Хрущобный роман

John Do
Подъезд. Заплеванный пол, исписанные стены, запах мочи и гниющего мусора. И неистребимый запах кошек. Как же я их ненавижу! Почти, как Шариков.
Я прихожу в этот подъезд с единственной целью – получить свою порцию секса за ободранной дверью с косо прибитой цифрой «5». Вообще-то, номер квартиры 54, но четверка давным-давно отвалилась и была утащена соседским мальчишкой-маргиналом. Драный дерматин обивки двери хранит следы ударов ногами. Он изрезан бритвой, истыкан ножом, и грязный поролон повсюду торчит из-под него, словно гнилые внутренности дохлой рыбы. Звонок оторван, из деревянного кругляшка словно изогнутые жала торчат два оголенных провода. Но я не люблю прикасаться к оголенным проводам. Я предпочитаю колотить кулаком в косяк.
Колочу я довольно долго, пока за дверью не раздаются шаркающие неуверенные шаги и бормотание. Я собираюсь, и когда дверь приоткрывается, успеваю только мельком увидеть мерзкую Колькину рожу. В следующую секунду мой кулак впечатывается в неё и Колька отлетает к стене и сползает по ней, шурша драными обоями. Я хватаю его за воротник грязной сорочки, вышвыриваю на лестничную площадку и захлопываю дверь. Вот и все – путь свободен.
Светка ждет меня на кухне, сидя у стола. Худые плечи, глаза в темной бессоничной обводке. Короткая мальчишеская стрижка – чтобы Колька не смог ухватить за волосы.
Ни слова не говоря, я подхожу к ней, беру её руки в свои, поднимаю с табуретки и целую. От неё пахнет дешевыми духами и постелью. Около виска бьется тонкая голубая жилка, а ближе к уху я замечаю небольшую, но глубокую ссадину. Я целую и эту ссадину, и жилку. Светка расслабляется и почти повисает на моих руках.
Я наизусть знаю все, что будет сейчас. Это повторяется каждый раз совершенно одинаково. Кажется, есть такой фильм, название не помню. Там мужик все время возвращался в один и тот же день. Вот и я снова и снова повторяю с точностью автомата зафиксированные в подсознании действия. Я занимаюсь со Светкой любовью прямо на кухонном столе. Не потому, что мне так уж невтерпеж, просто мне до тошноты противна их постель, хранящая запахи пьяного нечистоплотного Кольки.
Я смотрю в отрешенное Светкино лицо и думаю, что мне так никогда и не придется узнать, что же она думает и чувствует. И чувствует ли вообще. Потому, что на лице её не отражается ничего. Вообще ничего. Оно как смазанный кадр на фотопленке – не понять, радость или страдание на нем.
Пока Светка поправляет халат, я в последний раз целую её в тонкую шею и иду в прихожую. Кладу на старенькое трюмо две сотенных бумажки и, ни говоря ни слова, выхожу. Колька терпеливо ждет около давно сломанного мусоропровода, из которого слышен кошачий утробный вой. Когда дверь открывается, он отворачивается к стенке. Знает, что если посмотрит на меня, снова получит в табло. Вот такой странный у нас ритуал.
Я спускаюсь по лестнице с третьего этажа, стараясь не вдыхать вонь. За моей спиной щелкает замок – это Колька возвращается домой.
Я не знаю, для чего это мне нужно. Вот хоть убейте – не знаю. Но пройдет два или три дня, и я снова войду в этот мерзкий подъезд.
Вспомнил, как называется фильм. «День сурка» он называется.