Она любила меня. Глупая, смешная, нескладная. Повторяла избитые фразы на дню по десять раз и пыталась заглянуть в глаза. Особенно это мешало, когда мы топали из института и ели пирожки с ливером, завернутые в туалетную бумагу.
В общежитии это тоже мешало. И сильно раздражало, когда она после душа приходила ко мне, а в это время мы с ребятами потребляли пиво с копченой мойвой. Представляете эти поцелуи?
На лекциях она садилась рядом, и все время старалась дотронуться до меня. Из-под её джинсов выпирали такие остренькие косточки, и я хорошо изучил анатомию её бедер во время лекций, и семинаров тоже.
Нет, я не жаловался. Далеко не у всех моих приятелей были девчонки, готовые в любой момент лечь с ними в постель. Думаю, что она была настолько ненормальной, что если бы я душевно поведал ей, как им одиноко без женской ласки, она бы согласилась и с ними. Но тогда принялись бы жалеть уже меня, а мне этого совсем не хотелось.
Заплеванная лестница лабораторного корпуса. Я курю. Она стоит рядом и смотрит, не отрываясь на мои губы, неторопливо выпускающие дым. Одета она неплохо – фирменные джинсы, кофточка из бутика, тапочки оттуда же. Но сидит это все на ней так, словно куплено у китайцев на барахолке. И косметика её не красит. И прическа, сделанная в дорогом салоне – жалкие белесые перышки поверх бесформенной стрижки. Догадывается ли она, что совершенно не нужна мне? Конечно, догадывается. В глазах – благодарность за то, что не гоню. А мне просто лень.
Пройдет ещё год и я уеду после института в далекий город, где зима бывает по девять месяцев в году. И в этом городе, постоянно беременном зимой, я найду смешливую узкоглазую девчонку, которой буду носить цветы, закутанные в десять слоев бумаги и мохеровый шарф.
И каждый раз, даря эти цветы, похожие на жен декабристов, я буду вспоминать глупую долговязую дурнушку, так и не получившую от меня даже ветки сирени.