — от Дилана и Лу Рида, музыкальный настрой — от Игги Попа и Джона Кэйла, а идеи — срезанные верхушки учений Ницше, экзистенциалистов и Фрейда.
— А обложка, — подхватил Генри, — вне всякого сомнения, исполнена на “Фабрике” Энди Уорхола. Бедный Дэйв! Но, Гриди, ты определенно несправедлив к нему...
— Что касается обложки, — добавил Фредди, томно опуская ресницы, — то Энди Уорхол тут не при чем. Это была идея нашей несравненной красавицы Энджи.
— Ах, да! — Гриди громко и неприлично захихикал, — Я и забыл, кто в семействе Боуи носит брюки!
— Старые сплетники! — фыркнула Фло, — Просто поразительно, как глупы мужчины!
— Но вы не можете отрицать, — закончил свою мысль дотошный Генри, — что Дэвид — первый, кто сумел заключить этот приевшийся левацко-альтернативный коктейль в такую коммерчески-привлекательную форму. Кажется, он неплохо продается?
— Нетрудно продать продукт, потреблять который считается хорошим тоном, — нравоучительно заметил Гриди, — а вот идея с женским платьем и вправду была довольно свеженькой. Насколько я знаю, кроме вышеупомянутого мистера Уорхола мало кто обращался к такой золотой жиле, как трансвестизм. А если б вы знали, как это привлекает! — и Гриди закатил глаза, после чего немедленно заказал еще один бокал.
— Да, определенные слои общества в количестве пяти-семи процентов, — съязвила Фло.
— Но именно эти пять-семь процентов и делают культуру, — значительно изрек Гриди, который казался даже польщенным.
— Не делают культуру, — поправил его Генри, — а делают из самих себя произведения искусства, чтобы получить удовольствие от своеобразного творческого эксгибиционизма. Ваш Дэвид — гениальный тому пример.
— Не трогайте Дэвида! — капризно воскликнул Фредди, — Он гений. И очень сексуален.
— Ага! — протянул Гриди, пристально глядя на него.
— Имей в виду, Гриди, — на еще более повышенных тонах продолжал Доретти, — если ты позволишь себе хоть какой-то грязный намек в своей газетенке, мы будем общаться только через адвокатов!
— Не твое дело — учить меня писать, детка, — фыркнул Гриди, и Генри почувствовал явный запах ссоры.
— А это правда, — неожиданно вмешалась Фло, — что, когда он вышел прогуляться в женском платье по Оклахоме, его чуть не застрелил какой-то пьяный фермер?
— От этих американцев всего можно ждать, — заявил Фредди, обидевшийся на весь мир.
— Помните “Беспечного ездока”? — добавила Фло снисходительно-небрежным тоном, — Это же кошмар!
— А еще половина американцев — людоеды, — сообщил Генри, — между прочим, я думаю, что ваш драгоценный Дэвид сам устроил это так называемое покушение.
Гриди приподнял одну бровь, не обращая внимания на протестующие выкрики Фло и Фредди:
— Свежая мысль, Гарри!
—В самом деле? По-моему, это лежит на поверхности... Эти ваши так называемые контркультурные художники, эти творцы, эти звезды глэма просто не могут перенести даже минутного невнимания к своей персоне. Думаю, если бы о Дэвиде Боуи, или о Марке Болане, или о Брайане Ферри газеты и радиоканалы помолчали бы хотя бы пару дней, они бы немедленно предприняли попытку суицида...
— Что он несет! — капризно пожал плечами Доретти, — Да знаешь ли ты, как Дэвид ненавидит этих папарацци? Он всеми силами старается избегать общения с ними и скрывается от них. Его можно пожалеть...
— Да уж! — развеселился Гриди, — Особенно если ему нечего сказать...
— А помните, — бесцеремонно перебила Фло, — что сказал Мик Джаггер, когда его спросили, как он оказался в постели Боуи?
— Как же! Он сказал: “У этого парня в постели какого только дерьма не валяется”, — и Гриди удовлетворенно хмыкнул, глянув на Фредди, который усиленно делал вид, что не замечает намека в свой адрес.
— Гриди, какой же ты пошляк! — и Фло, поморщившись, слегка ударила его по груди, — Пойдем танцевать, Фредди. Сейчас будет еще хуже...
И она решительно потащила модельера прочь, взяв его под руку.
— Милые люди, — с непроницаемым лицом произнес Генри.
— Что ты сказал? — рассеянно переспросил Гриди, царапая что-то в блокноте.
— Так, ничего. Хочешь еще выпить?
— О, как это мило! Ты за мной ухаживаешь?
Генри двусмысленно улыбнулся и, не ответив, отправился к стойке бара. Когда он вернулся с двумя бокалами виски и пакетом чипсов, зажатым под подбородком, Гриди вертелся на стуле и покусывал карандаш.
— Так... — негромко мычал он, — Значит, Дана опять с Марком, Крис с какой-то крашеной блондинкой... Кого он хочет обмануть?.. Вот шалунишка... Так... Ага.. Кен нашел очередное новое дарование... Стоп, а это кто? Знакомое лицо... Ах, да — она из “Марки”... Так, Мик уже нализался...
— Эй! — Генри щелкнул пальцами перед его лицом, — Фло уже ушла. Это я, Генри.
Журналист посмотрел на него с явной укоризной:
— Думаешь, нужны они мне? Да они у меня в печенках сидят! Работа, дорогой, работа... Обывателя хлебом не корми, только дай заглянуть за кулисы жизни знаменитостей.
— Лично я никого из них не знаю, — заметил Генри, — так что объясни мне простую вещь, Гриди: ты пишешь о них потому, что они знамениты, или они знамениты потому, что ты о них пишешь?
— Ты что? — вдруг завопил Гриди, — Ты что?
— Что? — растерялся Генри.
— Ты закусываешь виски чипсами?! А может, они еще и с луком?!
Генри пожал плечами:
— Ну, ничего дешевле там не было.
Гай душераздирающе вздохнул и закрыл лицо руками.
— Да ладно тебе, — сказал Генри, — кстати, мы не закончили нашу беседу о сущности глэм-рока. По правде говоря, я очень хорошо понимаю мотивы Дэвида, и Марка, и других...
Он снял свой чудовищный меховой жакет ядовито-синего цвета, допил виски и закурил. Гриди оставил, наконец, в покое карандаш, закрыл блокнот и перестал озираться по сторонам, сосредоточив свое внимание на молодом американце; его пальцы скользнули по груди Генри, перебирая качающиеся на ней серебряные подвески.
— Ангх, пацифик, дао... — негромко проговорил он, — не хватает разве что буквы “пси”. Забавная эклектика, мой милый...
Генри задумчиво затянулся и рассеянно посмотрел на пальцы журналиста, теребившие его украшения.
— Новый рок тоже эклектичен насквозь. Точнее, не столько он сам, сколько каждый конкретный его представитель... Взять Боуи. Что мы видели в 1969-м, вернее, что вы видели? Маленький космонавт с большими грустными глазами улетает в космос, чтобы не вернуться. Чистейшей воды эскапизм. Я вспоминаю слова одного критика о “Беспечном ездоке”: “Это Америка? Если да, бежим. Все равно куда”. Ты чувствуешь?..
Он помолчал, а потом продолжил:
— Хиппи надели пацифики, чтобы проповедовать любовь; они вкладывали цветы в дула ружей полицейских и говорили о власти цветов... Все это было только самообманом. Виртуозным, колоссальным, не спорю, — но этот колосс даже не стоял на глиняных ногах, он висел в воздухе и должен был упасть. Я пришел к ним в поисках новых мыслей, новых чувств — и что я увидел? Однообразных лохматых юнцов, мечтающих о марихуане и свободной любви, и беззубых наркоманов, забывших все — в том числе и свое имя. Что же оставалось, как не бежать? Мы попытались... И Майор Том улетел к звездам.
— Но он вернулся, — непривычно-серьезно возразил Гриди.
Генри улыбнулся и коснулся ангха:
— Да, но это был уже не Майор Том... То утонченное одетое в шелка создание с улыбкой сфинкса на накрашенных губах. Дэвид снова убежал от себя.
— Или, напротив, прибежал к себе, — улыбнулся Гриди.
— Возможно... Об этом я и говорил. Новый рок-н-ролл возродил древнюю карнавальную эстетику, но возродил совершенно в новом качестве. Если раньше мы говорили “Живи быстро, умри молодым”, то теперь стремимся прожить тысячи жизней в одной. Мы хотим избежать самоопределения в каждой ее сфере; мы хотим быть сегодня мужчиной, завтра — женщиной, сегодня — землянином, завтра — марсианином, потом корсаром, индейцем, мушкетером, эльфом, колдуном — и так, чтобы в любое мгновение мочь превратиться из одного в другого. И все для того, чтобы не останавливаться ни на миг... Люди боятся оставаться наедине с собой.
— Потому они и выдумали любовь, — негромко заметил Гриди.
— Не пей больше, — посоветовал Генри, — ты становишься сентиментальным.
— Я и есть сентиментальный, нежный и ранимый, — немного обиженно отозвался Гриди и надул губы, — а что, ты разве имеешь что-то против любви? Дал обет воздержания?
И он, подняв очки на лоб, невинно захлопал из-под них ресницами.
— Не приставай, — машинально ответил Генри.
Гриди изобразил благородное негодование:
— Что значит — “не приставай”?! Я просто разговариваю с тобой, дорогуша... Ты что, стал злостным гетеросексуалом?
Генри с равнодушной улыбкой покачал головой, но ничего не сказал. Впрочем, Гриди тоже не ждал ответа. Его напускная развязность внезапно исчезла, а глаза остановились на чем-то, не видимом американцем. Его унизанные кольцами пальцы нервно втолкнули записную книжку и ручку в небольшую кожаную сумочку с серебряной пряжкой и сжали салфетку, лежащую на столе. Когда от нее остались лишь мелкие клочки, Гриди неожиданно улыбнулся и быстро проговорил:
— А сестренка Фло? Кто бы мог подумать!
— Тебе не нравится, что она танцует с Фредди? — спросил Генри просто для того, чтобы что-то сказать.
Гриди встал, протер очки и оправил пиджак:
— Не нравится? Нет... Но ее ждет разочарование. Как, впрочем, и всегда. Она очаровательна, но глупа, как корова. Надеется встретить мужчину, идеального во всех отношениях. Сколько ей не говори, все напрасно...
И он, надменно передернув плечами, направился в сторону туалета. Генри равнодушно проводил его взглядом: “Будь я местным жителем, возможно, мне было бы интересно проследить за всеми этими хитросплетениями. Возможно, было бы любопытно выяснить, потому Гай Гриди неприязненно относится к Фло и скрывает это, какая связь между Фредди Доретти и Дэвидом Боуи... Кстати, жаль, что он не приехал...”
— Да нет, — сказал он сам себе вслух даже с некоторым сожалением. — какая мне разница? Пусть Гай занимается местными сплетнями. Я здесь не для этого... Тем более — что нового мне это может дать? Людские страсти неизменны, будь то Лондон, Барлстоу или Бангкок. Меняются костюмы и тональности песен, прически и грим...
— Сам с собой беседуешь? — раздался над его ухом высокий женский голос с капризными нотками.
Генри поднял глаза. Новую собеседницу нельзя было назвать красавицей — но в каждом ее жесте сквозила безграничная самоуверенность, окрашенная беззаботностью. Ей было двадцать два — двадцать три года; облегающая блузка из черного гипюра выглядела странновато на ее худых плечах; высоко взбитые короткие платиновые волосы не особенно шли к ее неправильному лицу с вытянутым носом и непропорционально-полными ярко-красными губами. Однако чувствовалось, что, несмотря на все это, она считает себя хозяйкой здесь — как и в любом другом месте.
— Я присяду, — заявила она, усаживаясь на стул Гая Гриди, вытянула сигарету из пачки Генри и закинула ногу на ногу, — как тебя зовут?
— Генри.
Она вскинула брови и округлила глаза:
— О! Тебе бы больше подошло имя Том. Ты немного похож на моего мужа в молодости.
— Не везет мне, — вежливо сказал Генри, — Не успеешь познакомиться с красивой женщиной, как выясняешь, что она замужем. Итак, твоего мужа зовут Том, а тебя?
Она от души расхохоталась:
— Глупенький! Моего мужа зовут вовсе не Том, а Дэвид.
— Ты же сказала... — начал Генри, и вдруг замер.
— Что с тобой, детка? — пропела она, — язык проглотил? Тебе не интересно узнать, как меня зовут?
— Я знаю, — медленно ответил он, — Как я сразу не догадался... Тебя зовут Энджи.
Она захлопала в ладоши. На ее длинных ногтях переливался замысловатый трехцветный узор.
— Лучше поздно, чем никогда, дорогой...
Генри невольно растерял словарный запас. Все, что он слышал об Энджеле Барнетт-Боуи: канадское происхождение, бисексуальность, артистизм, кипучий, но довольно стервозный характер, и, наконец, ее брак с одним из самых неординарных музыкантов Англии — как-то сразу показалось неподходящей темой для разговора. К этой встрече он был явно не готов. Она снова рассмеялась, а потом сложила губки бантиком и сказала обиженно:
— Ты что, воды в рот набрал? Я не люблю скучных мужчин.
— Прости, — запоздало ответил он, — Мне кажется, Энджи, что я не смогу впечатлить тебя — что бы я не сказал. Ты привыкла к такому изысканному обществу. Дэвид...
— Дэвид. — повторила она нежно и вдруг нахмурилась, — Ну, конечно, Дэвид! Кого могу интересовать я, когда на свете есть Дэвид! Только о нем и слышу!
— Энджи, не сердись! — ее внезапная вспышка наконец дала Генри ключ к тому, как следовало повести себя в данной ситуации, и он, нагнувшись к девушке, положил руку ей на плечо, — Я не хотел тебя обидеть. Просто подумал, что тебе уже чертовски надоело восхищение мужчин.
— Дурачок, — сказала она немного спокойнее и затянулась, — разве восхищение может надоесть? Во всяком случае, не мне. Так что если хочешь сказать комплимент — я слушаю тебя внимательно.
— Я на днях прочитал статью о твоем совместном проекте с той японской театральной художницей... Это ни на что не похоже.
— Это будет грандиозно, дорогой, — томно прошептала Энджи, интимно наклоняясь к нему, — смесь театра кабуки и “Заводного апельсина”. Вот и Дэвид решил... О, черт! — и она гневно, но осторожно хлопнула себя по коленке, обтянутой красным чулком с золотистыми стрелками, — Ну почему я вечно говорю о Дэвиде?!
— Я думаю, — Генри закрыл лицо руками и лукаво посмотрел на Энджи сквозь раздвинутые пальцы, — это из-за твоей патологической скромности.
— О! — она приподняла тонкие брови, — Такая мысль еще не приходила мне в голову. Спасибо... как там тебя зовут?
В это время из туалета появился пошатывающийся Гриди. Увидев молодую женщину, он неестественно широко улыбнулся:
— Немыслимо! Нас удостоила посещением сама леди Боуи! И, кажется, ей понравился мой маленький американский друг...
— В отличие от тебя он очень мил, — заметила Энджи, и Гай сокрушенно ахнул:
— О, нет! Я лишился покровительства высочайшей особы? Кстати, дорогая, у тебя такие прелестные колготки... Дэвид приедет сегодня?
— Купи мне сухого мартини, малыш, — произнесла Энджи, игнорируя вопрос Гая.
Генри послушно поднялся и направился к стойке бара. В тот момент, когда он рассчитывался с девушкой в легкомысленной кружевной наколке, время неожиданно застыло; монеты падали на блюдечко целую вечность. Между двумя ударами его растерявшегося сердца произошло крушение нескольких цивилизаций, и танцоров на площадке, кажется, сменили их правнуки. А вдали, там, где под потолком медленно кружился зеркальный шар, чувствовалось чье-то присутствие — не более осязаемое, чем пузырьки в бокале шампанского, не более грозное, чем башни готических соборов, не более влекущее, чем быстрая горная река, на которую смотришь с обрыва...