Поозиравшись вокруг, Пётр хмыкнул:
- Фигурок не вижу. Зато понял, что ты занимаешься семеноводством. Не иначе, фирму "Семена" открыла?
И правда, везде, где только можно, стояли тарелочки с какими-то зёрнышками, сливовыми и персиковыми косточками, орехами, соплодиями ольхи и шишечками сосны, а из полиэтиленовых пакетов торчали сухие ветки, корни, колоски. Изабелла увлеклась природными материалами, составляла композиции и панно, которые вроде бы получались к неё неплохо, и она была в этом уверена, пока в одной школе не увидела настенные тарелки, сделанные из среза амурского бархата. Украшенные букетами из тополиного пуха и орнаментом из арбузных семян, они поразили её простотой и гармоничностью. А сделала это чудо тринадцатилетняя девочка. Изабелла как-то сразу и охладела к столь "детскому" искусству.
- Ах, это! - пожала плечами Изабелла. - Не удивляйся! Я пережила очередное увлечение...
- Очень бурное, надо полагать, - заметил Пётр и, ловко смахнув с кресла пучок серых колосков, уселся, положив ногу на ногу. - Но несмотря на это, вполне в форме и сможешь, наверное, сварить кофе?
- Паразит, - ласково сказала Изабелла и шутливо хлопнула его по плечу. - Я мужчинами не увлекаюсь, но разрешаю им увлекаться мной. Искусство - вот что меня занимает по-настоящему. Это такой огромный, безбрежный океан, что можно всю жизнь проискать нужную тебе пристань...
Она села на своего любимого конька и, конечно, поехала - иноходью, аллюром, галопом, вскачь, и долго бы не остановилась, если бы Пётр не схватился за сердце и не простонал с трагикомическими ужимками:
- О, дорогая! Умираю! Глоток кофе! Ради Бога!
Желая ему угодить, Изабелла достала банку "Максима", но Пётр растворимый кофе не уважал, лишь из приличия отхлебнул глоточек-другой. Разговор у них не клеился, вернее - шёл на уровне всех этих " а помнишь?", " ты не забыл?".
Наконец вспомнили и о фигурках из глины. Оказывается, Петру о них между прочим рассказала Марианна. Он, может, и внимания бы не обратил, мало ли о чём может щебетать восторженная дамочка-искусствовед. Но в разговоре мелькнула девичья фамилия Изабеллы.
- Так ты и не решилась её сменить? - спросил Пётр. - Муж не в обиде?
- Муж? А что это такое? - деланно рассмеялась Изабелла. - Сына сама вырастила. Теперь и замуж можно выйти. Да только никто не берёт.
- Ну уж?!
- Да уж! Боитесь вы, мужики, настоящей любви. Поспать - это завсегда пожалуйста, а дать работу душе - слабо, ничего не получается...
- А не задумывалась ли ты, дорогая, о том, что разговоры о душе, духовности и всяком таком прочем обычно ведут импотенты? Или голубые? Им от женщины и не нужно ничего другого.
- Вот уж выдумал! - Изабелла даже опешила. А Пётр невозмутимо вертел фигурку совы, внимательно рассматривая её со всех сторон.
Изабелла раскрасила сову поперечными красными и чёрными полосами, спиралями и завитушками.
- Странно, - озабоченно нахмурился Пётр. - Вроде похоже на традиционную роспись, но, извини, не настоящее. Может, ты и добивалась эффекта стилизации?
- Да это вообще от нечего делать, для забавы, - смутилась Изабелла. - Не относись очень серьёзно. И вообще, отдай мне эту птицу!
- Знаешь, она мне сначала понравилась, - задумчиво сказал Пётр. - Я даже подумал: это что-то настоящее! А оказалось - подделка, не более...
Он поставил сову на полированную поверхность стола, взял чашку с кофе, но, чуть прикоснувшись к ней губами, заметил:
- Не понимаю, какое удовольствие можно получать от заменителей всего настоящего...
Изабелла, ещё не опомнившаяся от его реплики насчёт искусства-подделки, конечно, растерялась, но не совсем:
- Ты сам сказал, что спешишь, - рассердилась она. - А чтобы сварить настоящий кофе, требуется время.
- Ну-ну, не сердись, - улыбнулся Пётр. - Помнишь, давным-давно ты говорила: "Зайчик, я люблю только самое взаправдашнее." И не хотела понять: ты мне нравилась по-настоящему. Но тебе всё это пофигу. Такое вот получилось несоответствие.
- Это было так давно, что уже и неправда, - ответила Изабелла. - И потом, я была вечно занятая девица: то музыкальная школа, то изостудия, то фигурное катание, и всякие олимпиады, конкурсы, смотры...
- Ну, и к чему всё это было?
- Тогда была школа идеалов, понимаешь? Нам вдалбливали, что такое хорошо и что такое плохо. К восьмому классу я поверила: могу стать гармонически развитой личностью! И не признавала деления людей по физиологическому принципу: мужчина и женщина.
- Да, конечно, - вставил Пётр. - Из нас воспитывали нечто среднее, бесполое...
- А мы об этом думали тогда? Для меня все были - человеки! А у тебя, знаешь, в глазах загорался такой сумасшедший огонёк - он и пугал, и манил, и отталкивал-притягивал, о Боже! И я боялась - смешно подумать! - того слишком серьёзного, что у нас могло получиться. Ты прямо-таки излучал какие-то мужские флюиды! А я, дурочка, считала: это нехорошо, парень не должен быть самцом, это проявление низменных инстинктов...
- Неужели я напоминал кобеля? - изумился Пётр.
Изабелла вздохнула, махнула рукой, будто отгоняла назойливую муху, закурила и, не глядя на него, выдохнула:
- Глупышкой была...
Сама же подумала, что, может быть, единственное настоящее, что у неё было, - молчаливая школьная любовь, и все эти восторги, полуобморочные страхи...
Потом - с другими - всё было проще, грубее, бесстыднее, всё равно как, и она постепенно забыла о полудетской выдумке насчёт любви одухотворенной, без намёка на земное и грешное.
- И всё-таки я часто тебя вспоминаю, - сказал Пётр.
- И я тоже, - сказала она и подумала: " Раньше врала - краснела, а теперь - и не моргну даже. Когда же в последний раз думала о нём? Уже и не вспомню. Интересно, он смог бы бросить свою госпожу Потоцкую ради меня? Кажется, Зайчик расчувствовался. А может, это уже начало романа?"
От такого предположения внутри неё натянулась и зазвенела незримая струна, лёгкая и серебристо-холодная, как первая осенняя изморозь на хрупком кленовом листе.
- Пора, однако, откланиваться, - сказал Пётр. - Завтра придёт мой человек и купит что-нибудь из этого, - он кивнул на керамику. - Можешь назвать любую разумную цену. Он заплатит.
Изабелла хотела ответить, что деньги ей не нужны, пусть всё берет даром, она ещё налепит кучу всяких фигурок, и хоть она и небогатая, но и не нищая, чтобы ей подавали что-то вроде милостыни, так сказать, - благодетельствовали. Сам ведь намекнул: ненастоящее, подделка, не искусство вовсе!
- Да не майся ты, не мучайся! - рубанул проницательный Пётр. - Будем считать: получаешь аванс, только и всего. Договорились?
Она обреченно махнула рукой: ладно, мол, чего уж там церемонии разводить! Но она не хотела, чтобы он как пришёл, так и ушёл - внезапно, как порыв ветра, летний ливень, вспышка молнии.
- Пора, пора, рога трубят! - Пётр шутливо подмигнул. Его глаза, однако, не смеялись. Изабелла хотела встать, но не смогла. Вот смехотура! Так разволновалась - это в её-то годы, - что ноги стали будто ватными, и в глазах предательски защипало.
- Всё банально и очень просто: возвращаемся на круги своя, - сказал Пётр. - Был рад тебя увидеть. Пусть даже и другую. Да и я уже не тот...
Наконец, пересилив эту проклятую вялость и слабость, Изабелла встала, зачем-то виновато развела руками, хохотнула ("Господи, чего разнервничалась-то?"), одёрнула юбку, хотя та была в безупречном порядке, хотела сказать что-то необязательное, вроде того, что ещё, мол, увидимся и всякое такое, но поняла: скажет хоть слово - тут же и разревётся, чего позволить себе она никак не могла. Ещё чего не хватало! Ведь Изабелла - сильная женщина, и все об этом знают!
Она кивнула Петру и почти сразу же захлопнула за ним дверь. И безотчетная, холодная ярость внезапно взорвалась в ней, как часовая мина, дождавшаяся своей зловещей секунды. Изабелла превратилась в сгусток бешеной энергии.
Пожалуй, она действительно не отдавала себе отчёта, когда, схватив молоток, принялась бить все эти скульптуры, вазы, фигурки, и топтала осколки, и обломки, и черепки - вот так, и так, и так!
- Конец всему! Надоело! - с тоскливым и злорадным упорством буйнопомешанного она кружила по комнате. - А-а, гад, затаился? Думаешь, я тебя не прикончу?
Но деревянный божок, надув щёки, плутовато взирал на неё, щурился и не поддавался каблукам туфель. Изабелла выпилила его из сосновой чурки давным-давно. И под руководством старой нанайской мастерицы Чикуэ обработала долотом, стамеской и грубым наждаком.
Чикуэ собственноручно раскрасила божка и велела почаще его кормить.
- Накормишь - он будет добрым, - объяснила старушка. - Он будет добрым - значит, и тебе добро сделает, обережёт от несчастий. Не забывай - корми!
Она, конечно, забыла. Сердце ёкнуло лишь однажды, когда узнала, что Чикуэ была, оказывается, не только великолепной художницей-мастерицей, но и тайной шаманкой, в силу и мудрость которой верили многие её сородичи. А что если и вправду в этом божке скрывается какая-то заколдованная сила? Нет, лучше не искушать судьбу...
- Ладно, живи! - Изабелла устало опустилась в кресло. Божок смотрел на неё из-под стола и счастливо, идиотски счастливо улыбался.
Недели полторы никто не мог ей дозвониться. Марианна даже специально приезжала, чтобы узнать, что случилось. Но дверь ей никто не открыл. Тогда она сбегала в домоуправление за слесарем, вызвала с работы Толика, притащила участкового милиционера. И когда вся эта компания собралась перед дверью, шумно обсуждая, с чего и как начать взламывание, Изабелла вдруг подала голос:
- Господи, что вам всем от меня надо? Пошли вон! Хочу тишины и покоя...
Потом Марианна доказывала всем, что у Изабеллы был творческий кризис и всё такое прочее, с этим связанное. Участковый, впрочем, сделал в своём журнале более определённую запись: " Вызов к гражданке Н. Запой. Провести профилактическую беседу".
Неизвестно, провёл он её или нет, но однажды Изабелла выпорхнула из своего гнёздышка как ни в чём не бывало, весёлая, нарядная, уверенная. Запястья украшали новые затейливые браслеты из бересты, а на шее болтался кулон из обожженной глины. Это была миниатюрная копия деревянного божка. Вскоре Изабелла забросила его на антресоли и постепенно о нем забыла.
У неё начался новый период - увлечение берестой. Всё остальное не имело абсолютно никакого значения. По крайней мере, так она всех уверяла.