Когда, во время очередной пьянки, я ударился головой о косяк и заработал два серебристо-фиалетовых синяка под глазами, то начал видеть ИХ. Ну, тех, что сидят у меня на плечах.
На правом примостился Фабиус, римский патриций принявший христианство. Во времена своей юности, он с великим усердием разносил в щебень мрамарных Венер и сатиров, как момон и идолов, попутно вырезая язычников. Когда же к власти неожиданно пришел Юлиан-Отступник, его арестовали, как раз в тот момент, когда он отбивал руки очередной мраморной Венере в городе Милоссе. Затем его доставили в Рим, и во время торжественных гладиаторских игрищ, бросили на растерзание львам. Хищные кошки покусали его тело, но душа новомученника, с разрешения Самого, подалась в ангелы-хранители. И вот, проохраняв невесть сколько веков неисчеслимое множество своих подопечных, его командировали ко мне, как только я Крестился.
На левом плече скакал непоседливый Изиеакиль, или просто Изя. Совсем молодой еще бес-искуситель, рожденный в начале двадцатого века в голове баварского писателя. Тот писал порнографические романы и издавался под псевдонимом в Бельгии. "Боль в соболиной шубе", "Анна! Ударь меня сильнее" - его творения. Изя зачитывал мне куски, но я не силен в немецком, а Фабиус, знающий сорок два языка, переводить наотрез отказался. Я у него был только третий клиент, и бес горел энтузиазмом развратить меня.
Ростом они были с небольшую кошку и выглядели чудовищно по-опереточному. Бес - вылитый Мефистофель в исполнении Шаляпина, а Фабиус - сама кроткость, с сияющим, как серебрянный поднос, нимбом.
Изя, верный сын своего создателя, вечно подбивал меня на авантюры альковного характера. Его ехидные замечания в спину проходивших мимо женщин заставляли меня краснеть, а у Фабиуса мерк нимб от возмущения и злости.
И вот однажды, на пляже, когда ангел улетел отчитываться о проделанной работе, бес залез мне на голову и свесившись, начал нашептывать мне в ухо.
Мимо дефилировали парочки бичбойзов с бичгерлами, поигрывая загорелыми телесами и притягивая к себе взгляды целлюлитных аборигенов. И от осознания своей половозрелой привлекательности их ауры светились капустным цветом.
А бес шептал о древней Греции. О Платоне, который в отличии от одноименной любви, был весьма охочь до своих юнных послушников. И о том, какие кренделя он выписывал с ними в пустых классах своей Академии. О козлоногом сатире Пифагоре, о неутомимом Тиберии. Ну и о Калигуле тоже, переимевшего весь свой Двор, включительно с конюшней.
И вот ведь подлец, все тыкал своим кривым пальцем в сторону крепкозадых игрунов в пляжный волейбол.
Я три раза плюнул через левое плечо ему в морду, но он только утерся и начал нести старые байки о лорде Байроне.
И тут, как коршун, с небес рухнул Фабиус. Он вцепился мне в ключицу и громко заорал мне в ухо по латыни. Что-то про какую-то Гоморру и какого-то Содома.
Оп! И на берег, в дивном, почти купальнике, вышла моя Наташка и мои визави приумолкли.
Е-мое... Какие Платоны с Тибериями, какие конюшни...
Вы посмотрите на нее.... фемина!
Нет! Я не Байрон! Я - другой...
И когда, после купания, мы лежали на растеленных полотенцах и вяло разговаривали, я посмотрел на свои волосатые нижние конечности и подумал: "А ведь наши, мужские ноги - красивее..."
Тьфу ты! Кыш, бес. Изыди....