Расстрельная рота выстроилась напротив щербатой, избитой пулями кирпичной стенки. Тридцать женщин-надсмоторщиков, во главе с сержантом Ладовой, по кличке "Мама-жопа". Рота перешептовалась и нервно хихикала.
- Отставить разговоры! - рявкнула сержант. - Стасюк, раздать патроны!
Тощая девушка, в непоразмеру больших сапогах, прошлась в доль строя, выдавая каждому по три блестящих, медных цилиндрика с моей смертью.
Я стоял возле самой стены и молча слушал как клацают затворы.
- Панченко, к рубежу!
Ефрейтор Панченко вскинула карабин и поймала мою голову в прицел.
- Огонь!
Бам! Возле виска свиснуло и мелкие крошки кирпича посыпались мне на спину. Звонко вылетела гильза, исходя горьким, пороховым дымком. Ефрейтор подобрала ее и отступила в сторону.
- Стрельбу закончила!
- Хреново закончила, Панченко! Встать в строй!
"Мама-жопа" посмотрела в список.
- Петрова! К рубежу!
Петрова прострелила мне плечо.
"Чорт! Больно. Что за садизм стрелять по одиночке..."
Два следующих стрелка промахнулись, но не успел я обрадоваться, как Лена Рахимова, признанная красавица, отстрелила мне ухо. Боль была ужастная, но я неиздав ни звука, презрительно выпрямился перед следующим палачом.
Бам! Пуля пробило мне легкое и срекашетив от стены, с визгом умчалась в небо. Бам! Я чувствовал как пули рвут мое тело... Плечо, печень, сердце, плечо...
Бам! Младший сержант Копытина попала мне точно в лоб. Моя голова откинулась, и ударившись о стену, вернулась в прежнее положение.
Темнота...
Но я еще долго ощущал как сквозь меня проходят кусочки свинца. Они добивали. Добивали очень долго...
Мои останки кинули в кучу подобных, изжеванных, дырявых тел. И облив керосином, подожгли.
"Гори она пропадом, моя жизнь. Жизнь бессловестной, картонной мишени".