Это я иду пешком, и
я еду на буйволе-водовозе
(китайская мудрость).
Не может быть, нет не может быть, чтобы зажженная мной свеча так ярко освещала вокруг. Не может, нет не может быть, чтобы тьма, в которой я вишу так нежно касалась робкого, только появившегося тельца новорожденной саламандры. Любопытный язычок пламени того и гляди убежит прочь вместе с пролетающим над ним дуновением. Не может, нет не может быть. Такой робкий, такой уже дорогой мне.
Я вишу под потолком на балках, широко расставив руки, и склоняю голову перед театром, перед миром у моих ног. Сквозь пошлые, глупые витражи, сквозь прорехи в пустом от сотворения куполе так тускло, но так неповторимо моргают мне пробегающими под ними облаками звезды. Моя голова склонена, глаза опущены, но разве мне нужно увидеть, чтобы знать, чтобы гладить по шерсти. Самая маленькая песчинка самой далекой от нас мертвой луны влияет на рождение солнц и капельку крови, бегущею стыдливым румянцем по щеке самой лучшей девушки по эту сторону «млечного пути». Она смеется, а где-то в миллионе световых лет севернее на безымянной луне от всего этого вздымается облачко пыли и блестит в лучах заходящего безымянного солнца. Разве это не красиво? Звезды и я знаем друг друга.
Я смотрю на золото окладов, я вдыхаю испарения десятков разгоряченных тел – они, эти люди внизу, смотрят на золото тернового венка и вдыхают, да вдыхают испарения моего тела – дерево, даже мертвое и обточенное безразличным ко всему резцом, тоже испаряет. В этом мы едины с ними – в этом мы не едины.
Что здесь изменит их непонимание нашего положения? Ровно столько, сколько молитвы... и все, и ничего.
Я читаю по своим губам, а кто-то, возможно, записывает за мной. А может он уже жжет написанное и плачет, и может от радости. Я смотрю в себя и не могу понять откуда взялась эта тонкая зеленая нитка нового чувства – значит все правильно, значит я не сошел с ума. Я мог бы закрыть глаза и стать мертвым распятием, отдаваясь без остатка шумному и дымному ритуалу...
Только что-то исчезнет тогда. Я – распятие, я смотрю на этот трепещущий язычок пламени. Я живу – я люблю всякое живое, особенно такое пока хрупкое.