Толик бомжевал в окрестностях Выборгского рынка.
С утра до вечера толкал телегу, груженную ходовым товаром: ящики с пивом, брикеты свежемороженой рыбы, мешки с картофелем, коробки с консервами.
Мешки, ящики, брикеты, коробки...
Тучный, грязный, вонючий. Под дождем, снегом и в зной...
– Дорогу!
Ночевал под платформой на железнодорожной станции «Удельная» в обществе такого же человеческого отребья.
В центре стоянки – костер. Шипение. Едкий дым. Огонь пожирает отбросы отшумевшего базара. Люди тихо переговариваются, передают по кругу ковш с согревающим пойлом.
Зимой, весной, летом...
И лишь осенью снимался Толик с обжитых мест и уходил на вольный промысел.
На северной окраине города, неподалеку от общежития, где когда-то проживал Толик вместе со своей женой и крохотной дочкой, прямо за железнодорожным полотном пустовало раздольное поле. Городские власти разбили его на участки и раздали наделы населению. Картофель, морковь, капусту, лук, чеснок выращивали люди на отмежеванных клочках, рассчитывая тем самым высвободить малую толику из продовольственной статьи семейного бюджета и присовокупить выгоду к статье, отвечающей за приобщение к миру промышленного товара.
Вот эти-то трепетные надежды горожан и губил Толик своими опустошающими посещениями. А потом, сдав награбленный урожай за полцены, не спеша напивался на лоне увядающей природы.
Этот период в годовом жизненном цикле Толика походил на отпуск.
Но землевладельцы не желали мириться с потерями. Инстинкт собственника побуждал обороняться. Для эффективности была создана охранная артель. Теперь с наступлением темноты по периметру поля зажигались костры, в рейды выходили дозоры. Была мобилизована целая свора домашних собак. Действовали слаженно и жестоко. С каждым сезоном становилось все труднее и труднее прорываться сквозь бдительные кордоны.
Однажды дозор выловил конкурента Толика – безобразного городского скитальца Тимошу с раздутыми гангреной ногами. Его не били, но устроили испытание: вниз головой опустили в бочку с водой. Тимоша не сдюжил. Так и торчали из железной емкости его задеревеневшие ноги, пока странной картиной не заинтересовался проезжавший мимо наряд милиции.
Толика эта показательная казнь не остановила: регулярно с поля он снимал по мешку урожая.
Но в ночь накануне события, которое круто изменило дальнейшее существование Толика, он едва не погорел.
С самого начала все было против грабителя: полнолуние, безветрие, тишь. Малейший шорох разносился по всей округе.
Только для того чтобы выбраться на поле, Толику потребовалось около двух часов. Он весь вымок и продрог, пока лежал во влажной траве, скрываясь от постоянно курсирующих дозоров. Потом еще пару часов на поле, и снова лежа – выкапывал картошку и морковь. Хотел было добраться до капустного ряда, но тот находился вне лохматой тени, которую отбрасывала березовая посадка, и дородная луна, как прожектор, высвечивала каждый кочан.
Прокололся на обратном пути. Оступился при переходе через ручей уже за посадкой. Наделал шума, и собака подняла лай.
Оставив всякую конспирацию, Толик ринулся напролом сквозь заросли вербы. Он уже поднырнул под огромные трубы теплокоммуникаций: за ними железнодорожное полотно, а там и город... Но тут его настиг разъяренный пес. Толик рухнул на вцепившееся в сапог животное и, нащупав руками извивающееся тело, переломил хребет.
Когда выбрался к насыпи, за спиной послышался топот настигающих дозорных.
– Суки, – прохрипел Толик, обливаясь слюной с кровавым привкусом, и хотел было уже остановиться, чтобы...
Но темноту прорезал яркий луч локомотива. Совсем близко заревел гудок. Толик полез на насыпь. Сзади кричали, но он ничего не разбирал из-за грохота приближающегося состава и дикого воя гудка.
Пошатываясь, Толик вступил в луч прожектора, швырнул вперед мешок, а потом ринулся и сам.
Состав отсек преследователей. Толик успел выбраться к остановке, что находилась по другую сторону насыпи, и влез в подошедший троллейбус.
Усевшись на грязный мешок, он зажал голову руками и сплевывал под ноги обильную слюну. Грудь раздирала острая боль, ноги отекли. Перед глазами лопались и снова вызревали кровавые протуберанцы. На следующей остановке Толик вывалился из троллейбуса и, опустившись на четвереньки, зашелся в мучительной рвоте. Но все же он спасся сам и сохранил добычу, а значит, скоро у него будет водка.
Отплевавшись, Толик понес мешок в общежитие.
Это было опасно по двум причинам: во-первых, близость к месту преступления; во-вторых, вот уже несколько лет он не появлялся в этих краях, после того как избил жену – приревновал к новому кандидату на свое место. Претендент испарился, но оскорбленная женщина вызвала милицию, представила заявление и свидетелей. Толика забрали в родное отделение и продержали всю ночь. А наутро начальник – капитан Красавин – завел в свой кабинет и сказал:
– Дело на тебя уже завели, так что если не хочешь зачалиться до следующего тысячелетия, вали ты из этой общаги к ****ям!
И Толик послушал старого приятеля, сгинул и с тех пор не нарушал запрета. Но сегодня было не до соблюдения конвенций. Нужно было сбыть товар, затариться и искать пристанища.
Разбухшие и отяжелевшие от налипшей грязи кирзовые сапоги чавкали и сипели.
– Суки, – твердил Толик, не задумываясь об адресате.
Перебросив мешок на другое плечо, он свернул с тротуара: решил двигаться напрямую через пустырь, к типовому шестнадцатиэтажному зданию.
Но, не пройдя и пяти шагов, он наткнулся на что-то упругое. Неизвестное препятствие отбросило его назад. Толик чуть не упал – народная тропинка была перегорожена железной сеткой.
– Вот суки, – повторился Толик и пошел вдоль ограды.
Мокрый мешок леденил спину, дыхание вырывалось из груди с клокотом и присвистами, ноги передвигались с трудом, будто были спутаны между собой тугой резиной. Когда добрался до общежития и взошел на просторное крыльцо, остановился, сбросил с плеча мешок – надо было отдышаться. Достал курево, но от первой же затяжки закашлялся до слез, пришлось забычковать папиросу.
Толик сидел на мешке и смотрел в ночь. Весь пустырь перед общежитием был обнесен крупной рабицей. За оградой, изогнув свои длинные железные шеи, застыли два экскаватора, тупо уткнулся ковшом в груду щебня желтый бульдозер. Земля вокруг была уже изрядно исковеркана, в глубоких бороздах мерцала вода. В дальнем углу чернел глубиной котлован. Толик тяжело поднялся, взвалил добычу на плечо и вошел в вестибюль общежития. Впереди его ожидал еще один заслон – вахта.
В будке вахтера вздрогнул и заметался желтый с яркими цветами платок, что-то упало, произведя раскатистое эхо, и, наконец, из распахнувшейся дверцы выпрыгнула Зоя Ивановна.
– Толик, опять ты, это самое! Ну, не велено же, чего ж ты, как варнак! Не пущу, хоть кровь мне из носу!
Зоя Ивановна – одинокая трудоустроенная пенсионерка. В свободное от дежурства время она читает газеты и смотрит по телевизору информационные программы: “Время”, “Подробности”, “Зеркало”, “Дежурная часть” и “Человек и Закон”. Политика – ее последняя страсть. Проштудировав за ночь с красным фломастером наизготовку всю прессу, что приходила на общежитие, Зоя Ивановна встречала спешащих на работу жильцов громкими комментариями:
– Ну, что, россияне, к Пасхе гиперинфляцию ждите! Деньги теперь рулонами выдавать будут, как туалетную бумагу. Вот повесишь пару рулонов на шею и пойдешь в магазин за спичками.
Особенно ревностно она относилась к вопросу о суверенитетах. Тут высказывания были менее образные, но более резкие:
– Все! Чечню просрали! Теперь вышло распоряжение всем целовать их мусульманские жопы.
Но коньком политической обструкции Зои Ивановны было присвоение прозвищ главным людям страны:
– Читали, что этот Жбан Трехпалый учудил? Всем нашим боеголовкам запалы скрутил и теперь на весь мир кланяется. Клинтон ему, вахлаку, хлопает, а он – знай поклоны бьет! Скоро он и ящик свой черный с красной кнопкой пропьет на радостях! Тьфу! А у Агапки Мелешина день рождения на днях, так он обещал всей стране показать, как у него стоит после трех стаканов. (Агапка Мелешин – земляк Зои Ивановны, деревенский дурачок, который погиб еще до смерти Сталина при попытке изнасилования председательской кобылы. Именем этого чудака величала Зоя Ивановна эксцентричного лидера нынешних либеральных демократов.)
Толик остановился и сбросил к ногам пенсионерки мешок с награбленным провиантом.
Встревоженная, но решительная Зоя Ивановна стояла на пути персоны нон-грата.
– Уходи от греха, горемычный, ведь у нас сейчас все начальство съехалось. По этажам ходят, народ бунтуют против этой бензоколонки. Видал, небось, весь пустырь перерыли, короеды поганые. А наши-то бумагу самому губернатору составили, теперь вот гоношат всех, подписи собирают...
– Да я проходом, мать! – рявкнул Толик так неожиданно, что Зоя Ивановна вскрикнула и отпрянула.
– Вот бабам твоим картохи, там, морковки занес. Давай, бери мешок за тридцатку, и все, я отчаливаю.
И для наглядности Толик развязал мешок и отвернул края.
– Да ты чего орешь-то, громыхало, черт тебя дери, прости меня Господи! – замахала на него вахтерша. – Бери, и все тут! Ишь, коммерсант какой выискался!
Но, отдышавшись от испуга, Зоя Ивановна придвинулась к мешку.
– Так, а почем у тебя килограмм-то выходит?
– Какой тебе килограмм?! – захрипел Толик. – Вот, бери все вместе с мешком, к ****ям! Берешь?
– Ну, что ты с ним будешь делать?! Бери да бери! Чего насел-то, как маньяк какой, не приведи Господи! Куда мне такую кучу-то! – маялась в сомнениях Зоя Ивановна.
– Ну, не берешь, так какой разговор! – рассердился Толик и потянулся к мешку.
– Тихо ты! – остановила его вахтерша. – Уж больно ты скорый!
Старуха переместила со лба на нос очки и полезла в мешок.
– Да все чисто, ну! – присел рядом Толик. – Два ведра картохи и морковки ведро. Смотри... Вот на, пощупай... Ну, погрызи для верности. Зубы-то остались еще? – бурчал он, перебирая грязные клубни.
– Ты меня не шантажируй, я сама разберусь, – вторила ему Зоя Ивановна, углубляясь в недра мешка. – А зуб у меня еще один имеется, так что кому хошь глотку перегрызу!
– Ну, куда ты полезла-то?! Что, думаешь, я тебе на дне ананасы подсунул?!
Так они препирались – покупатель и продавец. И не заметили, как в вестибюль вошла стройная женщина в красном костюме по фигуре.
– Так, Зоя Ивановна, подайте-ка мне телефон, – приказала она и, сверкнув фрагментом безупречных ляжек, смахнула пыль с носка новеньких туфель.
Зоя Ивановна вскочила и, придерживая языком соскользнувшие с носа на рот очки, юркнула в будку. Толик, не поднимая головы, принялся завязывать мешок.
– Алантьев, ты, кажется, пока у нас прописан? – обронила женщина, проходя мимо.
– Кажется, у вас, – повторил Толик.
Зоя Ивановна выставила в окошечко будки телефон и теперь стояла возле него, словно часовой у поста №1.
– К жене-то не думаешь возвращаться? Вы же не разведены, если мне память не изменяет? – продолжала допрос женщина, снимая с аппарата трубку.
– Разберемся, – насторожился Толик и собирался было уже удалиться, но женщина жестом остановила его.
– Поднимись сейчас на 16-й этаж, там Кутякин разъясняет суть дела, распишешься где следует, понял?
Толик машинально кивнул.
Тонкие загорелые пальцы с острыми кончиками ногтей впились в диск телефона, и красивая женщина забыла о закопченном человеке с грязным мешком.
Для справки:
– в ее подчинении как начальника ЖКО было четыре общежития – около 2000 человек (и каждый со своими причудами);
– на днях она выдвинула свою кандидатуру в органы местного самоуправления от блока “Надежда”;
– муж открывал мясной магазин, и на нее возлагались обязанности коммерческого директора;
– молодой ретивый любовник требовал ежедневных свиданий;
– в гараже поджидала новенькая “десяточка”;
– на даче томился щенок стаффордшир-терьера;
– а отроду Веронике Степановне было 37 лет.
Пока Толик соображал, что ему следует делать дальше, сориентировалась Зоя Ивановна:
– Ну, ты чего задумался-то, – горячечно зашептала она. – Оставь свой куль у меня и ступай куда велено. Ничего с твоим имуществом не случится.
При этом она оживленно хлопотала всем своим полным старушечьим лицом, давая понять, что сделка состоялась.
Экстравагантная комендантша посылала в трубку неизвестные слова: электорат... лоббируют... инвестиции...
Толик забросил мешок в будку и пошел к лифту. “Может, заночевать удастся... Шерхан-то здесь ошивается”, – размышлял он, заходя в лифт.
Двери закрылись.
Толик вдавил кнопку с цифрой «16».
На 16-м числилось “дно”. Так сложилось исторически. Огромное производственное объединение, насчитывающее в былые времена около 5000 рабочих и служащих, и на балансе которого находилось это общежитие, разорилось. Оказавшись не у дел, люди стали приспосабливаться к новым условиям. В их рядах началось расслоение. Одни успешно сливались с новой средой, другие выпадали в осадок. Весь этот тяжелый элемент и был выброшен лихолетьем на 16-й этаж.
На остальных этажах полным ходом шла приватизация. Ощутив в себе новые достоинства, люди отгораживались друг от друга цельнометаллическими дверями, возводили гипсолитовые перегородки, обзаводились личными санузлами.
На “дне” шел обратный процесс – хлипкие двери лишались замков, а то и вовсе выносились за ненадобностью. Домашняя утварь переходила в общее пользование, все лишнее сносилось на барахолку.
Было в этой стихийно сложившейся вертикали и нечто символичное: на 16-м пили - и пили, как говорится, до упора. А чтобы осушить чашу до последней капли, ее необходимо опрокинуть вверх дном. Так “дно” и обрело свое место наверху – ближе к небу.
Лифт остановился, и Толик ступил в холл 16-го. На потолке чернели остовы разоренных светильников. Только в одном из четырех билась в конвульсиях лампа дневного света. По темным стенам шныряли тусклые блики. Из 60-го блока доносились голоса. Толик вошел в распахнутую дверь и заглянул на кухню.
У вычерненного ночью окна стояли обитатели “дна” – Шерхан, Марсель, Ленка, Альбина, Игорь и неизвестный субъект с исковерканной свежими побоями физиономией. Стояли плечом к плечу, насупившись, как на расстреле. Игорь был уже изрядно "ранен", и его вечно взъерошенная голова периодически скатывалась с мощной багровой шеи на грудь.
Перед полупьяным строем ораторствовал Кутякин – рослый белобрысый мужчина с крупным перебитым носом и слегка косившим взглядом. В его тени расположился Гаспарян – пухлый брюнет в изящном лиловом пиджаке.
– В общем, дело выглядит примерно так, – начал с нового абзаца Кутякин и острым носком своей дорогой туфли подковырнул полудохлого таракана. – Полгода назад мы обращались к главе районной администрации господину Пупкову и просили отдать нам этот пустырь под озеленение и детскую площадку. Нам отказали. Пупков кричал, что там даже лопатой копать нельзя, потому что, якобы, через пустырь проложены высоковольтные кабели.
– Ага, а сверху на этих кабелях наши местные кобели сральню устроили, – высказалась Ленка и рассмеялась.
– Ясно дело – брехалово, – заключил Шерхан.
– Очередная фикция для народа, – отреагировал Марсель.
– Ну, тихо вы! – прикрикнула на выступающих Альбина.
Неизвестный субъект почесал рассеченную бровь.
Игорь сплюнул за газовую плиту.
Кутякин раздавил таракана и продолжил:
– А сейчас они продали этот пустырь фирме “Черри” под строительство бензоколонки – по три рубля за сотку. По документам получается, что землица ушла за двенадцать рублей.
– Адье! – съязвила Ленка.
– Литр пива, бля, – мрачно заметил Шерхан.
– Финансовая махинация, – определил Марсель.
– Цыц! – процедила Альбина.
Неизвестный усмехнулся разбитыми губами.
Игорь повторился.
Гаспарян заметил Толика в темноте прихожей и жестом пригласил войти в кухню. Толик вышел на свет, чем произвел радостное оживление среди выстроившихся у окна. Но Кутякин вскинул руку и потребовал общего внимания:
– Короче, они всех купили. Строительство идет с нарушением правил безопасности и норм экологии. Но этим буграм плевать на нас и наших детей. Своих-то они отправляют за границу, а наши пусть травятся ядовитыми испарениями, пусть их давят машины. Мы для них – никто!
– Вернее, быдло, – вставил Гаспарян.
– Да, если не хуже, – согласился Кутякин. – Вы помните, какая раньше здесь была красота, никаких дач не надо. Зеленая зона. А сейчас? Понатыкали автостоянок, гаражей понастроили, автомойку открыли. Днем и ночью грохот стоит. Смрад. Гарь. А теперь еще под самыми окнами бензоколонку воткнут. Вы представляете, что здесь будет?!
– Ад! – подсказал Гаспарян.
Толик двумя руками оперся о шаткий стол, заваленный каким-то смердящим хламом, и всеми силами пытался унять дрожь, охватившую все тело. Он проклинал себя за то, что зашел на кухню. “Нужно было отсидеться в предбаннике”, – думал, стискивая зубы и сглатывая обильную горькую слюну. Воспользовавшись паузой, возникшей в речи элегантного эмиссара, Толик нагнулся к крану и сделал несколько жадных глотков. Вода захолодила желудок, дрожь улеглась.
– Так что, вот список жильцов, – Кутякин выбросил руку в сторону, и Гаспарян вложил в нее несколько разлинованных листков, – расписывайтесь и завтра к девяти выходите на пустырь. Будем останавливать работы, а иначе с ними бесполезно разговаривать.
Кутякин разложил листы на столе и бросил поверх ручку.
Все, кроме незнакомца, потянулись к столу.
– Я, как примерная комсомолка, – будь готов, всегда не против! – рапортовала Ленка, оставив на бумаге размашистый вензель. – Завтра же всю свою банду на баррикады!
У Ленки было двое пацанов и четырехлетняя Надюха. Муж года три назад умер от рака. Любая работа вызывала у многодетной матери скепсис. Она предпочла организовать на занимаемой площади что-то вроде распивочной, закусочной для нуждающихся.
– В жизни, господа, есть два пути – тупое повиновение или бунт! Третьего даже великий Бальзак не выдумал! – предварил процедуру подписания эффектной цитатой Марсель и мелкой вязью запечатлел свою протяженную мусульманскую фамилию.
На 16-м к Марселю относились двояко. Женщины любили, мужчины терпели. Был он не совсем свой. Носил ярко-желтую куртку из натуральной кожи очень оригинального фасона, отличался непролетарской эрудицией, да и на инфантильном лице его всегда блуждала ироничная улыбочка. Как и когда обосновался Марсель в общежитии, никто не помнил. Периодически он надолго исчезал с 16-го. По одной версии, клеил одиноких женщин пенсионного возраста, по другой – болел гомосексуализмом. Самое странное – у Марселя всегда водились деньжата.
– Сжечь их надо, а не бумагу марать, – пробурчал Шерхан и оставил напротив своей фамилии корявый значок, напоминающий задиристый кукиш.
Шерхана, наверное, только мама звала Сережей. Его огромная голова – с жестким грязно-рыжим бобриком, покатым лбом, раскосыми зелеными глазами и массивной нижней челюстью – действительно походила на морду коварного мультипликационного тигра.
– Ой, давненько я не расписывалась, да еще для таких серьезных делегатов! – кокетливо склоняясь над бумагой, пропела Альбина.
Альбина жила на два дома. Этажом ниже обитали ее муж и двое детей. Промаявшись в семейной рутине пару месяцев, Альбина появлялась на 16-м с очередным своим запойным молодцом. Когда веселье выдыхалось и молодец исчезал, а за пожухшими обойными цветами по утрам начинали маячить зловещие тени, Альбина возвращалась в семью.
Игорь традиционно действовал молча с той серьезностью и предельным усердием, которыми отличаются пьяные вдрызг. Но как ни старался он держаться отведенной для его персоны линейки, все же последние две буквы сорвались и безобразно повисли между строк. Игорь досадливо поморщился, капризно откинул ручку и, не прощаясь, удалился.
Теперь была очередь за Толиком. Он взял лист и отыскал свою фамилию. Она возглавляла коротенький списочек семейства, объединенного единой цифрой – номером комнаты. Толик сразу узнал детский почерк жены. Будучи еще солдатом, мгновенно отыскивал он в куче полковой корреспонденции конверт с портретом Ю. Гагарина, заполненный этими крупными буквами, похожими на детские рожицы. Тогда он брал письмо в руки, и сердце его обмирало...
Толик склонился к столу и, не чувствуя ручки, что-то накарябал напротив своей фамилии.
Кутякин собрал листы, еще раз напомнил о завтрашнем путче и вышел. За ним поспешил и верный его компаньон.
– Тебя чего, комендантиха лично вызвала сабантуй этот возглавить? – подавая Толику руку, пошутил Шерхан.
Толик молча пожал.
– Ну, так как, соседи, будем мы сегодня господами, или че-как?! – бросила клич Ленка. – Толик, я смотрю, ты никак в гости, и без подарка?
– Мужики, едрена корень, соображайте! Вона какая компания заветная вычудилась! А у меня печенка еще осталась, – поддержала Ленку Альбина.
– Ай-я-яй, компания! Ой-ё-ё-ёй, – коллектив! – опять отличился эрудицией Марсель и томно приобнял Ленку.
– А ты чего скалишься-то? Ты, Чингисхан? – прильнула к энциклопедисту вдова и просунула свою голую коленку ему между ног. – У тебя же есть деньги, иди возьми.
Марсель присел на подставленное колено и откровенно почесался:
– Ленусь, как гласит наша древняя татарская мудрость: один в поле и Чингисхан – суслик.
– Ну, и вали к своим сусликам! – рассердилась Ленка и выдернула обласканный сустав.
– Так чего, печенку-то жарить? – пытала Альбина Толика.
– Слышь, – обратился тот к Шерхану, – спустись на вахту к Зинке, она мне тридцатку должна. Ну, и возьми на что хватит. Я не хочу, там комендантиха шастает.
– О, вот это по-богатырски! – воскликнула Ленка, развернулась и шлепнула Марселя между ног:
– Учись, грызун монгольский!
Марсель отскочил на безопасное расстояние.
– Иди с Шерханом, мне пивка на запивку возьмешь, – примирительно сказала Ленка.
– Все, я погнала печенку жарить, – заплясала Альбина по коридору, размашисто вихляя задом и подпевая: Розовый фламинго – дитя разврата...
– Так, а ты ей как, притащил что ли чего? – поигрывая своей хищной челюстью, спросил Шерхан у Толика.
– Ну, мешок с поля, – оторвавшись от крана, ответил Толик. – Если завыебывается, забирай все и тащи сюда. Вон баб по этажам пустим, мигом распродадут, – кивнул он в сторону Ленки. – Так ведь?
– Ол райт, ребята! У женщин свои секреты, – подтвердила вдова.
Незнакомец со следами кровавой битвы на лице, до этого молча стоявший у окна, вдруг вскинулся и, отвалившись от подоконника, вклинился между Толиком и Шерханом.
– С *** ли?! – рявкнул Шерхан.
Новичок молча вытянул руку и разжал кулак – на заскорузлой широкой ладони, как убогий лоскуток, лежала смятая десятка.
– Гордый! На халяву не пьет, – прокомментировал поступок Шерхан и принял взнос.
– Филипп, – представился незнакомец.
Мужчины пожали друг другу руки.
– Молодец, Филя! – подхватила нового члена лихого братства Ленка и поволокла по коридору. – Пойдем, твоей Пугачихе поможем закусь готовить.
– Басмач, ну, ты идешь? – повернулся Шерхан к Марселю.
– Натюрлих, Маргарита Павловна! – отозвался остряк.
– Чего? – нахмурился Шерхан.
– По-немецки это значит – веди меня, мой фюрер! – Марсель приобнял приятеля, и они двинулись к выходу.
Толик опился воды до тошноты. В кишках бурлило. Он достал невыкуренную на крыльце папиросу и склонился к газовому цветку. Дым приятно обжег грудь. Толик подошел к окну и присел на подоконник: в глубине ночи горели костры – на поле бдели. “Все, нужно возвращаться на рынок”, – подумал Толик. И тут же почувствовал смертельную усталость, казалось, тело отказывалось повиноваться ему в страхе перед надвигающейся зимой.
Папироса потухла, Толик бросил окурок за плиту и опять склонился над краном. Ничего, скоро вернется Шерхан и можно будет забыться...
Потом была раздражающая суета. Альбина, распевая нестройное попурри из репертуара Тани Булановой, носилась по кухне. Плакала, нарезая лук. Сморкалась в раковину. На сковороде шипели, брызгая подсолнечным маслом, куски печени. Из темной комнаты, где уединились Ленка и Филя, раздавались Ленкины визги и возгласы: «Альбина, забери своего ебаря, или я его изнасилую!” От поднявшегося шума очнулся Игорь, на подсознании добрался до туалета, но рухнул там и своротил унитаз. Всей компанией выволокли бедолагу и бросили в душ.
Наконец прибыли гонцы. Под жаждущие крики Шерхан выставил на стол полтора литра “Русской” и шесть бутылок пива “Степан Разин”. Марсель от себя добавил литр “Столичной”.
– На утро заныкал че? – справился Толик.
– Законно, – успокоил Шерхан.
Быстро расселись, громыхая стульями. Альбина установила в центре стола шипящую сковороду. Шерхан сорвал пробку с первой “Русской”, и тут в комнату влетела Надюха – Ленкина младшенькая.
Рев, слезы, сопли.
– Мам, а Сашка с Вовкой мне в попу косточек от слив насовали!!!
Рева спустила зеленые колготки и выставила всем на обозрение розовую попку. Марсель подал Ленке вилку. Все захохотали. Ленка отвесила шутнику подзатыльник, натянула дочке колготки и заорала в раскрытую дверь:
– Убью гаденышей! Если через полчаса приду и вы не будете спать, всем бошки поотрываю!
Сунув Надюхе горячий кусок печени, она выпроводила ее из комнаты:
– Мигом в кровать! Выкакаешь завтра, ничего с тобой не случится!
Девчушка бросилась по коридору:
– Мама вам бошки поотрывает и в помойку выбросит, поняли?!
Наконец выпили. Печенка подгорела, но все хвалили и тянулись кусками хлеба в сковороду, промокая обильный жир. Шерхан разлил по второй, и из-за стола поднялся Филипп.
– Я сегодня первый раз с вами, поэтому скажу честно: я Альбину уважаю!
– ОМОН уважать надо, а баб лучше – вжик! – перебил тостующего Шерхан.
“Вжик” он проиллюстрировал мощным жестом лыжника, отталкивающегося своими палками.
– Ты, фрезеровщик! Козу в огороде вжикай! – завопила Альбина.
– А ты знаешь, как я ее уважаю! – старался перекрыть поднявшийся шум Филипп. – Я ее уважаю, потому что она – человек!
– Человек – это звучит гордо! – поддержал Марсель.
– Конечно! – продолжал Филипп. – Вот если она мне сейчас скажет: “Филипп, ну или, Филя, иди-ка ты на ***!” – я встану и уйду, понял?!
– А если я тебе скажу?! – встряла Ленка.
– Ты тоже человек, но я не уйду! – схитрил Филя.
– Нонсенс! – запротестовал Марсель.
– Ну, чего вы на моего мужика наехали! – вступилась Альбина. – Пейте за меня и не ****ите!
Чокнулись, капая водкой в сковороду, и выпили.
После второй Толик почувствовал облегчение. Боль в груди, надорванной смертельным марафоном, притупилась. Но голова все еще гудела и разбухала, будто он весь день носил жесткую и тесную шапку, а теперь наконец-то снял. Не вникая в суть проистекающей беседы, Толик сидел один на один со своим опорожненным стаканом и ждал, когда его наполнят.
– Толик, а ты чего это какой-то обомлевший? – перевалившись через Марселя, дернула его за рукав Ленка. – Расскажи нам, где пропадал, чего поделывал. Бабы брехали, что ты в новые русские выдвигался.
Толик отвернулся к окну и снова увидел костры. Вспомнился надвигающийся прожектор поезда... “А ведь это конец, – опять подумал Толик. – Дальше уже некуда, да и незачем!”
– Ты не заглядывайся на окно-то, братан, – обратился к нему Шерхан, наполняя стаканы. – Выпей-ка лучше и послушай, что я тебе скажу.
Все опять выпили и притихли. Шерхан не любил, когда его перебивали.
– Вот помнишь Стропилу покойного? – заговорил местный авторитет, прикурив и отвалившись на спинку стула.
– Это Вальку Стропилина-то? – переспросила Альбина.
– Кому и Валька, а кому Стропила, – пробросил Шерхан и продолжил. – Так вот, значит, он тоже, как нажрется, бывало, все в окно любовался. Хоть днем, хоть ночью – уж и не видно ни зги, а он знай пялится. Я его все пытал, хули ты там выглядываешь? А он разулыбается всем хавальником и скажет: “Вроде поет кто?”
– Дилириэм трименз, – заключил Марсель.
– Чего? – помрачнел Шерхан.
– Белая горячка, – перевел эрудит.
– Сам ты – урод черножопый, – закипел рассказчик.
– Ну ладно, Шерхан, – повисла на осерчавшем Ленка. – Чего там дальше-то было?
Шерхан сплюнул на пол и зло продолжил:
– Че было! Ничего! Охуярю его пару раз по башке кулаком, глядишь, – оклемается. А однажды поутряне захожу, а он уж на подоконнике стоит. Только я и успел крикнуть: «Стропила!» Куда там. Как был босиком, так и вышел.
– И что примечательно, приземлился точь-в-точь на ноги, – робко заметил Марсель. – До сих пор в асфальте следы от его ног остались – пятка и пять пальцев, пятка и пять пальцев… жара ж была в то лето, асфальт, как тесто, – можно было раскатывать. В общем, памятник себе воздвиг он ноготворный.
– Что, серьезно? – всполошился Филипп, до этого боровшийся с дремой.
– Ну, иди посмотри. Шестнадцать этажей пролетел и даже не накренился! – подтвердил Шерхан.
– На то он и Стропила! – скаламбурила Ленка.
– Да чего ты понимаешь, клушка! – опять занервничал Шерхан. – Просто Стропила вдумчивый мужик был! Уж ежели решил – все, железно! Не то что Морозиха ваша, – вышла с восьмого, так пока летела, вертухалась вся, как флюгер, и верещала, что хряк недобитый.
– Да у Морозихи вечно все через жопу! – подтвердила Альбина. – Помните, армяшка-то у нее поселился? Так она на всю общагу трещала: «Муж мой официальный!» Не хухры-мухры! А выясняется: этот официальный приводил своих дружков-грачей целой делегацией, и Морозиха у всех отсасывала!
– Как это? – опять удивился Филя.
– Натурально, как! В рот брала!
– Ну, значит, не все у нее через жопу складывалось, – заметил Марсель.
Все рассмеялись.
“Конец... Конец... – неотвязно вертелось у Толика в голове. – Стропила, Морозиха, Тимоша... Всем нам конец!” – и, не стерпев напряжения, он расхохотался.
– Ну, оклемался, бродяга! – порадовался за него Шерхан, вскрыл очередную бутылку, наполнил стаканы и предварил потребление короткой речью:
– Не чурайся людей, братан, а иначе вон, – кивнул в сторону окна, – затянет.
Все бурно поддержали оратора и выпили.
– Толян, мудило простодушное, женись на мне! – заявила Ленка, опростав свой стакан и даже не закусив.
– Горько! – завопил Марсель.
Ленка пихнула его в грудь, и крикун повалился вместе со стулом на пол.
– Женись назло своей кошелке базарной! – настаивала вдова, перебираясь к Толику на колени. – Я тебя отмою, приодену и выдвину по общественной линии на место Кутякина!
– Братан, а она дело говорит! – разливая водку, кричал Шерхан. – Ты из-за своей бабы с катушек слетел! Плюнь на нее и женись по новой!
– Толик, оставайся с нами, – теребила жениха за рукав Альбина.
Все галдели наперебой и вразнобой выпивали. Обласканный Толик почувствовал облегчение. Выпитое, притупив физические боли надорванного организма, медленно подступало к загнанному сердцу. И сердце постепенно примирялось с неожиданно открывшейся близостью конца.
“Завтра снова пойду на поле и будь, что будет!” – решил Толик, обнимая свою невесту.
А когда последняя бутылка опустела и в комнате уже никого не осталось, Толик сполз на пол и, прислонившись к батарее, закрыл глаза. Медленно и бесшумно пол качнулся и стал проваливаться, увлекая за собой обмякшее тело...
Утром из общежития вышли трое – Толик, Шерхан и Игорь. Несмотря на ранний час, на пустыре уже зачинались работы: у экскаваторов и бульдозера копошились механизаторы.
Игнорируя деятельность захватчиков, троица спустилась с крыльца и двинулась в глубь микрорайона. До ларьков шли молча, глубоко запустив руки в карманы. Мрачному маршу подзвякивала стеклотара со вчерашнего заседания, заботливо прихваченная Игорем. Прибыли на место, прикинули, стрельнули недостающие гроши и затарились солидно – 0,75 литра водки “СПЕЦНАЗ”. Емкость пошла по рукам, – дивились этикетке новой марки общероссийского напитка. Затем двинулись дальше. Свернули во двор и углубились в чахлый скверик.
– Хорош! – скомандовал Шерхан и опустился на корточки у подстриженного куста акации.
Игорь одним движением свернул пробку с бутылки.
Толик подставил стакан.
– Сегодня какой день-то? – осведомился Шерхан, когда каждый принял свои похмельные граммы.
– Суббота, – отозвался Игорь.
Помолчали. По другую сторону акации трусцой проследовала пожилая женщина со строгим лицом, облаченная в трехцветный тренировочный костюм. Ушные раковины неторопливой бегуньи были заткнуты мини-наушниками. Шерхан проводил женщину размягчающимся взглядом, и когда она скрылась за углом дома, поведал:
– В ту пятницу в Коломягах, на переезде, такая же физкультурница под “Стрелу” забежала. Через минуту фарш лопатами соскребали. Наливай.
Допили.
– Поехали на «Северный», – предложил Игорь, упрятывая опорожненную бутылку в карман. – Там сегодня большой базар – по полтиннику на рыло сделаем не напрягаясь.
– А воткнемся? – поинтересовался Шерхан и закурил.
– Без базара! Там же Вовка-бурят заправляет, – хочешь – на рыбу, хочешь – на ботву всякую.
– На рыбу – на ***! Клешни потом всю ночь ноют, – заметил Шерхан, с блаженством выпуская дым.
– Ну, на молоко пойдешь, а на рыбу вон Толяна определим. Ему теперь семью кормить надо. Не забыл, Толян, вчера-то как Ленка к тебе клеилась? – сказал Игорь, отвернулся к кустам и расстегнул ширинку.
– Да пошла она, – отмахнулся Толик. – Я сегодня, это – в дамки выхожу.
Игорь сипло рассмеялся и пустил в куст мощную струю.
– Че, комендантиху решил шпокнуть? – ляпнул Шерхан.
– Сам знаю кого, – отозвался Толик.
– Говорят, раньше комендантиху Кутякин пялил, – вставил Игорь. – Теперь себе блок целиком оттяпал. Подшустрил, хорек.
– Да все они там перееблись! – заметил Шерхан и обратился к Толику. – Гаспарян вон под твою бабу клинья бьет, а тебя совсем засадить агитирует!
Толик только поморщился.
– Заебется! – вступился Игорь. – Клин клином вышибают!
Шерхан понял свою оплошность и промолчал.
– Это их дела крысячьи, – зло заговорил Толик. – А за мной должок один есть.
– Сколько? – насторожился Шерхан.
– А сколько есть, весь взыщу, – все больше заводился Толик.
– Че ты копытом-то бьешь, ладом можешь объяснить? – не отступал Шерхан.
– Да там... на поле-то, следопыты ***вы! – разродился Толик. – Вчера там... сявки вшивые, чуть не прижали меня, но я... устрою им сегодня братскую могилу!
Издав протяжный стон, Шерхан вскочил, беспорядочно замахал руками, будто ему не хватает воздуха, и наконец звонко хлопнул себя кулаком по лбу.
– Не морщи жопу, зема, – спокойно отреагировал на его пантомиму мститель.
– Да это ты, ты вечно жопу рвешь там, где дышать в одну ноздрю надо! – отчаянно заголосил Шерхан. – Угондошат, как Тимошу, и все дела! Это же частная собственность, а ты – бомжара трухлявый!
– Может, угондошат, – улыбаясь, ответил Толик, – а то, глядишь, и сами обтрухаются.
– Не, он при****ом родился, – обреченно поведал Игорю Шерхан.
– Ладно, мужики, двинули, – сменил тему Игорь. – Надо же успеть застолбиться.
– Помнишь, что я вчера тебе сказал? – угрожающе наставил на Толика палец Шерхан.
Толик молчал.
– Не чурайся людей, братан! – напомнил Шерхан свою первую заповедь. – Ты не орел, понял? Ты обыкновенный баран. Орлы с поля ботву не таскают, они кровь пьют, понял?
Толик кивнул.
– Комары тоже кровь пьют, – вспомнил Игорь.
– Все, двинули! – отрезал Шерхан и, запустив руки глубоко в карманы, направился со двора. Игорь пристроился к его размашистому шагу. Помедлив, Толик потянулся вслед.
Гуськом вышли на проспект. Троицу встретил прохладный порывистый ветер. Толик остановился. Шерхан заметил заминку и свистнул – резко, пронзительно, по-жигански.
– Ступайте, – махнул рукой Толик и отвернулся.
Шерхан было закричал что-то нечленораздельно-ругательное, но оборвался и пошел за Игорем, не оглядываясь.
Толик побрел в сторону моста. Все было решено. Он просто шел, щурясь от встречного ветра и яркого солнца.
На другой стороне проспекта, у ограды пустыря, выстроилась цепочка самосвалов.
“Татры”, – напряг зрение Толик.
Экскаваторы сдирали дернину с пустыря, обнажая красноватый суглинок.
Самосвалы вздрагивали всем телом под обвалом грунта из-под клыкастых ковшей.
Бульдозер ползал по дну котлована, разравнивая кучи щебня.
Специалисты слаженно делали свое дело.
На крыльце общежития, как на клетке улья, роились люди.
Толик остановился.
В 9.00 Кутякин взмахнул рукой, и толпа двинулась к строительной площадке. Шли кучно, весело переговариваясь, в основном дети и женщины – приодетые, напарфюмеренные. Толик приметил среди демонстрантов раздобревшую фигуру своей жены и невольно отыскал взглядом Гаспаряна. Но Кутякин вновь дал отмашку, и народная масса разделилась на два отряда. Первый, под предводительством Гаспаряна, перекрыл въезд. Второй, ведомый Кутякиным, блокировал выезд. После такого маневра жена оказалась рядом с Гаспаряном. Толик перешел проспект, остановился неподалеку от места назревающего противодействия и, прикрываясь одиноким тополем, стал наблюдать.
На крылечке строительного вагончика появился мужичок-хомячок. На его гладкой голове строительная каска смотрелась декоративно. Он весь вытянулся, стараясь сквозь страх понять, что происходит.
Кутякин и Гаспарян отделились от своих пикетов и взяли курс на вагончик. Хомячок выдернул из-за пояса мобильный и спешно стал тыкать в него пухленьким пальчиком.
В это время груженая “татра” №44-02 подползла к выезду и, уткнувшись в живую изгородь, пронзительно затрубила клаксоном. Кутякинцы, взявшись за руки, сплотили ряды. “Татра” №44-02 испустила злобное шипение и заглохла. Из кабины выпрыгнул водитель и под женские остроты побрел к вагончику.
А вот у въезда, где верховодила жена Толика, ситуация складывалась иначе. “Татра” №44-06, фыркая и рыча, настырно теснила гаспарянцев. Пикетчики обступили самосвал, но машина метр за метром продолжала пробиваться на стройплощадку. Жена схватила ком грязи и швырнул его в лобовое стекло. Толик невольно улыбнулся. Из кабины вывалился взъерошенный верзила в джинсовом костюме и принялся раздавать оплеухи направо и налево, пробиваясь к обидчице. Женщина в новенькой телогрейке поверх цветастого халата упала и заголосила. В цепи образовалась значительная брешь, и водитель беспрепятственно бросился к своей цели. Жена стояла у сетки, выставив вперед грязные кулаки.
Толик оттолкнулся от тополя и, обтекаемый отступающими гаспарянцами, выдвинулся на передовую.
– Свободен! – рявкнул верзила и пихнул Толика в грудь двумя кулаками.
Толик отшатнулся и с разворота ударил парня по уху. Взмахнув руками, водила рухнул в мокрую траву. Гаспарянцы воспряли и хлынули на поверженного.
– Топчите суку! – вопила женщина в новенькой, но уже изрядно подпорченной грязью телогрейке.
– Прекратить! Прекратить! – несся к горячей точке Хомячок, размахивая радиотелефоном. Его сопровождали Кутякин и Гаспарян.
Подскочили, оттеснили народ, подняли и оттащили побитого.
Заговорили бурно и все разом.
Хомячок представился главным инженером строительства и умолял соблюдать спокойствие.
– Мы приняли ваши требования! Вот они! – размахивал инженер папкой у себя над головой. – Руководство рассмотрит их! Будьте благоразумны!
– Убирайтесь вон! Всю страну охмурили, мафиози херовы! Это наша земля!
Толик в суматохе потерял из вида спасенную жену.
Подъехал милицейский «УАЗ». Выгрузились – подполковник и два лейтенанта. Кутякин протянул старшему по званию запасную папку с бумагами. Офицер мельком осмотрел подсунутые ему грамоты, вернул владельцу и обратился к общественности:
– Никаких распоряжений о митинге не поступало. Ваше выступление считается несанкционированным.
– Какое тебе еще распоряжение! Мы самолично изъявляем свою волю! У нас демократия! – неслось в ответ.
– Будем разбираться, – вяло отбивался высокий чин и часто утирался платком. Руки его заметно тряслись. Не иначе, подполковника мучило похмелье.
Лейтенанты опрашивали побитого водителя. Тот бранился, яростно жестикулировал и многократно указывал на своего обидчика. Один лейтенант направился было к Толику, но женщины обступили героя плотным кольцом и никого не подпускали. Лейтенант вопросительно посмотрел на начальство. Тот поморщился и удалился к машине.
Толика подбадривали, поощряли ласковыми словами, похлопывали по спине, животу. Когда опасность миновала и кольцо вокруг смельчака ослабло, подошла жена.
Поздоровались.
“Пополнела, волосы перекрасила, зубы подремонтировала”, – отметил про себя Толик.
– Откуда ты взялся-то тут? – спросила жена, затягиваясь сигаретой. Руки у нее были уже чистые, но заметно подрагивали.
– Вызвали, – буркнул Толик себе под ноги.
– Мне Зоя сказала, что ты переночевал и ушел.
– Она все знает.
– Ну, как ты?
– Потихоньку.
– Не думаешь завязывать?
– Куда уж завязывать-то, и так сплошные узлы.
– Да уж...
Толик запустил руки в карманы и продолжал рассматривать свои сапоги.
– Приди, помойся, – сказала жена после паузы. – Переоденешься, я там твои теплые вещи подремонтировала, – голос ее звучал как-то неровно и приглушенно, будто сдавленный.
Толик поднял голову. Жена смотрела ему прямо в лицо. В глазах блестели слезы.
– Так, а Ленка-то?.. Как же я? – потерялся Толик.
– Она с классом на экскурсию уехала. Часов в шесть вернется. Приходи...
Толик кивнул.
Помолчали, глядя куда-то вдаль проспекта.
– Учится, значит? – неожиданно заговорил Толик.
– Умгу, – улыбнулась жена. – Что ей в девять-то лет делать?
И снова повисло молчание.
– Ну, я пойду, приготовлю пока все, – сказала жена, отбросила окурок и направилась к общежитию.
Толик смотрел ей вслед, видел, как ежится она на ветру, как знакомо сутулится, и думал о том, что когда-то эта женщина была самым родным для него человеком. И сами собой поползли картины прошлого. Жаркое летнее воскресенье. Толик с женой – девушкой в гладеньком цветастом платьице – расположились на пустыре в высокой траве и пьют холодное пиво из запотевшей трехлитровой банки. Вокруг трещат кузнечики. Над верхней губой жены россыпь капелек пота. Под платьем теснится набухающая молоком грудь. Из открытых окон общежития доносится музыка. “Когда же это было-то?” – зачем-то силился вспомнить Толик.
А тем временем возле милицейского «УАЗика» припарковался «мерседес» серебристого цвета. Из его кожаного салона вышел молодой человек в темном длинном пальто. Выражение лица хоть и слегка скучающее, но неизменно уверенное.
– Исполнительный директор фирмы “Черри”, – представил его общественности главный инженер.
Крик из толпы:
– Вот такие сосунки всю страну растащили!
“Ни один мускул не дрогнул на лице исполнительного директора!” – отметила на следующий день бесплатная городская газета, посвятившая инциденту целую полосу.
Кутякин выступил из толпы, в очередной раз изложил претензии и предоставил документы. Директор выслушал, забрал папку, коротко отдал распоряжения главному инженеру, загрузился в «мерседес» и отбыл. Посещение длилось семь минут.
Слово взял главный инженер и объявил, что сегодня работы проводиться не будут. В качестве доказательства он принародно закрыл наряды водителям самосвалов. Пикетчики возликовали, раздались дружные аплодисменты. Главный инженер раскланялся и удалился в вагончик. Кутякин сплотил вокруг себя ряды и пояснил достижения: фирма рассмотрит претензию, выяснит ее правомочность. Но расслабляться нельзя, пикет должен стоять до принятия решения, это во-первых, а во-вторых, это необходимо для создания общественного резонанса.
– Резонанс нам на руку, – пояснил Гаспарян.
– Ясное дело – резонанс! Кто ж спорит! – перехватил слово Яблочкин, знаменитый на все общежитие мастер по ремонту бытовой электротехники. (Все его жилище было заставлено старыми телевизорами, радиоприемниками, приборами неизвестного происхождения и применения. Он даже спал на старом холодильнике, а в руках у него всегда мелькал какой-нибудь радиоэлектронный компонент.)
– А как, скажем, если скоро понедельник и всем на работу? Кто будет резонировать-то?!
– Бабы! Кто же за вас всю жизнь ишачит! – заорала Ленка, которая уже пару раз пыталась затянуть песню и пускалась в пляс. – Предлагаю поставить нас на довольствие – литр за смену! – протиснулась она к Кутякину и схватила его за лацкан.
– Я и ночью согласна бунтовать!
– Ну, ты не баламуть, – оттащил ее от вожака Яблочкин. – Тут серьезно надо обсудить.
– Да вы со своим серьезом всю зиму жопы морозить будете, – отбивалась Ленка. – Завалить надо эту ихнюю изгородь, халабуду сжечь, а самим перекрыть мост! Правильно, бабы?
Опять все заговорили разом. Смеялись, ругались, шутили.
Кутякин, Гаспарян, Яблочкин и несколько серьезных женщин отделились от общей бузы для совещания. Скоро вызрело решение: распределить дежурство по этажам, выходить к девяти утра, развешивать лозунги и перекрывать подъезды к стройплощадке.
– А что, нам ни одного мужика не выделят?! – опять вмешалась Ленка. – Для острастки-то!
– Пусть вон Толик, – вдруг предложил Яблочкин, указывая на одинокую фигуру. – Все равно нигде не работает, а орясина здоровая. Вона как шоферюгу уложил.
Все обернулись к Толику. От неожиданного всеобщего внимания он так растерялся, что присел и стал пальцем ковырять мокрую землю.
– Ты чего, Алантий, могилу уже себе роешь? – нашлась Ленка. – Не дрейфь, мы тебя в обиду не дадим! Ты у нас как командир будешь – позади на лихом коне!
– О, нашли защитника! – послышалось из толпы.
– И к тому же, он здесь уже не живет!
– Кто не живет? – поднялся Толик.
Кутякин и Гаспарян переглянулись.
– Ну, в общем, решено – стоим с девяти до обеда. Если что – сразу же посылайте мне сообщение на пейджер, – обратился Кутякин к активисткам, передал им свою визитку и направился к старенькой “копейке”, припаркованной у крыльца общежития. За ним засеменил Гаспарян.
Женщины еще немного порядились, с какого этажа начинать, – с верхнего или с нижнего – и стали расходиться.
Толик присел у ограды и закурил. Встреча с женой смутила его. Он уже почти отвык думать о ней, о дочери. И вот опять все всплывало.
Конечно, в разрыве виноват он сам. Запил. И запил основательно.
Когда работали на заводе, тоже выпивали, но то были сущие праздники. По пятницам, после смены, отмечали в цехе конец рабочей недели – законно. А в субботу собирались в холле общежития, где тогда стояла мебель, работал телевизор, висели желтые шторы. Жены накрывали общий стол, и потом всю ночь компания веселилась под звуки радиолы. В воскресенье отходили. Потея, занимались хозяйством.
Но когда на заводе перестали платить зарплату, а потом и вовсе начали закрывать цеха, стало уже не до веселья. Толик пробовал искать другую работу: нанимался охранником в СИЗО, но вскоре ушел. После этого ухода состоялся первый серьезный скандал с женой.
– Да эти охранники хуже, чем зеки! – пытался он объяснить. – Стучат друг на друга, шакалят, подставы чинят. Ну, не могу я, Вера!
– Зато деньги стабильно выплачивают! – кричала жена.
– Да причем тут деньги! – бесился Толик. – Я что, теперь должен всем жопу лизать!?
– Лижи, раз больше ни на что не годишься!
И Толик не выдержал – ударил. Потом плакал, просил прощения. Вера промокала вытекающую из носа кровь и молчала.
Почти месяц спал Толик на полу, утром уходил из дома и весь день слонялся у ларьков в поисках собутыльников. Потом жена сообщила ему, что договорилась через знакомых, и его примут грузчиком на оптовую продуктовую базу. Проработал он месяц. Сначала нравилось: бери и неси, отнес – иди и снова бери. Но оказалось не все так просто.
– Я что, тебя туда мешки ворочать определяла? – заявила жена после первой получки. – Умные люди на таком месте левых за неделю в два раза больше имеют.
Толик знал, что все грузчики на базе шустрят и в одиночку, и сбиваясь в артели, но ему претила эта крысиная возня.
– Каждый имеет столько, сколько ему положено, – ответил он.
– Чем ты городишься-то?! – взвилась жена. – Ленке в школу идти, покупать всяко-разно надо, а у нас на жратву еле-еле хватает!
– Пойдет не хуже других, – огрызался Толик.
Ленку в школу снарядили на уровне, только заслуга в этом была вовсе не Толика. Жена оказалась проворней. У нее сложилась новая компания, стержнем которой являлась коммерция. Их комната площадью в 12 квадратных метров стала перегружаться разнокалиберными коробками, разноцветными пакетами. С потолка свисали польские люстры, по углам торчали турецкие гладильные доски, под ногами путались китайские трансформеры. Очень скоро у жены образовался и стал расти личный капитал. Она подмазала комендантшу и выбила на семью еще одну комнату в 9 квадратных метров, обставив ее под детскую.
– Я, женщина, сама раскрутилась с нуля и теперь обеспечиваю семью, а ты, мужик, не можешь даже делать то, что тебе говорят! – презрительно бросала ему жена, если он забывал выполнить какое-нибудь поручение, связанное с хозяйством.
И Толика все чаще тянуло на улицу. Тянуло, тянуло и засосало. С базы его уволили за прогулы.
“Нет, надо уходить. На *** все это!” – думал он и продолжал сидеть.
– Ну, ты идешь? – раздался окрик.
Толик обернулся – на крыльце общежития стояла жена.
– Я уже душ нагрела.
Толик поднялся и пошел на зов.
Молча поднялись на девятый этаж, зашли в блок.
– Нас теперь тут всего две семьи осталось, – заговорила жена, запирая за ним дверь. – Марина мужика себе нашла, у него и живет. Правда, комнаты не сдала, наверное, квартирантов пускать будет. Я ходила к коменданту, просила, чтобы мне еще одну отдали: не положено, говорят. Ты же здесь не живешь.
Толик неопределенно кивнул и прошел в душевую.
– Сейчас я одежду тебе принесу. А эту выбросить надо.
Толик осмотрел свой гардероб:
– Всю, что ли?
– Ну, ботинки оставь, свитер я постираю, а остальное-то куда? Лохмотья сплошные. У тебя ж спецовка осталась почти новая, рубашки, носки и фуфайка с теплым воротником, забыл?
– Да ладно, че, – смутился Толик и присел на опрокинутый вверх дном таз.
– Че ладно-то, раздевайся. Мыло там, на полке, мочалку сейчас другую принесу. Я этой Ленку мою. Хорошо?
– Ну, ясно, че, – бубнил Толик.
Жена ушла. Он медленно стал стаскивать с себя одежду. Свитер был липкий и тяжелый, рубашка сопрела от пота, майка почти разложилась. Потом долго сидел на том же тазе под душем. Горячие струи, впиваясь в голову, растекались по всему телу, вызывая озноб. Но постепенно он согрелся и погрузился в мягкое теплое облако полудремы. Сквозь пелену наплывали воспоминания, как они с женой мылись вместе в этой самой душевой, и он намыливал пушистой белой мочалкой ее большое, упругое, нежно-розовое тело. Толик почувствовал приглушенные позывы возбуждения. Невольно он стал поглаживать и потряхивать член. Мучительно добивался оргазма, а когда кончил, то застонал от горячей рези в промежности. И долго сидел, уставившись на водоворот у стока.
После помывки они пили чай со смородиновым вареньем.
– Может, расскажешь чего? – спросила жена.
– Чего рассказывать-то? – только и сказал Толик. Он разомлел от горячего душа и чая, от тишины и уюта.
– Если хочешь, можешь поспать в Маринкиной комнате. Она мне ключи оставила, – предложила жена.
И Толик молча согласился. Они вышли в коридор, закурили. Толик заметил на соседней двери прикнопленный лист с надписью, сделанной детской рукой: “Не заходить! Идут занятия!”
– Это Ленка для меня вывесила. Стихотворение учила, а я куда-то собиралась, шастала по комнатам и отвлекала ее, – пояснила жена. – Вообще она очень серьезная, все учителя говорят: самостоятельная не по годам.
– А оценки-то какие? – спросил Толик
– Четверки, пятерки... У нее английский и рисование на отлично, – явно хвастаясь, ответила жена.
– Может, хоть она человеком будет, – заметил папаша.
Жена еле заметно усмехнулась.
– Хочешь посмотреть, какой я ей учебный уголок купила? – оживилась мамаша. – Белорусская мебель, но очень хорошая, – и, не дожидаясь ответа, жена вошла в комнату дочери.
Толик затушил сигарету и потянулся следом.
В девятиметровке было уютно: светлые обои, оранжевые шторы, деревянная кроватка, письменный стол и полки с цветастыми книжками и тетрадками. Толик, пропуская комментарии жены, представлял, как маленький человек сидит на своем стульчике и пишет в тетрадки задания. Он разглядывал пестрые карандаши и фломастеры, аккуратно сложенные в стаканчики, вывешенные на стене рисунки и думал, как же так могло случиться, что он напрочь забыл о своей дочери, упустил из виду ее существование и гробил свою жизнь дикими и бесполезными мытарствами? А ведь именно ей нужна его жизнь. Ведь именно он должен был заботиться о том, чтобы она могла читать эти красивые книжки и становиться человеком. Толик так разволновался, что забылся и обратился к жене:
– Вер, нет у тебя чего выпить?
Женщина тяжело вздохнула.
– Да нет... – спохватился Толик, – я так просто... как-то...
– Пойдем, – прервала его бормотание жена.
Они выпили вместе. Жена налила ему полстакана, а себе наполнила рюмочку.
– Ты иди, отдохни все же, – сказала жена, убирая закуску в холодильник.
– Вер, знаешь, – начал было Толик, но почувствовал, как подступившие слезы перехватили горло.
– Пойдем, пойдем, – подняла его со стула жена и вывела в коридор.
Толик сидел на матрасе и слезы бились о газеты, которыми был устлан пол в полупустой комнате. Потом он повалился на бок и уснул.
Проснулся Толик весь в поту, тело до боли сотрясал озноб, каждое движение вызывало приступ тошноты.
За окном было уже темно.
Он поднялся, на ощупь добрался до двери и выглянул в коридор. Из приоткрытой двери соседней комнаты доносились звонкий голос дочери и приглушенные фразы жены. Сдерживая дыхание, Толик проскользнул мимо и налег на входную дверь. Закрыто. Замок открывался только ключом. Метнулся в кухню, затем в соседний блок, где дверь оказалась открытой, и выскочил в холл. Подступало удушье. Толик поднялся на шестнадцатый. Там, в холле, на голой сетке от инвентарной кровати сидел Шерхан. Рядом с ним лежал Игорь. Перед Шерханом стояла початая бутылка “Русской”, накрытая стаканом.
– Опа-на! Народный избранник! Наслышаны! – всплеснул руками пьяный Шерхан. – Ну, че, с фирмачами разобрался, теперь лыжи направил частников бомбить?
Толик прислонился к стене и опустился на пол.
– Налей, – выдавил.
– Налей! – ухмыльнулся Шерхан. – Купи да пей! Революционерам не положено.
– Кончай, завтра проставлюсь. Не видишь, подыхаю, – сипел Толик.
– Да вижу, перекосило всего.
Шерхан снял стакан с бутылки, наполнил:
– Не слушаешь, когда тебе дело говорят. На, жри, – и протянул дозу строптивому товарищу.
Толик взял стакан двумя руками, поднес и быстро выпил. Отдышавшись, опустил голову на колени. Скоро расплывающееся во все стороны от солнечного сплетения тепло стало усмирять дрожь. Дыхание выровнялось, пробила сильная испарина – напоследок.
Толик поднял голову. Шерхан потягивал зажатую в кулак папироску.
– Оклемался, мудила? – осведомился суровый друг и протянул окурок.
Толик взял бычок, осторожно поднялся и подошел к окну.
К трамвайному кольцу, находившемуся неподалеку от общежития, подходил вагон. Толик затянулся едким дымом и выпустил его носом.
– Завтра подходи с утра к стекляшке, – решительно повернулся он к Шерхану. – Я там буду с бабками, – прикончил чинарик и пошел к лифту.
– А куда ты двинул-то? – удивился Шерхан. – На поле, что ли? Хорош партизанить! Садись, у меня заначка еще есть.
– Надо мне, – отозвался Толик.
Шерхан поднялся с пружин:
– Садись, я кому сказал!
Двери лифта отворились. Толик зашел в кабину.
Шерхан метнулся к лифту и прижал ногой одну створку. Механизм сработал, и двери задергались.
– Отпусти. Не пойду я больше на поле. На вокзале договорился пошабашить, – устало попросил Толик.
– ***ня! – отмахнулся Шерхан и встал в дверях лифта. – Я тебе вот что хочу сказать, братан. Володю Философа помнишь? Ну, циклоп такой чернявый! Двинутый капитально на книжках! – Шерхан от нетерпения перешел на ор. – Ну, прошлым летом мы керосинили у него на хате?!!
– Ну, помню, ну! – крикнул в ответ Толик.
– Молодец. Так вот, он тоже по глупости все за правду бился. На демонстрации все ходил и лозунги орал. Как ты, во всякую ***ню впрягался. Так его паралич лица уебал. Знаешь, что это такое?
Опять сработал механизм. Двери завыли.
– Уйди, Серега, вахтерша на меня Полкана спустит, – сказал Толик.
– ***ня! Ты смотри сюда.
Шерхан вытянул шею, вытаращил глаза и безобразно скривил нижнюю челюсть, вывалив наружу при этом язык.
– Понял, что за хреновина? И учти, зенки не закрываются, напрочь! Ни сморгнуть, ни поспать. Вот так и ходит теперь Володя наш – с мордой, как манда, навыверт.
Толик, чувствуя слабость, опустился на корточки.
– Ну, а теперь шутки в сторону, – глухо заговорил Шерхан. – Ты, Толян, с бабой своей не связывайся. Они с Гаспаряном сходиться хотят. Маринку подговаривали на обмен. У Гаспаряна тоже две комнаты, только на восьмом. Врубаешься? Заманят тебя, чтобы комендантиха видела, что ты опять появился и на мозги всем капать стал, ментам заяву составят и посадят тебя. А за ними целый блок останется. Врубаешься?! Вот так вот! Мне не веришь, у баб наших поспрашивай, они сами слышали, как Гаспарян твою науськивал. А теперь езжай!
И Шерхан вывалился из лифта. Двери закрылись. Толик поднялся на ноги. На панели с кнопками было накарябано: “Весь мир – бардак, все бабы – ****и!”
Толик вдавил нижнюю.
Утром следующего дня на крыльцо общежития вышли Шерхан и Игорь.
– Ты слыхал, че Альбина-то свистела вчера? – спросил Шерхан, хищно оглядывая окрестность.
– Про сифилис-то? – хмуро уточнил Игорь.
– Про Филю своего!
– Обосрался он мне, – сморщился Игорь.
– Ласты склеил вчера. Прямо на рынке. Упал и все, как пулей сразило.
Помолчали.
– Сапоги у него были утепленные, – помянул Игорь.
– У меня валенки с галошами есть, – похвастался Шерхан.
И компаньоны двинулись в сторону магазина.
У входа их поджидал Толик. Карманы его многообещающе оттопыривались.
Зашли в буфет, Толик выставил на стойку бутылку “Столичной”.
– Ты че, на вагоны подписался? – осведомился Игорь.
Толик кивнул.
Шерхан молча банковал.
– Убойная пахота, – определил Игорь. – А деньги те же. Но мы-то еще хавку имеем. Вчера вон помидоры, перцы, сливы, хурму взяли. Сейчас торговля ****астая. Черные добрые. Не гавкают, когда просекают, что мы накручиваем. Завязывай с вагонами. С нами пойдешь.
– Нет, я на постоянку устроился, – сказал Толик.
– Ладно свистеть-то, – вмешался Шерхан. – Опять бунтовать намылился? Ну, давай, давай! Иди, они уже там кучкуются, сучки цепные. Может, какая понюхать даст, или лизнуть. Фуфайка-то у тебя генеральская?!
Толик выпил свой стакан, отломил шматок от буханки ржаного и пошел к выходу.
С этого дня началась для Толика новая жизнь.
В 9.00 он появлялся на вахте общежития, и Зоя Ивановна выдавала ему три агитационных плаката, выполненные черной тушью на коробочном картоне.
Тексты для двух придумал Кутякин:
“Нет бензозаправке!” и “Мы требуем соблюдения законности!”
Третий сочинил Гаспарян:
“Оставьте нашим детям надежду на будущее!”
Толик прикреплял лозунги к ограде и встречал сподвижников. Обычно это были несколько женщин с дежурного этажа. Они приносили ему завтрак – бутерброд с колбасой или кусок пирога и коробку кефира. Уплетая провиант, Толик слушал свежие новости о странствиях Кутякина и Гаспаряна по коридорам городских властей. О происках врага. Ситуация была обнадеживающей – губернатор лично распорядился приостановить строительство до полного выяснения обстоятельств. Но и фирмачи не сидели сложа руки. Подкупили кого надо, и экспертиза показала, что проект строительства выполнен с соблюдением всех норм безопасности. Факт незаконного приобретения фирмой земли тоже не подтвердился. Но Кутякин подключил общественность близлежащих общежитий и жилых домов. Поднялся весь микрорайон. Администрация города признала требования жителей законными и предложила фирме попробовать договориться с несогласными своими силами.
– Они предлагают поставить всем телефоны...
– Нет, они обещали сделать ремонт и заменить всю сантехнику...
– Девочки, что вы несете?! Они будут строить детскую площадку за общагой!
Примерно через полчаса из общежития выходила дочка с цветным ранцем на спине. Толик отходил от дискутирующих и поджидал Лену.
– Привет, – хмуро говорила девочка, глядя себе под ноги.
– Здравствуй... сколько уроков-то сегодня?
– Пять.
– На вот, на переменке там... в столовку сходишь, – протягивал отец аккуратно свернутую купюру.
– Нас и так кормят.
– Ну, жевачку, там.... потом, когда отучишься...
– Спасибо.
Девочка прятала деньги в кулачок и, продолжая разглядывать свои ботинки, говорила:
– Я пойду, а то опоздаю.
– Иди, – поглаживал Толик туго сплетенные косички.
И они расходились.
Часам к десяти появлялось несколько рабочих, обычно – бульдозерист, механик и инструментальщик. Последним подъезжал на “четверке” главный инженер.
Рабочие уважительно здоровались с Толиком за руку и останавливались покурить у ворот, пошутить с бабами.
– Ну, как дела, девчата?
– Как сажа бела!
– А чего так?
– А вот так вот! Слишком много хитрожопых развелось!
– Ну, не всем же быть такими, как вы!
– Какими - такими?!
– Гладкопопыми!
Главный инженер в знак приветствия приподнимал кепку с лысой головы и увлеченно рассказывал о достижениях современной науки в области химии, о новейших технологиях, сверхнадежных материалах, чудо-разработках, которые в сумме сводили на нет все опасения, связанные со строительством современной бензоколонки в районе жилого массива.
– Ну, давай меняться, – предлагали ему пикетчицы. – Вези свою семью сюда, на свежий воздух, а мы переедем к тебе!
Инженер смущенно улыбался и заходил с другого конца. Теперь он живописал могущество и щедрость фирмы “Черри”. Намекал на значительность капиталовложений, которые может взять на себя фирма для благоустройства общежития и всего микрорайона.
– Ага! И однажды все это как жахнет, и полетим мы с вашими каруселями и телефонами к чертовой бабушке!
Инженер нервно потирал лысину под кепкой и уходил в бытовку.
К обеду все расходились – и рабочие, и пикетчики. До следующего утра.
Толик обедал у жены. Приходил, ставил на стол бутылку водки и ждал, пока ему нальют большую тарелку борща.
О будущем они не говорили, ни о чем не загадывали. Просто выпивали по стопке, хлебали борщ, обменивались незначительными фразами.
– У Ленки опять чирьи пошли. Прямо беда, как зима – так напасть... Витаминов, что ли, не хватает...
– Чего, денег надо?
– А чего деньги-то? Здоровье за деньги не купишь...
– Ну, на тогда хоть витамины купи.
Потом уже, лежа в Маринкиной комнате, перед тем как забыться сном, Толик думал о себе, жене и дочке: “Нет, с Гаспаряном у нее ничего не будет, – размышлял он, – ну, может, перепихнулись пару раз по пьяни, да и только. Гаспарян не дурак с пацанкой брать. Да и общага ему даром не нужна. Он пришел и ушел. Крученый хорек. Шерхан зря звонит”. Но и для себя Толик не находил места в теперешней жизнь жены: “Конечно, ошалела она слегка, но не вечно же ей мотаться с этим шмотьем. Она простая баба. Надо только съехать из этой общаги. Вообще, съебать из города. А то вон и Ленка – маленькая, а уже дерганая”. И единственно возможным вариантом воссоединения ему представлялось возвращение всей семьи в деревню. Он уже обдумывал детали, прикидывал: дом у его матери большой, а она живет одна с младшей сестрой; два брата живут своими домами, они и помогут на первых порах с работой. Подступающее опьянение размывало остатки сомнений, и Толик засыпал, довольный собой и ходом событий.
На товарной станции разгрузка шла круглосуточно. Толик появлялся к ночной смене и, переговорив с начальником, определялся в бригаду.
Легко разгружались вагоны с готовой продукцией – коробки с бытовой техникой, мешки с сахаром, мукой, крупами. Тяжелее – доски, фанера, брус и т. п. Каторга – песок, щебенка, уголь, цемент.
В семь часов бригадир выдавал заработок, и Толик бежал на электричку. Доезжал до "Удельной" и спешил на трамвай. На проспекте Культуры у гастронома его поджидали Игорь и Шерхан.
В восемь часов гастроном открывался, и троица проходила в винный отдел, где была устроена небольшая стойка и торговали в разлив. Приняв сто граммов, Толик хвастался:
– Вчера кран ихний, пятитонник, завернули. Они его еще месяц назад заказывали, резервуары в котлован опустить. А я водиле и говорю: "Все, работы остановлены до выяснения, нечего тут крюками трясти. Давай в гараж!" Инженер выскочил: “Але! Але!” А ни ***! Фирма дает отбой, губернатор сказал: все – замри!
– Ты, что ли, губернатор-то? – язвил Шерхан.
Толик, не обращая внимания, продолжал:
– А днем раньше бабы наши чего учудили – гондона этого из администрации района, ну, Пупкова, который пустырь-то продал, в лужу уронили.
– Ленка? – спрашивал Игорь.
– Она. Он, значит, как из машины-то выпрыгнул и с ходу в залупу: “Что за идиотизм?! Это промышленный город! Нужен свежий воздух, езжайте обратно в свою деревню!” Ах ты, хорек вонючий! Ленка как взвилась, шляпу ему на уши и жопой в лужу! Поостынь чуток.
– Молодец, кацапка! – радовался Игорь и шел заказывать еще по сто.
– Да возня это все! – горячился Шерхан. – Кто вас слушать будет, гопоту драную?! Это же нефтяная мафия! Они вон к Ельцину без стука в Кремль входят! Баксы коробками носят! Кинут пару кусков, и ****ец вашему распоряжению!
– Бесполезняк. Мы не уйдем, – уверенно возражал Толик.
– Конечно, не уйдете, вас ОМОН пинками спровадит!
– Отсос. Телевизионщики за нас. Если менты или эти шакалы дернутся, по всем каналам резонанс пойдет.
– Какие телевизионщики?! Замочат пару этих очкариков и по всем каналам "Санту Барбару" пустят! А вам хлебальники начистят, чтобы не трендели по закоулкам!
– Поздно. Народ поднялся...
– Какой народ, Толян?! Да это Кутякин с армяшкой баламутят, чтобы рыла свои наварить! Ты вон с бабами под дождем мокнешь, а они по хатам сидят, порнуху крутят, и баба твоя, между прочим, каждую ночь к ним бегает, а по общаге растрезвонила, что опять ты вернулся и покоя ей не даешь, – чтобы, значит, изолировали тебя! Чего ты, как пацан, ей-богу!
Толик молча выпивал свою порцию.
– Да ладно, чего ты гонишь-то, – толкал Игорь Шерхана.
– Да пошел ты, они ему мозги крутят, а он... да ну вас на ***! – отступался Шерхан и пил залпом.
– Какие там дела у Кутякина с Гаспаряном – меня не касается, – отвечал Толик после тяжелой паузы. – А вот Ленка моя и вся ребетня общажная через этот пустырь в школу бегают. А тут машин будет невпроворот, понял? И если надо будет, я всю зиму тут стоять буду, понял?
– Мужики, хорош, – беспокоился Игорь.
– Да стой, стой, – отмахивался Шерхан.
Толик покупал последние триста мировых. Выпивали, молча жевали хлеб.
– Ну, я пошел, – говорил Толик и протягивал руку.
Прощались до следующего утра.
Так прошла неделя. На субботу был объявлен общий сбор. В прокламациях, которые распространил по этажам Кутякин, была изложена программа: “Встреча с администрацией района, представителями фирмы “Черри”, съемочной группой Шестого канала. Ожидается приезд губернатора. Явка всем строго обязательна. Победим только сообща!”
Субботний день выдался погожим. Еще накануне небо было затянуто низкими серыми облаками. Всю ночь шел дождь. Но с рассветом ветер рассеял мрачную завесу, и на жидко-голубом небе заблестело солнце. Пожелтевшие деревья на фоне удивительно зеленой травы выглядели празднично и ярко.
Празднично было и в общежитии. Впервые за многие годы забвения ожил местный радиоузел. В восемь часов в эфир вышел Кутякин. Он поздравил всех участников борьбы с праздником, который сформулировал как “час пробуждения собственного достоинства”. Призвал отстранившихся присоединяться. Кратко обрисовал ситуацию и в конце напомнил, что грядут выборы в органы местного самоуправления, и он выдвинул свою кандидатуру.
К девяти часам в фойе первого этажа стали собираться приодевшиеся жители. Ленка, Альбина и Марсель попивали пиво, грызли семечки и веселили публику рассказом о подмоченной репутации представителя районной администрации господина Пупкова.
– Верной дорогой идете, товарищи! – резюмировал Марсель, нажимая на скартавленную “р”.
Вдруг в фойе ворвалась с улицы стайка подростков. Наперебой они сообщили, что к пустырю подъехал микроавтобус, отмеченный эмблемами фирмы “Черри”.
Народ высыпал на крыльцо. Объявились Кутякин и Гаспарян. Оба в длинных осенних пальто.
– Телевидение выехало, а в приемной губернатора пока никто не берет трубку, – сообщил Кутякин и повел бунтовщиков к пустырю.
Толик уже давно сидел у ограды. Приятное тепло, исходящее от принятой утренней дозы, притупляло боль в натруженных мышцах. Толик курил и благодушно наблюдал за приготовлениями противника. Он уже твердо решил, что как только народ отобьет пустырь, он объяснится с женой и уедет к матери готовить почву для переселения. “Ну, жизнь... Бывает же... Чудно...” – удивлялся Толик перипетиям своей судьбы и слабо улыбался.
Главный инженер в новенькой куртке и свежей кепке суетился возле рабочих, которые устанавливали рекламный щит, представляющий фирму “Черри”, и макет будущей бензоколонки с прилегающим благоустроенным микрорайоном.
– А где шампанское?! – послышался голос Ленки из приближающейся толпы.
– Слышь, главный прораб, какая презентация без брызг шампанского?!
Инженер вынул из пакета новенький громкоговоритель, пару раз дунул в микрофон и обратился к собравшимся. Он предлагал им подходить поближе и располагаться поудобней возле макета. Люди обступили чудо наглядной агитации и принялись наперебой задавать вопросы.
– А это что за кресты?
– Братская могила! – комментировал Марсель.
Главный инженер объяснял назначение расположенных фигурок на макете и все время поглядывал не дорогу. Кутякин и Гаспарян безучастно стояли в стороне и тихо переговаривались. Вскоре из-за поворота показался серебристый "мерседес". С другой стороны к месту акции подъехал старенький "рафик" с надписью "TV – 6 канал". Появился и еще один автомобиль – перекрашенный, но крепкий "опель". В салоне мелькнуло упитанное лицо подмоченного представителя районной администрации Пупкова. Он, озираясь, выбрался из машины и подозвал к себе Кутякина и Гаспаряна. Последним подкатил милицейский «УАЗ».
– А где губернатор? Где этот избранник народа?! – подзуживал собрание Марсель. Но его не поддержали. Собравшихся интересовали вновь прибывшие.
Исполнительный директор фирмы “Черри” встал рядом с инженером. К ним же присоединился встреченный хохотом представитель администрации района господин Пупков.
Из "рафика" выпрыгнули два парня – один толстый с черной бородой и с камерой на плече, и второй – щуплый очкарик с микрофоном.
– Эй, ребятишки, вы из какой передачи – “Спокойной ночи, малыши?” – встретила Ленка представителей средств массовой информации.
– Нет, “Сам себе режиссер”, – ответил бородач.
Очкарик нервно почесывался.
К представителям СМИ подошли Кутякин и Гаспарян.
– Дамы и господа, – заговорил в громкоговоритель главный инженер, – слово имеет исполнительный директор фирмы “Черри” Сергей Вильяминович Грюндаль.
Толик краем глаза заметил, как из общежития выскочила женщина в приталенной кожаной куртке синего цвета. Короткая юбка открывала полные, но красивые ноги. Толику показалось что-то очень знакомое в том, как эта женщина ступала в своих новеньких полусапожках на высоком каблуке. Он присмотрелся – из общежития шла его жена. Волосы причудливо уложены, на припудренном лице выделялись сочные губы, подведенные помадой алого цвета. Лавируя между лужами, она подбежала к Гаспаряну и дернула его за рукав. Они пошептались. Гаспарян наклонился к Кутякину, который беседовал с тележурналистом. Тот выслушал короткое объяснение верного ординарца, сунул руку в карман, вытянул несколько купюр и протянул жене. Она спрятала деньги в сумочку. Гаспарян еще что-то объяснил, заботливо поправил на ней шарфик и, слегка отстранившись, окинул взглядом наряд в целом. Остался доволен. Жена улыбнулась.
Толик обмер. Он узнал эту улыбку. Она всегда улыбалась ему так, когда он приносил ей подарки. И он ждал этой улыбки, этого тайного знака, этого предвестника жгучего ночного удовольствия.
Жена спрятала улыбку, отошла от Гаспаряна и мельком бросила взгляд в толпу. Она заметила Толика. На мгновение женщина замешкалась, Толик невольно сделал шаг ей навстречу... Но жена резко отвернулась и поспешила к машине господина Пупкова. За рулем "опеля" сидел незнакомый молодой парень, он помог жене погрузиться в автомобиль, и они уехали.
Толик почувствовал слабость в ногах. Он опустился на корточки. Шум разгорающейся вокруг словесной баталии отступил на второй план. Безмолвная паника охватила все его существо. От нестерпимости Толик стиснул зубы и яростно замотал головой, потом нащупал в кармане припасенную бутылку водки, сорвал пробку и впился в горлышко. Когда оторвался, в бутылке осталось меньше половины. Толик осмотрелся.
– Не нужно нам никаких ваших фондов!
– Знаем мы цену вашим обещаниям!
– Ты лучше расскажи, откуда у тебя "мерседес"!
Исполнительный директор стоял с громкоговорителем в опущенной руке и смотрел в небо. Главный инженер пытался смягчить враждебность масс.
– Товарищи, так нельзя! Нужно искать компромисс!
– Знаем мы ваши компромиссы!
– Да что вы знаете?! – рванул громкоговоритель к губам исполнительный директор. – Что вы можете знать!? Сидите тут по своим щелям, сами ничего не делаете и другим не даете! А я с девятнадцати лет бензин возил по всей стране. Приятеля моего, восемнадцатилетнего пацана, омоновцы из кабины выдернули, бросили на асфальт и пристрелили в затылок!
– Ах, вон как ты заговорил!
– И правильно сделали, что кончили!
– Всех вас к стенке надо!
– Откуда бензин-то?
– От государства, вестимо!
– Ворюга!
Исполнительный директор бросил громкоговоритель и пошел к машине. Его провожали дружный свист и камера «TV – 6 канала».
На место исполнительного директора взошел довольный и улыбающийся Кутякин.
– Товарищи, – обратился он к толпе, – время митинга истекает. Стороны выслушали друг друга. Предлагаю собраться сегодня в актовом зале в 15 часов. Обсудим предложения и вынесем решение...
Толик поднялся и побрел к магазину.
Шерхан торжествовал.
– Ну что, ты все понял, обсосок?! Я этих тварей навскидку просекаю! Глянул один разок, и все – свободен!
Они сидели в какой-то разбитой квартире, куда их привел Марсель. Хозяин валялся на кухне у батареи в куче хлама. Он даже не пошевелился, когда компания ввалилась, покрывая черный пол свежей грязью. Двери его жилища не закрывались.
– Так как ты говоришь, у них там решилось? – обратился Шерхан к Марселю, не сводя глаз с Толика.
Марсель, покачиваясь, сидел на подоконнике и аккуратно счищал с луковицы золотистую шкурку:
– Решение принято единогласно и обжалованию не подлежит.
– Ну, изобрази Кутякина, татарин! Не ломайся! Свою пайку отдаю! – кричал Шерхан.
Игорь очнулся и уставился на присутствующих.
– Задаток пожалуйте, – пошуршал пальцами Марсель.
Шерхан плеснул из бутылки в мутный стакан и протянул артисту.
Марсель опрокинул авансированные граммы и скосил глаза по-кутякински.
Шерхан закатился сухим, скрипучим хохотом.
– Фонд – это наши реальные деньги, товарищи! – прошепелявил Марсель кутякинским голосом.
Беззвучно засмеялся Игорь.
– Мы поставим “Черри” условие делать отчисления в этот фонд не ежегодно, а ежеквартально – раз! Потребуем немедленно установить всем телефоны – два! Добьемся, чтобы председателем фонда был наш человек – три!
– Брей их, Чингисхан! Брей их под ноль! – вопил Шерхан.
Марсель улыбнулся по-гаспаряновски:
– Предлагаю единогласно выдвинуть на пост председателя фонда Кутякина Александра Парамоновича! Кто против, прошу воздержаться.
– Ну, басурман! Ну, красавчик! Тебе надо в цирк вместо Никулина! – наполнял стаканы весь в слезах Шерхан.
Толик поднялся с пола и, пошатываясь, пошел к выходу.
– Братан, не обижайся! Я же ради тебя! Они же кинули тебя, как последнюю падлу! Да они всех кинули! Их душить надо!
Шерхан схватил Толика за рукав и развернул:
– Ты че, мне не веришь, мне?!
Толик попытался вырваться.
– Че я, ****обол, да?! – свирепел Шерхан, цепляя друга за грудки. – Кутякину веришь?!
Он втиснул Толика в угол и зашипел ему прямо в ухо:
– А они твою бабу по очереди! Сначала Кутякин, а теперь Гаспарян. По старшинству. Понял?!
Толик схватил Шерхана за шею, приподнял и отшвырнул.
– Убью! – заревел Шерхан, вскакивая.
Толик бил не разбирая, пока в комнате уже никто не смог подняться. Затем вышел в коридор.
В дверях туалета стоял хозяин квартиры – закопченный тощий человек в одной майке. Все его сморщенное тело мелко тряслось. Он улыбался беззубым ртом.
– Посидели? – прошамкал хозяин.
Толик вышел.
На улице было темно, тихо и морозно. Толик, поплутав по дворам, выбрался на проспект и направился к общежитию. Пустырь освещали четыре мощных прожектора, установленные по периметру. На стройплощадку въезжал мощный автокран.
– Толик, так ты, это... опять за свое? – испуганно затараторила Зоя Ивановна.
Толик, не реагируя, прошел мимо и вызвал лифт.
– Ой, Господи, что это делается-то?! – скоро перекрестилась пенсионерка и, вцепившись в Толика, запричитала:
– Толик, родное сердце, уходи ты от греха подальше! Ты посмотри на себя, ты же весь в крови и пьяный вусмерть. Послушай старуху, не ходи туда, Христа ради прошу. Верку опять обозлишь и ребеночка напугаешь. Уходи по добру по здорову.
Толик молчал.
Зоя Ивановна заплакала:
– Да и нету Верки дома, Толик, она к подружке ушла, я сама видела...
Подошел лифт, двери отворились.
Толик отстранил старушку и вошел в кабину. Зоя Ивановна прошаркала в будку и, высморкавшись, сняла трубку с телефона.
За железной дверью слышались музыка, крики, смех. На звонок долго не открывали. Наконец послышались шаги, загремели запоры, дверь приоткрылась на длину цепочки.
– Чего тебе? – спросил Кутякин. Он был пьяный и потный. Белая рубашка прилипла к груди, на воротнике темнела полоска губной помады.
Толик рванул дверь на себя и встретил Кутякина ударом колена. Тот перегнулся пополам и заскулил. Толик схватил его за волосы и вышвырнул в холл.
Он пошел по коридору, заглядывая в комнаты. В дальней был накрыт большой стол, мерцали свечи. На диване сидела жена с бокалом в руке, рядом возлежал полураздетый представитель администрации Пупков и целовал ее колени. Она смеялась и придерживала его руку, пытающуюся проникнуть под юбку.
Слева мелькнуло испуганное лицо Гаспаряна. Толик ударил правой.
Жена вскочила.
Представитель администрации района Пупков упал под стол. Толик выволок его за ноги, поднял, бросил на стол и, придавив левой за шею, правой стал бить в лицо. Голова Пупкова сначала шипела, плевалась, пыталась отвернуться от жесткого кулака, потом просто болталась из стороны в сторону под монотонными ударами. Ножки стола не выдержали и подкосились. Толик повалился на тушу Пупкова, поднялся и принялся бить ногами.
И опять он не слышал ни криков, ни грохота. Только стены в маленькой комнате постепенно становились красными. Может быть, от крови, а может, от вина, которым был залит весь пол. Когда Толик очнулся, под ногами у него лежали два неподвижных тела. В темном углу виднелась фигура жены. Женщина стояла, прижавшись к стене, обхватив голову руками. Толик вышел.
В холле на полу, размазывая по лицу кровь, сидел Кутякин. Толик прошел мимо, вызвал лифт и спустился вниз.
Зоя Ивановна отвела взгляд, лихорадочно перебирая на столе ворох газет.
Толик вышел на крыльцо и вздохнул глубоко, ощутив аромат терпкого осеннего воздуха.
На стройплощадке гудел автокран, на его выдвинутой стреле покачивался огромный резервуар. Толик достал из-за пазухи бутылку водки, свернул крышку и приложился.
– Майна помалу! – доносилось с пустыря.
Толик отбросил пустую бутылку, спустился с крыльца и двинулся прямиком к железнодорожному полотну.
Гул автокрана постепенно затихал, темнота сгущалась. Толик поднялся на насыпь, перебрался через рельсы и остановился: на поле по-прежнему жгли костры, мелькали лучики фонариков, слышались перекличка дозорных и собачий лай.
Толик запустил руки глубоко в карманы и побрел вдоль насыпи. Медленно, но верно наступало долгожданное опьянение.