По дороге мчался поток машин. Реально, поток должен был течь, а машины работать, но ситуация складывалась неадекватным образом, и Леля молча брела вдоль обочины, надеясь, что никто не притормозит, создав уважительную причину неявки. Машины истошно сигналили, предлагая себя. Леля сопротивлялась. Наконец, заботливые руки сунули теплый сгусток Лелиного тела в багажник, надписав адрес и спасительное "fragile". В слабом свете багажника Леля различила две бронзовые статуэтки династии Мин. Одна их них изображала обезьяну, лущащую банан, а другая императора в императорских одеждах. Леля бездумно потянулась к обезьяне… Утром у Дарвина забрызгало свечи. Матерно ругаясь он думал о том, что человек произошел от обезьяны, потому что руки у него растут из задницы... Леле хотелось забыться, пусть на пол часа. В надежде на пробки она закрыла глаза… Зинка пулей вылетела на лестничную площадку. Борменталь с отсутствующим видом ковырялся в электропроводке, поправляя очки разводным ключем. Зинка потом вспоминала, что в тот момент подумала: “Возможно Дарвин и не ****ел, хотя на чулки все равно не хватит”. Заискрив, распределительный щиток ополз на мраморный пол липкой лужей и Зинка бросилась за шваброй, прыгнув в хозяйские калоши… Булгакову хотелось шума и жизненной суеты, но Аннушка уже опрометчиво доказала литературный реализм народного персонажа. Обходчик Митрич вышел на развилку, пряча пузырь во внутренний карман кожуха, в котором Зинка продрала дыру. Митрич еще тогда подумал, что может Дарвин и не ****ел. Аннушка спешила ему навстречу выменять обещанные пол литра на подсолнечное масло, потому что Борменталь обещал жениться, а на стол поставить нечего… Леля посмотрела на счетчик пустыми глазницами, продолжая спать. Счетчик показывал половину, а значит у Лели еще все было впереди. Не желая торопить неизбежное, она раскрыла книгу на восьмой странице, загнув край пятнадцатой…Дарвину было не по себе. Вчера жена узнала про Зинку, подумав, что Дарвин точно не ****ел и пригрозила разводом. Разводить Дарвин умел, но жену терять не хотелось, тем более из-за Зинки, которая ****ит барские калоши. Да и вообще, Дарвин любил животных, и они ему отвечали. Семейный психиатр утверждал, что это от перегрузок. Дарвин стеснялся признаться, что уголь из подвала таскала прислуга, на людях он слыл демократом и ратовал за равенство человека и обезьяны, несмотря на явные заслуги прародителей…Аннушке было холодно. Жизнь не складывалась, несмотря на пособие “Сделай сам”, которое Аннушка зачитала до дыр. Как-то просиживая молодость на парковой скамейке, она заметила Борменталя, который тоже многого не умел, но у которого были все козыри. Аннушке был ближе Митрич и его бескозырка цвета затоптанного паркета, но Митрич не предлагал, да и Аннушка в душе высказывалась против мировой революции. Борменталь не углублялся, разумеется за этим следовали проблемы с женщинами и собаками. Но Борменталь хотел достичь, доказав, а это стоило усилий, независимо от социальной принадлежности. Помнится, завидев Аннушку, он еще подумал: “Ну не ****ит ли Дарвин?!”. Аннушка осыпала Борменталя пушистыми ресницами обреченных глаз и сказала: "Пройдемтесь". А что спрашиватся мог ответить юный аспирант, кроме "Мадмуазель, только через мой труп"?. Прильнув умудренным к непорочному, Аннушка шепнула "Да", и направила свои узкие аристократические стопы к Митричу. Аннушкина бабка, в свое время согрешила с водолазом, который в последствии был опознан, как С.П. Преображенский, доктор, но не без интересов. Родители скрывали от Аннушки правду, а потом умерли…Леля подняла голову. Невыносимо ныли коленки, а правая щека превратилась в гармошку, на которой дудел сквозняк, который и разбудил Лелю. Счетчик стоял. Леля позвонила, на звонок вышла собака Павлова, привычно повизгивая. Леля еще подумала “Кто такой Дарвин?” и прошла в залу. Булгаков поднялся ей навстречу, застегивая нижнюю пуговицу парчового халата со словами: “Леля, Дарвин был прав, но правда не сделает нас счастливее”. Уходя утром, Леля сгребла со стола охапку исписанных крупным почерком листов и толкнула дверь багажника. Ветер вырвал слова из Лелиных рук, и они застыли на ветках немыми свидетелями заглавной страницы, угодившей в дорожную лужу. Подняв страницу, Леля прочла сквозь бензиновые разводы “Мастер и Маргарита”. Разорвав мокрый лист на груду бессмысленных кусков, Леля швырнула обрывки обратно в багажник, подумав: “Дарвин, это тот, что не ****ел” и растворилась в утреннем тумане предыстории. Так начиналось утро пятнад….