Конечно, гибель
Поначалу страшит —
Тем паче с непривычки…
Михаил Щербаков.
Вообще-то головой об стену — больно. Но потом, раза с шестидесятого, привыкаешь, и боль уже практически не ощущается.
«Стоит мне только представить, что я идиот — и я сразу становлюсь непроходимо тупым…», — говорил Виталька и врал. Он всегда был умным, я знаю это.
Я подружился с ним, когда он только сказал эти слова, и я сразу подумал, что он умный. Да он, собственно, так и сказал, что обычно он умный — причём настолько, что стоит ему что-то представить, и всё так и делается. Только потому что Виталька какой-то мстительный и жестокий, потому и в мире хорошего мало — просто не приходят добрые мысли в Виталькину голову, ой, не приходят…
И вот, значит, он мне говорит на уроке, что все тупые, а тут и правда: училка по литературе из себя умную строит, о Достоевском рассказывает, Ленка Знахарева, первая ботанка тоже лапшу на уши вешает — с понтом дела последняя надежда русской интеллигенции. Я и говорю Витальке: зачем ты думаешь, что они тупые — и они тупые? А он отвечает: «Не, Лёх, я ещё это не успел представить, это они тупые не из-за меня, а из-за свойственной им тупости от рожденья… а вот сейчас я минут на пять представлю, какие они должны быть внешне, чтобы соответствовать собственной тупости» — и представил!
Лучше бы и не представлял. Ленка рухнула на пол, и её тошнить стало, девчонки завизжали; а училка зачем-то разулась и стала бегать по классу с воплями: «Пожарные! Пожарные!». Потом Виталька прекратил думать, и всё пошло, как обычно.
После уроков мы, как всегда, отошли за угол и закурили сигареты «Пегас», которые за шесть-двадцать.
— Знаешь, Лёха, отчего конец мира наступит? — спросил меня Виталька.
— Знаю. Табак — мировой. Закончится табак — вот и конец мира.
— Ерунда. Конец мира, это когда все тупыми станут. И всех тупыми сделаю я…
Я с уважением посмотрел на Виталика.
— Тебе что, нравится этот жестокий мир? — разозлился он, — да это же полная дрянь! Я его уничтожить хочу! И себя заодно… Вот скажи, тебе приходили в голову мысли о самоубийстве? — он проницательно заглянул ко мне в глаза.
— Приходили… — сознался я.
— Так давай покончим с собой! Если уничтожить что-то — то всё!… Знаешь, я назову это «Операция «Крах». Поможешь мне?
Я тупо уставился на Виталика, не понимая, что он затевает.
— Стой на шухере, а я буду представлять, что все тупые. И когда представлю — настанет конец мира!…
Идея насчёт операции мне понравилась: я всегда любил играть в войнушку. Отшвырнув бычок, я встал возле угла; Виталик же присел на землю и погрузился в думку о том, как всех сделать тупыми. Но странное дело: несмотря на напряжённую работу его мысли, никаких разительных перемен в обозреваемом мире не происходило.
— Закончил, — наконец, произнёс Виталька, — теперь на свете тупые все-все, ни одного умного не осталось.
Я с непониманием уставился на него. Ничего не указывало на конец мира… неужели операция сорвалась?… и тут до меня начало доходить…
— Виталька, представь мне сигарету!
Виталька наморщил лоб, но обычной материализации сигареты не произошло. В состоянии крайнего изумления он попробовал ударить головой об стену, но скорчился от адской боли и захныкал.
Только тогда я всё понял: собственно, операция «Крах» закончилась полным успехом. То есть, крахом. То есть, для того, чтобы сделать мир тупым, нужно было найти хотя бы кого-нибудь умного… и он нашёлся — один он, мой бедный бывший умный друг Виталька…
Но самое ужасное, что когда хотя бы один человек на свете становится тупым, — это действительно конец света.