ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие
Глава 1. Вера и знание
• Исключают ли вера и знание друг друга?
• Существуют ли вера и знания сами по себе?
• Вера и знание — две части модели мира
• Структура веры: внутренняя и внешняя вера
• Как отличить знание от веры?
• Как уберечься от вредных знаний?
• В чем отличие научной веры от религиозной?
• Согласование внешней веры с внутренней
• Функции разума и чувств
Глава 2. Начнем с себя
• Осознание себя — необходимый первый шаг
• Модель самого себя, знания и вера
• Что такое человек?
• В чем отличие человека от других частей мира?
• В чем цель и смысл жизни?
• Что такое рождение и смерть?
• Можно ли изменить себя и свою судьбу?
• Стремление к самоуважению — основа личности
• Как разрешить свои внутренние противоречия?
• Усреднение — путь к эталону
• Внутренние грехи человека
• Что значит любить себя?
Глава 3. Все мы — люди
• Осознание людей — основа общения
• Что общее и главное во всех людях?
• Добро и зло во взаимоотношениях людей
• Основные грехи в общении
• Модели людей: индивидуальные и групповые
• Миф о профессионалах
• Существует ли равенство, и в чем оно?
• Любить других, как самого себя
• Опасности уравнивания людей
• Коллективизм и индивидуализм
• Как относиться к убеждениям других людей?
• Нужно ли избавляться от бытовых забот?
Глава 4. Понимание и познание мира
• Враждебна ли нам природа?
• Упрощение — суть современной науки
• Недостатки и опасности научного метода
• Научные модели и реальность
• Организующее начало — основа жизни
• Права ли идеология прогресса?
• Как мы судим о прошлом?
• Стоит ли учиться у предков?
• Добро и зло в природе
• Стало ли нам лучше жить?
• Возможна ли идеальная организация общества?
• Основные грехи по отношению к миру
Глава 5. Первооснова всего сущего
• Осознание Бога — трудно, но необходимо
• Создает ли человек себе бога?
• Добро и зло — как они соотносятся с Богом?
• Можно ли повлиять на Бога?
• Что это значит — стремиться к Богу?
• Исключает ли совершенство творений их развитие?
• Вера: общая и конкретная
• Что такое религия?
• Предрассудки — привычная ложь
• Надо ли разъяснять священные тексты?
• Враждебен ли разум религии?
• Главные грехи в отношениях человека с Богом
Послесловие
Литература
ПРЕДИСЛОВИЕ
«В наше время очень вырос темп жизни»... Как часто мы слышим эти слова! Иногда их произносят с удовлетворением, даже с гордостью. Но обычно все-таки с сожалением, желая оправдаться в том, что не хватает времени для многих важных дел. Такое оправдание очень удобно: никто не виноват, виновата только современная эпоха, требующая от человека постоянного напряжения. Другой вопрос, насколько оно справедливо. Чаще всего это только слова, за которыми ничего нет. Однако, конечно же, нельзя отрицать того, что суетимся мы в последнее время действительно больше чем достаточно.
В потоке дел, которые требуют нашего внимания и действия, мы стараемся выделить спешные, срочные, откладывая при этом дела, которые, как нам кажется, могут подождать. Как ни странно, такой отбор приводит к тому, что большую часть времени мы занимаемся пустяками, мелкими и необязательными проблемами. Ведь они не требуют много времени, больших размышлений и душевных сил, их можно сделать быстро и легко, буквально на бегу. А вот дела сложные, требующие полной концентрации, глубокого сосредоточения, отказа, пусть и временного, от всего остального, мы вольно или невольно отодвигаем на будущее, когда, как мы рассчитываем, появится больше свободного времени. Но приходит это самое будущее, наваливаются новые заботы — и снова мы стремимся разгрести кучу мелких дел, и снова надеемся на будущую передышку, когда можно будет заняться самым главным. Так порой проходит вся наша жизнь.
Однако иногда такая беготня надоедает, кажется уже невыносимой.
В один прекрасный день становится нам ясно,
Что в суматохе дел жизнь тратим мы напрасно.
Когда не видишь цель, нет смысла в суете.
Блуждать без фонаря нелепо в темноте.
Зачем мы здесь? На что нам жизнь дана?
Заслуга наша в чем? Иль в чем наша вина?
Каждый из нас — это прежде всего человек, а главное отличие человека от любой другой части мира состоит не только в наличии разума, но и, что гораздо важнее, в возможности осознавать себя, окружающих, мир, его законы и ключевые принципы. Иначе разум, которым мы так гордимся, просто не будет использован по назначению, более того — может принести большие беды. Это все равно, что пользоваться подаренной нам мудрой книгой как подставкой под сковородку и вырывать из нее страницы, для того чтобы записать на полях нужный номер телефона. Или использовать ее в драке, бить ею противников по головам.
И этот процесс осознания не терпит поспешности, суеты, поверхностности. Он должен быть одной из важнейших составляющих жизни. Ради него мы обязаны время от времени откладывать все повседневные дела, сколь бы срочными, неотложными, первостепенными или же легкими, пустяковыми, быстрыми они нам ни казались. Ничто и никогда не сможет заменить нам этого осознания. Никто, никакой вождь, гений, мудрец не сделает за нас эту работу. И никакие оправдания, никакие ссылки на занятость не могут приниматься в расчет, если мы хотим реализоваться полностью, если мы действительно люди.
Но что такое настоящее осознание? Оно предполагает понимание прошлого, осмысление настоящего, постижение будущего, уяснение вечного. Например, для осознания самого себя надо понять истоки своей сущности, свои права и обязанности в мире, цель своего существования, свою роль в мировых процессах, свои взаимоотношения с миром. Каждый должен осознать, зачем и почему он живет, к чему должен стремиться, почему с ним происходят те или иные события. И тогда уже гораздо проще будет разбираться в текущих делах, выделять из них действительно существенные, отбрасывать маловажные, отказываться от неприемлемых. В этом случае уже не будет казаться, что темп современной жизни действительно так уж высок, уже не будет уверенности, что для того, чтобы успеть за временем, надо постоянно бежать и суетиться. И станет ясно, что, в результате непрестанной своей беготни мы в действительности остаемся на месте или даже движемся назад в своем развитии и самореализации, а спокойное и неспешное осознания самого себя и мира сильно продвигает нас вперед к нашей главной цели.
Эту книгу можно рассматривать как учебное пособие или, лучше сказать, как своеобразный путеводитель по пути такого осознания. Как и любой другой путеводитель, она ни в коем случае не может заменить собой самого пути. Как и любой другой путеводитель, она не в силах охватить все особенности изучаемого предмета и рассматривает лишь некоторые из множества вопросов, заслуживающих внимания. Ее положения наверняка далеко не всем покажутся верными, приемлемыми, единственно возможными. Главная задача автора — пригласить в путешествие, заинтересовать, дать первый толчок, обратить внимание на принципиальную необходимость движения. А что касается реального пути осознания, тут уж все зависит от самого читателя, от его желания и возможностей. Автор же надеется, что книга окажет помощь каждому, вступившему на этот путь.
Несколько слов о структуре книги.
В первой главе рассматриваются две основные формы осознания — знание и вера, их место в мировоззрении человека, различия и сходства, взаимосвязь и особенности их формирования. В этом вопросе существует множество стереотипов, штампов, предрассудков, которые сильно мешают правильному и непредвзятому осознанию. Первую главу можно считать вводной.
Вторая, третья, четвертая и пятая главы книги посвящены четырем важнейшим ступеням осознания человеком своего места в мире, а именно вопросам взаимоотношений с самим собой, окружающими людьми, природой и обществом и, наконец, с Богом. Только самостоятельно пройдя все эти ступени, можно говорить о действительном приближении к пониманию всего сущего. Каждая глава содержит некоторую исходную информацию, необходимая для продвижения на последующую ступень, определяет основные ориентиры, указывает на существующие проблемы, дает читателю пищу для дальнейших размышлений.
ГЛАВА 1. ВЕРА И ЗНАНИЕ
Порой мы веру знанием считаем
И свято верим в то, что много знаем.
Не отличает веры от мечтаний
Тот, кто считает веру ниже знаний.
«Знание», «вера», «знать», «верить» — эти слова все мы употребляем довольно часто. Но что мы под ними понимаем? Какой смысл в них вкладываем? Не получается ли, что в данном случае каждый из нас имеет в виду что-то свое? А ведь без четкого определения таких важнейших понятий, без выяснения их соотношения, взаимосвязи, сходства и различий невозможно говорить ни о каком мировоззрении, ни о каком осознании мира. В наше время как-то не принято придавать большое значение словам, особенно тем, которые обозначают что-то общее, неконкретное, то, из чего нельзя непосредственно извлечь никакой ощутимой пользы. Но это могут быть ключевые понятия, отражающие основу взаимоотношений мира и человека, понятия, которые не устаревают и не меняют свой смысл и свою ценность в зависимости от настроений общества. Поэтому не замечать их, не думать о них, не обсуждать их мы просто не имеем права.
Широко распространенная в наше время идеология прогресса человечества немало сделала для того, чтобы противопоставить друг другу веру и знания. Как всем известно, она утверждает, что вера — это следствие недоразвитости человека, пережиток его темной дикости, а с развитием цивилизации, по мере совершенствования человечества вера неизбежно должна вытесняться точным знанием и в конце концов обязательно полностью отомрет. То есть если вера считается признаком слабости и глупости, то знание — признаком силы и мудрости. Отсюда, кстати, прямо вытекает культ науки, которая добывает человечеству новые знания, освобождает его от необходимости веры и, следовательно, делает его сильнее и умнее.
Таким образом, предполагается, что вера — это обязательно ложь, пусть красивая, приятная, допустимая, иногда даже нужная, но все-таки ложь. А знания — это всегда правда, пусть подчас горькая, разочаровывающая, коробящая, неудобная, но правда. И любые новые знания всегда представляют собой приближение к правде, освобождение от иллюзий и лжи. Вера же допустима только одна — во всесилие и безгрешность науки, в светлое будущее, которое эта наука всем нам скоро обеспечит. Совершенно естественно предполагается, что у древних людей было много веры и мало знаний, то есть они жили заблуждениями, многого не понимали. В отличие от них современные люди имеют много знаний и мало веры, то есть они понимают мир гораздо лучше своих предков и неуклонно приближаются к истинному знанию о мире. Такая вот картина — по-своему логичная, последовательная, даже в чем-то привлекательная, но при всем этом довольно слабо соответствующая реальной действительности.
Впрочем, существует и другая позиция, зеркально противоположная первой. Ее придерживаются некоторые религиозные и квазирелигиозные учения. Они утверждают, что вера представляет собой неизменную, самодостаточную и всеохватывающую истину. А знания — это всего лишь бесполезные временные иллюзии, вредные заблуждения, опасная ложь, уводящая человечество от прямого и ясного пути веры. И в идеале нам надо решительно и бесповоротно отбросить всю шелуху знаний, осознать свои ошибки и вернуться к истинной чистой вере. Тогда мы сразу станем значительно сильнее и счастливее. Как видим, оценки в данном случае меняются на противоположные, но безоговорочное противопоставление знаний и веры сохраняется.
Попытаемся спокойно и непредвзято разобраться в данном вопросе, не обращая внимания на сильнейшие стереотипы, сложившиеся за последние века.
Для начала попробуем определить, что скрывается за понятиями знания и веры, что означают эти широко используемые термины. Возможно, восстановление их смысла поможет нам понять бессмысленность многих споров.
Наверное, одно из самых больших заблуждений последнего времени состоит в том, что как веру, так и знания стали рассматривать независимо от конкретного человека, как самостоятельно существующие вещи, живущие своей собственной жизнью. Считается, что каждый человек может выбирать между ними, брать необходимую ему часть знаний и нужную ему часть веры. Или же восполнять недостаток одного за счет получения другого. Поэтому возможны крайние случаи: с одной стороны — человек, обладающий только знаниями без малейших признаков веры, а с другой — человек, имеющий только веру и лишенный при этом каких бы то ни было знаний.
То есть подразумевается, что существуют некие объективные знания, тысячу раз проверенные и перепроверенные, не содержащие в себе никакой лжи, никаких допущений, предположений, гипотез и никакого следа веры. Они не могут с течением времени опровергаться, а могут только дополняться. Они добываются и проверяются исключительно разумом, логичны, последовательны и непротиворечивы. Они подробно описывают весь мир в целом и не нуждаются ни в чем другом, тем более, в какой бы то ни было вере. Они понятны и доступны всем, легко проверяются и постоянно используются.
В то же время предполагается, что имеется некая вера (в более общем случае — несколько разных вер), законченная, замкнутая, предлагающая свой всеобъемлющий взгляд на мир снизу доверху. В отличие от знаний вера создана без участия разума, дана человеку свыше или построена чисто умозрительно, без связи с реальностью, является плодом фантазии, не имеет никакого отношения к практике, не может быть проверена на опыте. Вера вовсе не заботится о согласованности своих положений, о сохранении внутренней непротиворечивости. Она не нуждается ни в каких знаниях, более того — противостоит им и исключает их. Она непостижима для разума и бесполезна для повседневной жизни.
Между тем если обратиться к изначальному смыслу понятий знания и веры, то легко заметить, что в данном случае речь на самом деле идет всего лишь о взглядах конкретного человека, группы людей, даже всего человечества, но вовсе не о самостоятельных, независимых, объективных понятиях. То есть в действительности следовало бы говорить только о знаниях людей, но не о знаниях вообще, вне зависимости от их носителей и истолкователей. Точно так же допустимо говорить о вере каких-то людей, но не об абстрактной единой вере. Каждый из нас что-то знает и одновременно во что-то верит. Отсюда сразу следует вывод, что одно и то же теоретическое положение, один и тот же факт может для одного человека выступать как элемент знания, а для другого — как часть веры. Причем совсем не исключена ситуация, когда убежденность, основанная на вере, сменяется той же убежденностью, но основанной на знании. Подобная смена может идти и в обратном направлении. Соотношение знания и веры вполне способно изменяться с течением жизни, а внешне это может происходить совсем незаметно, так как поведение человека остается неизменным. Каждый из нас в течение своей жизни может как менять собственную веру, так и отказываться от своих знаний, и прогресс человечества здесь совершенно ни при чем. И, конечно же, нельзя однозначно утверждать, что в зависимости от изменения соотношения знаний и веры человек автоматически становится умнее или глупее, ближе к истине или дальше от нее. Ум и истина — это понятия совсем другого уровня, чем знание и вера. Или лучше сказать, что они находятся в разных плоскостях.
Что имеется в виду, когда говорят, что человек во что-то верит? Это значит только то, что он принял в свое мировоззрение какую-то информацию, которую признал истинной без собственных доказательств. Принял потому, что доверяет, верит ее источнику: авторитетному человеку, признанной книге, общественному мнению, распространенным представлениям и т.д. Он не получал подтверждение ее достоверности из своего повседневного опыта, не пришел к ней самостоятельно. То есть вера — это информация, истинность которой принята нами «на слово». Эту информацию мы не можем досконально и точно проверить, но, тем не менее, мы в ней в данный момент не сомневаемся и поэтому не собираемся от нее отказываться.
Такой веры у каждого из нас предостаточно. Более того — значительная часть того, что мы называем нашими знаниями, оказывается на деле именно верой. Ведь практически все, что предлагается современной наукой, мы принимаем на веру, без всякой проверки на собственном опыте. Может быть, для отдельных ученых научные факты и представляют собой настоящее знание, но остальные люди все же только верят им.
Например, мы «знаем», что все тела состоят из атомов. Но на самом деле, с прямыми доказательствами атомной структуры вещества сталкиваются, причем не слишком часто, только узкие специалисты — физики или химики. Наше же «знание» ничуть не отличается от знания древнегреческого философа Демокрита, который более двух тысяч лет назад тоже уверенно говорил об атомах, не приводя никаких данных о доказательствах их существования на опыте. И все рассуждения о «гениальных догадках» Демокрита ровным счетом ничего не объясняют. Совершенно не исключено, что он, как и мы, тоже получил эту информацию от авторитетных людей, для которых атомная структура вещества была самым настоящим знанием.
Теперь посмотрим, что подразумевается, когда говорят, что человек что-то «знает». В строгом смысле этого слова знание предполагает самостоятельное получение соответствующих данных или хотя бы длительную самостоятельную проверку информации. А это означает, что настоящих знаний у всех нас не так уж и много. В основном они касаются нашей повседневной жизни, быта, а также профессиональной деятельности.
Например, все мы точно знаем, что если поставить чайник с водой на огонь, то через некоторое время вода обязательно закипит. Все мы знаем, что если после оттепели наступает мороз, то дорога становится скользкой, и мы можем упасть. Слесарь-сантехник хорошо знает, что если сменить прокладку водопроводного крана, то кран перестанет гудеть. А вот в подавляющее большинство научных утверждений ученых мы можем только верить. Действительно, не будем же мы повторять все их опыты, причем не один раз, а многократно. Для нашей жизни это не требуется. Да и не хватит нам всей жизни, чтобы самим пройти путь всех ученых всех времен.
Конечно, можно попытаться определить понятие глобальных «знаний человечества», а не знаний конкретного человека. Ведь именно о них говорят те, кто противопоставляет веру и знания. Однако при этом не совсем понятно, по какому принципу составлять эти знания, что в них следует включать, а чего не следует. Например, стоит ли относить к ним то, о чем знает один-единственный человек? Или то, о чем знает узкая группа людей? Или то, о чем знали наши предки, но о чем теперь по-настоящему не знает никто, что теперь отвергается нами, быть может, без достаточных оснований?
К примеру, какой-то изобретатель-одиночка знает, как уменьшить силу земного тяготения. Все же остальные люди считают его просто сумасшедшим. Принадлежат ли его знания к общечеловеческим? Или другой пример. Группа людей уверяет, что знает законы развития человеческого общества. Другие полагают, что это полный бред, доказывают опасность таких взглядов. Считать ли такое знание общечеловеческим? Или еще один пример. Наши предки прекрасно знали на собственном опыте о взаимосвязи положения планет на небосводе с земными делами, а теперь астрология официально объявляется лженаукой, никто не хочет всерьез говорить о ней. Так считать ли накопленные в течение тысячелетий огромные астрологические знания входящими в знания человечества?
Можно, конечно, предложить включать в общечеловеческие знания только то, что знают все люди до единого и знали во все времена. Но при этом мы рискуем получить очень скудный результат. Даже о том, что за зимой приходит весна, а затем лето, не знают многие народы, живущие в тропиках, где времена года почти не отличаются друг от друга. Даже о том, что день сменяет ночь каждые двадцать четыре часа, не знают некоторые из тех, кто всю жизнь живет за полярным кругом. К тому же не стоит забывать о людях, которые почти вообще ничего не желают знать, и о тех, которым получать знания просто не по силам. Так что подобный принцип формирования понятия общечеловеческих знаний тоже довольно нелеп.
Таким образом, получается, что под знаниями вообще, под знаниями человечества понимается в действительности нечто неопределенное, имеющее в своей основе знание привилегированных узких групп (ученых), которым остальные люди только верят (или не верят). Причем авторитет ученых довольно часто основывается не на реальных результатах практического применения их знаний, а всего лишь на мнениях других ученых. А если учесть, что представления ученых о мире часто изменяются, порой вытесняясь прямо противоположными, что далеко не всегда все ученые согласны между собой, то становится ясно: общечеловеческие знания — это не более чем красивый образ. Образ, за которым ничего определенного не стоит, но который призван сплотить всех людей вокруг идеи непрерывного прогресса, неуклонного развития человечества, накапливающего все больше знаний.
Точно так же довольно нелепа попытка определить какую-то общую, всеобъемлющую веру человечества. Ту веру, которую якобы должны в конце концов вытеснить общечеловеческие знания. Или наоборот — ту веру, к которой необходимо вернуться, отбросив ложные знания. Даже религиозная вера, которую обычно имеют в виду в данном случае, сильно отличается у разных народов и в разные времена. Если же говорить о вере в бытовом смысле, то есть о том, что принимает на веру каждый человек, то здесь существует еще большее разнообразие вер. Один верит в науку, другой — в идеальное общественное устройство, третий — в инопланетян, четвертый — в парапсихологию, пятый — в свою избранность и т.д. У некоторых все эти и многие другие веры прекрасно сочетаются между собой. А многие верят в прямо противоположные вещи, например, кто-то уверен в близком конце света, а кто-то надеется на скорое всеобщее счастливое будущее человечества. Так что соединить все эти веры во что-то единое или хоть как-то определить границы этого единого никак невозможно.
Кстати, строго говоря, довольно нелепым является такое распространенное понятие, как неверие. Неверие, то есть отсутствие всякой веры, просто невозможно. Когда кто-то говорит, что он не верит, на самом деле он имеет в виду, что он верит в неистинность, ошибочность чьей-то веры. Человек, называющий себя неверующим, в действительности имеет ничуть не меньше веры, чем любой верующий. Другое дело — в чем состоит эта вера, что она утверждает, а что отрицает, истинна она или ложна. И тот, кто говорит, что он никогда ничего не принимает на веру, попросту лукавит или же не понимает сам себя. Ведь даже для того, чтобы что-то принять, а что-то не принять, вера совершенно необходима.
Назвать верой человечества то, во что верят все люди без исключения, тоже неправильно. Вера у каждого человека строго индивидуальна, как бы он себя ни называл и к каким бы группам людей он себя ни относил. Даже внутренние представления о добре и зле, интуитивно ощущаемые многими людьми и составляющие часть их веры, некоторым абсолютно непонятны и кажутся полной ерундой. Даже вера в единство мира и взаимосвязь всех его частей, в единые мировые законы присуща далеко не всем. Тем более нет согласия в более частных вопросах, в более конкретных вещах.
Так что не совсем понятно, какую именно веру должны вытеснять знания по мере развития человечества, какой именно вере эти знания противостоят, да и какие именно знания при этом имеются в виду. Иногда противостояние действительно наблюдается, но его исход далеко не очевиден. К примеру, многие знания древних людей не согласуются с современной верой в науку. Совершенно неизвестно, что в конце концов одержит верх. Так, Коперник верил, что Земля вращается вокруг Солнца, в то время как большинство людей прекрасно знало на собственном опыте, что именно Солнце ходит вокруг Земли. Ближе к истине был все-таки Коперник (правда, если брать за начало координат Землю, то получится, что Солнце будет вращаться вокруг нее).
А может ли вообще знание полностью вытеснить веру? По сути, этот вопрос совпадает с вопросом, может ли человек до конца познать мир. Ответ здесь очевиден для каждого, кто хоть раз пытался глубоко изучить любую из наук: чем больше углубляешься в науку, тем больше понимаешь свою ограниченность, то есть чем больше узнаешь, тем меньше знаешь. А ведь наук существует множество. Для того чтобы даже поверхностно познакомиться со всеми науками, не хватит самой долгой жизни самого великого гения. К тому же легко понять, что человек, представляющий собой более простую нежели мироздание, систему, в принципе не может вместить в себя всей информации о значительно более сложной системе — целом мире. То же самое можно сказать и о человечестве в целом, если все-таки признать существование общечеловеческих знаний. Ведь все человечество, которое жило в прошлом, живет сейчас, будет жить в будущем, — это всего лишь мельчайшая пылинка по сравнению с необъятным миром. Чуть забегая вперед, заметим, что до конца человек не может познать даже самого себя.
Но и вера не может заменить собою все знание. Ведь для того, чтобы полностью удовлетворить потребности любого человека в любой ситуации, она должна содержать в себе огромнейшие, по сути неограниченные, объемы информации. Или у каждого человека вера должна быть индивидуальна, но тогда не совсем ясно, каким образом безошибочно распределить эти индивидуальные веры между людьми. Так что призывы жить только по вере столь же беспочвенны, как и призывы руководствоваться исключительно знаниями. Реальность требует их совместного существования, гибкого взаимодействия, взаимодополнения.
Глубокую взаимосвязь знаний и веры подтверждает тот факт, что они могут порождать друг друга. Причем процесс этот в общем случае может быть многоступенчатым и циклическим. И восстановить, что же было исходным, а что было порождено и в какой последовательности, часто бывает довольно непросто, а то и невозможно.
Простейший пример порождения знаниями веры: если человек регулярно сталкивается с каким-то явлением, достаточно знает о нем, то он вольно или невольно начинает верить, что оно будет повторяться и впредь. Так, если огородник каждый год собирает мешок картошки, он верит, что и во все последующие годы будет то же самое. Еще пример. Если мы хорошо знакомы с каким-то явлением, нам хочется верить, что и для других явлений наши знания вполне достаточны. Так, если хозяйка знает, как варить борщ, ей кажется, что она легко сможет приготовить и любое другое блюдо. Если ученый хорошо изучил одну науку, он обычно уверен, что сможет без особого труда изучить и любую другую.
Но и вера в свою очередь может порождать знания. Вера часто направляет людей к добыванию знаний, подтверждающих эту веру, даже если никто в остальном мире ее не разделяет. Классический пример — открытие древней Трои немецким археологом Генрихом Шлиманом. Никто не верил, что великий Гомер в своей «Илиаде» описал реальные события и реальный город, все считали, что это всего лишь художественный вымысел. Только Шлиман был уверен, и его уверенность в конце концов привела к обнаружению Трои, к точным знаниям о ее существовании.
А теперь остановимся на вопросе связи истины и лжи со знаниями и верой. Как вера, так и знания могут быть и истинными, и ложными. Ведь от лжи не застрахована никакая информация независимо от способа ее получения человеком. Мы можем ошибиться в своем опыте, мы также можем принять на веру неправильные сведения. То есть не стоит идеализировать ни веру, ни знания, неправильно объявлять их способными автоматически отторгать любую ложь.
Приведем несколько примеров ложных знаний. Пусть мы начали свои наблюдения за погодой весной и заметили, что с каждым днем становится все теплее. Наш регулярный опыт приводит к вполне реальному знанию — температура все время повышается. Но знание это ограниченно, а потому ложно: осенью в любом случае начнет холодать. А вот если бы эти наблюдения ведет мушка, срок жизни которой не более нескольких месяцев, она бы так и умерла, не узнав, насколько заблуждалась. Тем не менее подобные ложные знания, основанные на примитивной экстраполяции, ученые предлагают нам довольно регулярно. Другой пример. Если какой-то удачливый вор регулярно вытаскивает кошельки из карманов и не попадается, он получает знание о том, что для хорошей в его понимании жизни, надо воровать, что без воровства не проживешь. Он может всю жизнь не разочароваться в этом знании, так и не поняв, насколько неверны его представления. И таких ложных знаний, основанных на зашоренности и порочности исходных взглядов, в наше время более чем достаточно.
Что касается ложной веры, то ее примеры найти гораздо проще. Например, вера в то, что насильственное выравнивание материального состояния всех людей может существенным образом улучшить природу человека, более того — сделать всех счастливыми. Или вера в то, что можно из единого центра эффективно управлять всей жизнью человечества вплоть до мельчайших подробностей. Или же вера в то, что предвыборные обещания политиков будут неукоснительно исполняться. Или же вера в способности науки создать нам идеально комфортные условия жизни на развалинах загубленной ею самой природы. Этот ряд легко и просто продолжит каждый. Только не стоит при этом увлекаться и делать поспешный вывод об обязательной ложности или принципиальной ненадежности любой веры.
Вообще веру и знание нельзя рассматривать в отрыве друг от друга, то есть как самостоятельные и независимые понятия, еще и потому, что они представляют собой всего лишь две стороны, две составные части единого целого — нашего мировоззрения. И целое в данном случае гораздо важнее, чем отдельные составные части. А свойства этого целого, как и во многих других случаях, не сводятся только к сумме свойств его частей.
Осознание мира в любом случае приводит к формированию некоего образа мира (или его отдельных частей, качеств, проявлений), к созданию своеобразной модели мира, которой мы и пользуемся в жизни. Модель эта для нас гораздо ближе, понятнее, доступнее, чем сложнейший реальный мир. Она, несомненно, внешне очень похожа на мир, но далеко не тождественна ему. Однако в нашей обыденной жизни модель вполне успешно этот мир заменяет. Например, она позволяет нам собирать информацию о мире, а также строить свое поведение так, чтобы получить от мира желаемый результат. То есть каждый из нас, по большому счету, живет в своем собственном мире, играет в свои собственные игры. И не стоит считать, что реальный мир всегда и во всем лучше своей упрощенной модели. Ведь он недоступен для понимания во всем объеме, следовательно, человек не способен с ним взаимодействовать сколько-нибудь эффективно и оперативно, легко может ошибиться, растеряться, безвольно опустить руки, получить неожиданную реакцию.
Представьте себе, что ребенок склеил из кусочков дерева или пластмассы внешне похожую, довольно правдоподобную модель самолета. В его играх она вполне способна заменить ему настоящий самолет. И было бы нелепо заменять эту модель реальностью, давать ребенку реальный большой авиалайнер. Да он бы и не знал, что с этим самолетом делать, с какой стороны к нему подойти, как им пользоваться. Нельзя доверить ребенку и штурвал летящего самолета — катастрофа при этом неизбежна. Модель оказывается ближе, понятнее, полезнее и удобнее, чем реальность. Самое главное — она должна соответствовать уровню того, кто ее использует.
Точно так же сложность той или иной модели мира довольно слабо связана с ее совершенством, с ее полнотой и универсальностью. Дело в том, что даже самая мелкая часть мира неисчерпаема, бесконечно сложна. Поэтому вполне возможна, например, сложнейшая модель бесконечно малой частицы мира. Понятно, что такая модель не слишком много скажет о мире в целом или о более крупной части мира, включающей в себя смоделированную частицу. Чтобы быть действительно универсальной, модель должна быть прежде всего не сложной, а сбалансированной, гармоничной. Излишняя детализация, не вызванная требованиями практики, не только не помогает, но даже мешает. Ведь возможности обычного человека по накоплению и обработке информации ограничены, а любые сведения, включенные в модель, неизбежно занимают место других возможных сведений.
Несколько примеров.
Пусть мы занимаемся глубоким исследованием атома углерода, основного элемента живой природы. Мы выявляем особенности его поведения при соединении с другими атомами, мы изучаем его внутреннее устройство и строение его частей. В конце концов мы сможем написать множество книг об углероде, даже прочитать которые будет непросто. Но узнаем ли мы больше про жизнь во всех ее проявлениях? Сможем ли мы объяснить, к примеру, особенности поведения человека, с которыми мы сталкиваемся ежедневно? Вряд ли.
Допустим, два человека живут в деревне и используют в работе лошадей. Один из них знает о лошадях очень много: от особенностей их внутреннего строения до структуры и функций их отдельных генов, от научных представлений о происхождении лошади до мельчайших подробностей достижений мирового коневодства. Другой не имеет такого большого объема знаний, но зато он в отличие от первого знает, как запрячь лошадь, как за ней ухаживать, чем и как ее кормить, когда дать ей отдохнуть, хорошо понимает свою лошадь без слов. Легко догадаться, кто из этих людей будет более эффективно работать, чья лошадь будет чувствовать себя лучше и даст большую отдачу.
Поскольку возможности человека по восприятию информации имеют свои пределы, важно с полной ответственностью относиться к ее отбору. Нетрудно подсчитать, что средний человек за свою жизнь не прочтет более трехсот книг, включая и школьные учебники. Поэтому прежде чем браться за новую книгу, стоит спросить себя, достойна ли она того, чтобы быть включенной в эти самые триста книг, даст ли она достаточно пользы для ума или сердца, реальной жизни, понимания мира, действительно ли необходима та информация, которая содержится в ней. Ведь каждая прочитанная книга неизбежно занимает место другой, возможно, более нужной книги. Особенно это касается пустого развлекательного чтения, лишь убивающего время. И тем более не надо заставлять себя читать какую-либо книгу. Как правило, насильно прочитанная книга не оставляет никакого следа, кроме, конечно, расшатывания нервов, ослабления зрения и заболевания позвоночника. Это же можно сказать о бездарных и бессмысленных книгах.
Любая модель мира включает в себя систему причинно-следственных связей (то есть говорит о том, что в результате чего происходит), а также систему приоритетов (или шкалу ценностей), определяющую как важность того или иного события, поступка, явления, так и их оценку. Такую модель (точнее, несколько моделей) мы создаем, корректируем, пересматриваем в течение всей жизни. Именно с ней мы сверяем все наши мысли, слова, дела, ощущения. Именно она заменяет каждому человеку реальный мир, в соответствии с ней мы судим обо всем, через нее, как через фильтр, мы пропускаем всю внешнюю информацию.
Другими словами, не совсем верно утверждать, что разум и чувства человека прямо взаимодействуют с окружающим миром. Посредником в этом взаимодействии выступает его внутренняя модель мира. И от того, насколько эта модель совершенна, зависит насколько эффективным будет такое взаимодействие. Неправильная модель может в корне исказить его, и человек получит от мира вовсе не то, что хотел, или повлияет на мир прямо противоположно желаемому. Хуже всего, что эти искажения заметны нам далеко не всегда, так как не только наши мысли, но и наши ощущения сильно зависят от модели мира.
Рассмотрим несколько примеров.
Допустим, какой-то человек уверен в большой пользе развития промышленности для увеличения мощи страны, сам работает на заводе и знает, что без зарплаты, получаемой на заводе, он не проживет. Тогда он всегда будет выступать за строительство новых и новых заводов, пусть и в ущерб природе, лесам, лугам, рекам. Он посчитает негодяем каждого, кто будет возражать против подобного строительства. Его будет радовать появление вокруг него многочисленных дымящих труб, и он не станет обращать внимания на грязный воздух. В действительности же его здоровье, скорее всего, резко ухудшится, и он рано умрет.
Пусть другой человек уверен в том, что для сытости страны следует отнять запасы продуктов у зажиточных крестьян и поделить их между всеми. Известно же, что, раздав еду, можно осчастливить очень многих. Он не будет обращать внимания на горе тех, у кого забирают все накопленное вплоть до последнего куска хлеба. Он будет считать врагом каждого, кто сопротивляется. И он не сможет понять, почему через год-два в стране начнется голод. Ведь никто уже не будет работать, зная, что все равно все отберут.
Скажем, кто-то считает себя большим знатоком человеческой природы и полагает при этом, что люди не понимают своего счастья, что их надо любыми средствами подвести к этому общему для всех счастью. Он не будет гнушаться ни ложью, ни насилием для достижения своей «благой» цели. Он не будет слышать стонов и жалоб тех, кого он так хочет осчастливить. Во всех своих неудачах он будет винить тех, кто противится будущему счастью. В конце концов ему покажется, что он достиг если и не полного, законченного счастья, то счастья «в основном», поставил всех на правильный путь, с которого уже не свернуть.
Во всех подобных случаях искаженный образ мира, ложная вера в сочетании с сильно ограниченными знаниями приводят к тому, что человек несет в мир зло, разрушение, способствует злу, но сам не ощущает последствий этого. А если еще такую ложную модель мира принимает много людей, то последствия этого могут быть поистине катастрофическими.
Несовершенство модели мира по сравнению с оригиналом вовсе не обязательно приводит к плохим последствиям. Взаимодействие человека с миром вполне может быть гармоничным даже при несовершенной модели, если она включает в себя правильную информацию об основных причинно-следственных связях, с которыми человек сталкивается в повседневной жизни. И, самое главное, она не должна искажать истинную общемировую шкалу ценностей. При этом человек, даже не понимая до конца всех тонкостей мировых процессов, даже заменяя их сильно упрощенной схемой, не сделает серьезных ошибок, не нанесет ущерба ни себе, ни миру.
Точно так же успешно пользоваться телевизором мы можем, даже не представляя всех сложных процессов, которые в нем происходят. Принципиально важны для нас только сведения о том, какие сочетания кнопок приводят к нужному результату, а также некоторые не слишком мудреные правила эксплуатации (телевизор нельзя ронять, надо регулярно вытирать пыль с экрана, на экран не должен падать сильный свет и т.д.). Выполняя эти правила, даже не знакомый с техникой человек сможет пользоваться телевизором ничуть не хуже, чем тот, кто разрабатывает телевизоры и знает их досконально.
Принципиально важно то, что модель нельзя путать с оригиналом, то есть нельзя считать, что оригинал нисколько не сложнее его модели. В этом смысле гораздо лучше знать более глубоко о немногом, чем более поверхностно о многом. Ведь углубление в любой вопрос обязательно демонстрирует человеку его ограниченность, в то время как поверхностные представления создают иллюзию всезнайства. Чем больше узнаешь, тем яснее понимаешь свое невежество. Например, если обычный пользователь телевизора, руководствуясь своей простой моделью, смело полезет с отверткой внутрь корпуса, считая, что ничего сложного там просто не может быть, то последствия окажутся самыми трагическими как для телевизора, так и для него самого.
Во всех случаях в нашей личной модели мира можно выделить две основные части: часть, основанную на вере, и часть, основанную на знаниях. Эти части тесно взаимодействуют между собой, переходят одна в другую, дополняют друг друга и помогают друг другу. Но все-таки они различаются, и довольно существенно.
Главное отличие части, основанной на знании, состоит в том, что она более или менее полно и подробно, с достаточной для практики точностью описывает какое-то проявление, какую-то сторону мира. Но ни в коем случае не мир в целом. Эта часть модели формируется только на основе собственного повседневного опыта человека. Она наиболее мобильна, ее сравнительно легко могут изменить как внешние события, так и внутренние размышления. Она наиболее часто используется, хотя и исключительно для решения сравнительно простых, обыденных, привычных вопросов. У одних людей она больше, у других — меньше в зависимости от личного опыта и разнообразия деятельности. Но в любом случае она не может составлять сколько-нибудь значительную долю общего мировоззрения, то есть модели в целом.
Нетрудно понять, что любая замкнутая система может содержать в себе полную модель только более простой системы. Например, компьютер может точно моделировать поведение только того, что гораздо проще самого этого компьютера. Очевидно, что если мы захотим вместить в компьютер его собственную полную модель, то это потребует как минимум всех его ресурсов (как памяти, так и интеллекта). Но подобная модель не имеет смысла, так как с ней будет невозможно работать. А вот смоделировать простейший калькулятор на четыре действия — с такой задачей компьютер справится довольно легко. Однако смешно было бы требовать решения обратной задачи: чтобы калькулятор вместил в себя полную и подробную модель сложного компьютера.
Точно так же и отдельный человек может подробно моделировать только то, что гораздо проще его самого. То есть он может понять только какие-то чисто внешние, самые простые проявления целого мира, значительно более сложного, чем он сам. Даже самого себя смоделировать полностью и до конца человек не может. Так же и коллективный разум человечества не в силах познать то, что существенно сложнее этого самого человечества, и даже познать само человечество. При этом еще надо учесть, что знания одного человека вовсе не становятся автоматически знаниями остальных людей. Простому сложению всех знаний мешают тысячи разных причин — от взаимного непонимания и невозможности изложения до чисто технических факторов.
Правда, приведенная аналогия сильно упрощает реальную ситуацию. В действительности все обстоит гораздо сложнее. Ведь мир нельзя разбить на действительно замкнутые и сравнительно простые системы. Все части мира тесно связаны между собой. Более того, любая часть мира содержит в себе все, что есть в целом мире, хотя и в мало проявленной форме. Именно поэтому мир оказывается непознаваемым не только вширь, но и вглубь. То есть каждый элемент мира, каким бы простым он ни казался, при ближайшем знакомстве с ним оказывается неисчерпаемым, задает исследователям тем больше загадок, чем больше о нем известно.
Самый наглядный пример — обыкновенная вода. Казалось бы, что может быть проще воды. Ее основные свойства, ее химическую формулу знает каждый школьник. Но только за последние десятилетия вода преподнесла несколько неожиданных сюрпризов. Достаточно вспомнить о сенсационных свойствах магнитной воды, талой воды или так называемого холодного кипятка. Много неясного и в поведении воды в атмосфере. Механизмы образования облаков, туч, снега, града, молний остаются непознанными, несмотря на многочисленные исследования. Тайны скрывает в себе и поведение воды в почве, растениях, организмах животных и людей. Что же тогда говорить о более сложных, чем вода, частях мира, тем более о живых организмах. Вполне можно сказать, что о них мы вообще ничего не знаем.
Получается, что до полного познания мира человеку бесконечно далеко, и бесконечность эта не сокращается даже по мере накопления нами частных знаний. Но тем не менее каждый из нас, как правило, имеет собственное мнение обо всем на свете. То есть модель мира человека охватывает или пытается охватить весь мир целиком. Это становится возможным благодаря второй части модели — части, основанной на вере.
Данная часть в отличие от первой довольно слабо связана с повседневным опытом. Она характеризуется гораздо большей устойчивостью и порой остается неизменной в течение всей жизни. Обращаемся мы к ней сравнительно редко и в основном для решения важных, глобальных вопросов, выходящих за рамки привычного и известного. Информация в ней не слишком детальна, содержит мало подробностей. Зато ее гораздо больше, чем в части, основанной на знании.
Вера, входящая в нашу модель мира, в свою очередь также состоит из двух частей.
Одна из них включает в себя веру, формируемую вследствие принятия мнения различных авторитетов: друзей, уважаемых людей, правителей, политиков, ученых, религиозных текстов и т.д. Эту веру можно назвать внешней. Ее устойчивость в основном определяется мерой личного доверия к источникам информации, а также степенью доверия к ним в обществе. Оказывает влияние и то, насколько универсальная и всеобъемлющая модель предлагается этими источниками. В древности основным источником этой внешней веры выступала религия, слова пророков, священников, религиозные тексты. Сейчас для одних людей главным и порой единственным авторитетом стала современная наука, научная литература, мнения ученых, а для других — самая причудливая смесь науки и религии или даже науки и нескольких религий одновременно. Немало и тех, кто строит свою внешнюю веру исключительно на мнениях своих родственников и знакомых, а также на собственных размышлениях. Для этого надо всего лишь верить в их или собственный авторитет.
Существенная особенность веры, основанной на авторитете, состоит в том, что она довольно легко может рухнуть, причем рухнуть быстро и целиком. В отличие от знаний, которые мы полностью контролируем, которые мы обычно можем легко дополнить и изменить в любой их части, вера представляется нам нерушимым целым, от которого, если и можно отказаться, то только сразу и полностью. Причины крушения веры могут быть самыми разными: от личных жизненных катастроф до увлечения новой модой. Авторитетов всегда существует множество, вер, предлагаемых ими, тоже немало, и заменить одну на другую кажется не таким уж страшным делом. А так как вера эта слабо связана с повседневным опытом, смена ее не будет внешне слишком заметной, не потребует коренного изменения всей жизни. Правда, неожиданное крушение веры чаще всего воспринимается человеком довольно болезненно, так как он разом теряет основные жизненные ориентиры, ему приходится признавать свои заблуждения (порой мнимые), ему надо заново строить самую большую часть своей модели мира, выбирать себе новую веру.
Как особую разновидность веры можно рассматривать философию. Она обычно в чем-то согласуется с наукой (во всяком случае не противоречит основным постулатам науки), иногда в чем-то согласуется с религией (старается не слишком противоречить религиозным догматам). Но в основном любое вновь создаваемое философское учение — это вера, основанная на авторитете своей собственной личности. Правда, довольно часто привлекаются также авторитеты предшествовавших философов. Философия предлагает многочисленные модели неисследованной наукой части мира, причем каждая из этих моделей целиком построена одним человеком (иногда — группой людей). Отметим, что мнения этих людей о мире ограничиваются только их собственной фантазией. Поэтому в философии существует полная свобода для введения новых, неведомых ранее понятий, замысловатых и труднопроизносимых терминов, для присваивания привычным словам некоего тайного и никому не понятного смысла, для туманного изложения своих мыслей с явным желанием авторов показаться умнее, чем они есть в действительности. Ближе всего философия все-таки к науке, так как чаще всего она исходит из того же принципа, что человек может познать мир до конца или во всяком случае самостоятельно создать очень совершенную модель мира. При этом не имеет существенного значения, называет ли себя автор той или иной философии философом. Каждый человек может предложить свою философию, которая, по большому счету, будет ничем не лучше, но и ничем не хуже разработанной признанными авторитетами. В любой философии всегда содержится доля истины, но больше всего в ней отражена личность автора со всеми ее недостатками и заблуждениями.
Еще одна разновидность веры, основанной на авторитетах, занимает едва ли не ведущее место в мировоззрении человека. Речь идет о стереотипах, то есть о представлениях, которые базируются на ложном авторитете общественного мнения, а порой и на личных заблуждениях. Несмотря на то, что эти сведения исходят не от какого-то конкретного уважаемого человека, не из какой-то признанной книги, их влияние на нашу жизнь огромно. Ссылки на то, что «это всем известно», «это аксиома», «это очевидно каждому» имеют над нами почти магическую силу. Как правило, мы не желаем показаться глупее всех или мало информированными. Поэтому в виде стереотипов мы часто готовы принять откровенную глупость, не выдерживающую сколько-нибудь серьезного анализа, не согласующуюся ни с нашим знанием, ни с основной частью нашей веры. И именно стереотипы порой оказываются более живучими, чем любая другая вера, чем все наши знания.
Вторая часть веры, в отличие от первой, не связана напрямую ни с какими авторитетами. Ее можно назвать внутренней верой. Она основана на внутренних неосознаваемых представлениях о том, что такое добро и зло, как поступать можно, а как нельзя. Это, как правило, наиболее устойчивая часть любой модели мира, ее ничто не может поколебать. Ведь мы не знаем не только сути этой веры, ее внутренней организации и механизмов, но и источника ее возникновения. Именно поэтому мы воспринимаем ее как важнейшую часть самих себя, как самое существенное в своей личности, как то, от чего нельзя отказываться ни при каких условиях, как последний рубеж обороны. Эта внутренняя вера пронизывает снизу доверху всю модель мира человека. Более того, она сильно влияет как на формирование наших знаний, так и на выбор нами той или иной внешней веры. Другое дело, что не у всех эта вера заметно выражена, не все ее осознают. Это именно то, что называется совестью, нравственным стержнем, основными принципами. Конечно, голос совести можно заглушить, можно убедить себя, что это только иллюзия, можно приучить себя не обращать на него внимания, но заставить замолчать его полностью крайне трудно.
В отличие от знаний, дающих детальную картину описываемой ими части мира, любая вера заменяет соответствующую ей часть мира сильно упрощенной моделью. Именно благодаря этому мы можем иметь свое мнение о мире в целом и всех его проявлениях. Вера дает человеку только самые общие описания части мира и наиболее простые причинно-следственные связи. Мол, если будешь поступать так-то и так-то, то получишь такой-то результат. Вера обязательно предлагает также набор ценностей и систему их иерархии. Если использовать известный в технике образ, то основную часть мира вера заменяет своеобразным «черным ящиком», внутренняя структура которого неизвестна, но зато известны правила его реакции на внешние воздействия. Так, возвращаясь к использованной ранее аналогии с телевизором, можно сказать, что для тех, кто не имеет представления о внутреннем устройстве телевизора, он представляет собой как раз «черный ящик», неведомо как выполняющий все, что от него требуется. Другой пример — научно-популярные статьи и книги, которые в доступной форме излагают результаты и выводы проведенных исследований (чьих-то знаний), для того чтобы все люди получили представления о возможном их влиянии на свою жизнь. При этом исследованная учеными часть мира остается для широкой публики все тем же «черным ящиком», то есть относится к вере.
Кстати, многие почему-то уверены, что содержание веры, подробное описание заменяемой ею части мира не имеет никакого отношения к знаниям. В действительности это верно лишь отчасти. Например, значительная часть веры, предлагаемой наукой, сравнительно хорошо изучена учеными. Точно так же многое из веры, предлагаемой религиями, было известно пророкам, святым, духовным учителям, было для них настоящим знанием. Однако в любой вере есть и, так сказать, элемент чистой веры, в принципе недоступный пониманию и знанию человека.
Еще раз отметим, что вера каждого человека индивидуальна. Даже последователи одной и той же религии понимают эту религию каждый по-своему, придают большее значение одним положениям и предпочитают не замечать или по-разному толковать другие положения. Иначе не было бы никаких богословских споров, не требовались бы советы священника, не нужны были бы религиозные труды. Точно так же каждый из тех, кто верит исключительно в науку, понимает под наукой что-то свое, что-то принимает, что-то отвергает, о чем-то не имеет представления. Иначе не было бы научных споров, не существовало бы разных научных школ, наконец, не были бы возможны никакие новые научные открытия. То же самое и с политическими взглядами. Полное их единство даже у узких групп людей может быть только провозглашенным, кажущимся, желаемым, но никак не истинным. Ведь сколько людей, столько и мнений.
Если мы будем придерживаться такого понимания знаний и веры, то окажется, что многие привычные для нас положения станут не такими уж бесспорными, другие потребуют корректировки, а от третьих и вовсе придется отказаться. Это наглядный пример того, как простое уточнение смысла ключевых слов может перевернуть многие представления.
К примеру, вся информация, получаемая нами в школе, за небольшим исключением оказывается не чем иным, как верой, а не знаниями (хотя нам всегда внушали, что это именно знания). И относиться к ним поэтому надо как к вере. Правда, часть этой веры может в дальнейшем смениться знаниями, если мы будем постоянно иметь с ней дело на практике. Например, сведения из биологии станут знаниями для того, кто выберет профессию биолога (правда, к тому времени информация из школьной программы может устареть). Или сведения из физики могут стать знаниями для тех, кто будет в дальнейшем заниматься физикой профессионально. Но значительно большая часть информации принципиально не может стать знаниями, так как проверка ее на собственном опыте попросту недоступна человеку, каким бы талантливым он ни был.
Например, только верой могут быть все исторические сведения, которые мы привычно неправильно называем знаниями. Действительно, все исторические труды основываются исключительно на сохранившихся до наших дней источниках, считающихся авторитетными, заслуживающими доверия. Отбор их, истолкование, объединение в более или менее стройную систему — это уже догадки и домыслы современных авторов. Легко понять, что никакая историческая концепция не может быть сколько-нибудь подробно проверена на практике, сколько-нибудь глубоко разработана, то есть не может стать настоящим знанием. В результате совсем не редкость пересмотр сложившихся представлений о той или иной прошедшей эпохе. Впрочем, из этого вовсе не следует, что любые представления об истории ложны, ведь любая вера вполне может быть истинной. Более того, в них обязательно есть доля правды, ведь чистая, беспримесная ложь не слишком жизнеспособна. Но обнаружить границы этой доли правды мы не в силах, нам остается только верить на слово историкам.
Вообще наши представления о прошлом можно сравнить с плохо сохранившимися мозаичными картинами, в которых на своих местах остались только небольшие фрагменты. И чем глубже древность, тем фрагментов меньше, а от самой древней истории сохранились только отдельные кусочки мозаики. Историки на основе своих заранее сложившихся представлений пытаются восстановить по этим фрагментам утраченное целое. Но легко понять, что способов восстановления может быть очень много. Например, голубой осколок можно объявить кусочком неба, частью моря, остатком одежды или фрагментом чьего-то голубого глаза. А если еще поставить под сомнение подлинность оставшихся кусочков, то простор для фантазии открывается невообразимый. Именно поэтому регулярно появляются новые исторические концепции, порой совершенно фантастические, которые вызывают резкую критику официальной науки. Только критика эта обычно бывает не слишком доказательной, так как ограничивается ссылкой на авторитеты предшествовавших историков.
И точно так же только верой могут быть любые представления о будущем, что бы ни утверждали футурологи, ученые, политики, как бы ни обосновывали они свои прогнозы ссылками на достижения науки, опыт других стран, аналогичные события, происходившие в прошлом. Ведь будущее еще не наступило, поэтому любую информацию о нем мы можем принимать только на веру. Конечно, существуют люди, которые ясно видят будущее, но эти видения опять же остаются верой для всех остальных. А предсказания на основе примитивного продолжения в будущее современных тенденций, как правило, оказываются несостоятельными. Как и в любом другом случае вера в тот или иной вариант будущего может быть как истинной, так и ложной.
Ничем другим, кроме веры, не может быть и информация о том, о чем человек в принципе не может знать в силу своего несовершенства. Например, сведения о далеких звездах, о происхождении и развитии планет, галактик, вселенной в целом никак нельзя называть знаниями, так как все они основываются на гипотезах, предположениях, схемах, моделях, предлагаемых учеными, но не на собственном опыте человека. И никакие подобные представления не могут быть однозначно объявлены более или менее истинными, в том числе и те из них, которые предлагаются религиями. Это же, хотя и в меньшей степени, относится и к сведениям из микромира. Тем не менее наука упорно именует знаниями все, что исходит от нее, и только то, что исходит от нее. А то, что предлагается другими источниками, она однозначно объявляет догадками, заблуждениями, предположениями, верованиями — чем угодно, но только не знаниями.
Кстати, представления о монополии науки на знания въелись во всех нас очень глубоко. Мы избегаем называть знаниями все, что не относится к официальной науке. Простейший пример. Огородник, годами активно пользующийся астрологическим лунным календарем и получающий из-за этого заметную прибавку урожая (обычно 15—20%), никогда не скажет, что он знает о влиянии фаз Луны и знаков Зодиака, в которых она находится, на рост растений. Он только стыдливо упомянет о том, что верит в астрологию. Зато каждый, кто услышал о том, что какой-то ученый выдвинул очередную гипотезу, уверенно говорит, что наука сделала еще один важный вклад в развитие наших знаний о мире. Но вернемся к вопросу о возможности перехода веры в знания.
Любая вера, которая в принципе не способна стать знаниями, так как не допускает проверки на практике, очень долгое время может быть ложной. Ведь не существует каких бы то ни было рациональных способов проверить ее на истинность. И именно поэтому она, один раз завоевав множество сторонников, оказывается надолго защищенной от любого пересмотра, от любого изменения. Смена этой веры, пусть даже на более истинную, представляет собой сложнейший процесс. Для этого альтернативный вариант веры также должен быть признан многими людьми. Однако из двух возможных вер люди обычно склонны выбирать ту, что привычнее, ту, что дольше признавалась истинной. Так что происходит смена веры нечасто, и порой этот процесс сопровождается трагедиями. Но точно так же истинная вера, признанная большинством людей, получает возможность довольно долгое время не опасаться конкурирующих ложных вер.
Может показаться, что данный тип веры, не способной стать знаниями, мало влияет на нашу жизнь. И поэтому не слишком важно, истинная она или ложная. Мол, какая разница, что человек думает о далеком прошлом или о строении мира, ведь в реальной жизни он свои представления не использует. Однако все не так просто. Роль любой веры в нашей жизни трудно переоценить, она оказывает огромное, а порой и определяющее влияние на все решения, поступки, даже мысли. Например, если кто-то принимает чрезвычайно распространенное представление о неуклонном прогрессе человечества, то он тем самым сразу же отказывается от поиска истины в древних учениях и признает нерушимый авторитет современной науки со всеми ее мифами и заблуждениями. И любую новую научную гипотезу, каждое новое научное открытие он будет приветствовать, какую бы опасность человечеству и миру они ни несли. Еще пример. Если кто-то принимает строго материалистическую теорию развития мира, то для него сразу же теряют смысл рассуждения об абсолютности понятий добра и зла, о реальности существования души и совести. Это, правда, не означает, что он обязательно будет преступником и негодяем, но твердой опоры его убеждения в необходимости творить добро иметь уже не будут, и убедить его в необходимости зла гораздо проще.
Строго говоря, даже многое из того, что мы видим своими глазами, переживаем на собственном опыте, тоже нельзя назвать настоящим знанием. Во-первых, мы обычно видим только то, что хотим. А то из увиденного, что не укладывается в наши представления о мире, мы легко и быстро забываем, сознательно или бессознательно переиначиваем вплоть до полной противоположности. Во-вторых, мы видим далеко не все, мы всегда наблюдаем какую-то одну сторону явления, но можем при этом твердо верить, что видим и понимаем все. Особенно это относится к случаям единичного или редкого опыта. Именно поэтому полученные таким образом «знания» оказываются на самом деле все-таки верой. Причем порой данная вера имеет к действительности довольно мало отношения или попросту является ложной. Наглядным примером могут служить показания многочисленных свидетелей какого-нибудь преступления или происшествия. Как правило, каждый свидетель дает свою уникальную версию увиденного и при этом твердо верит в ее истинность, готов отстаивать ее, разоблачать несогласных.
Для того чтобы отличить знание от внешней веры, можно предложить довольно простой способ. Представьте себе, что к вам приходит незнакомец и заявляет, что то, в чем вы не сомневаетесь, на самом деле не соответствует действительности, представляет собой заведомую ложь или же добросовестное заблуждение. Что вы ему сможете возразить? Если вы будете только ссылаться на авторитетные источники, на мнение большинства, на то, что это знает каждый младенец, то речь идет о вере. Если же вы сможете сослаться на свой многократный личный опыт или, еще лучше, сможете показать неправоту вашего оппонента на практике, то речь идет о знаниях.
Несколько примеров.
Допустим, незнакомец уверяет вас, что все сведения о внутренней структуре живой клетки — это всего лишь договоренность ученых, которым этот образ удобно использовать, пока они не узнали истину. Любые ваши ссылки на авторитет тех же самых ученых в данном случае не имеют особого смысла. Несомненно, для большинства людей это вера.
Или же незнакомец сообщает вам, что человек никогда не был на Луне, что все доказательства этого (съемки, образцы лунного грунта, рассказы астронавтов) — это не более чем мистификация, искусная подделка, призванная скрыть хищение огромных средств, которые были выделены на лунные экспедиции. Кстати, такие обвинения, и довольно серьезные, действительно имели место. Сможете ли вы возражать, опираясь на свой опыт? Нет, опять же остаются только ссылки на авторитеты, на то, что это всем известно. Значит, для вас эта информация представляет собой веру.
Наконец, пусть незнакомец скажет вам, что в древнейшей истории Земли (десятки и сотни тысяч лет назад) существовали развитые цивилизации, которые превосходили нашу по многим параметрам, но в дальнейшем по разным причинам погибли. И в данном случае ваш личный опыт ничего не дает, снова не остается ничего другого, как упоминать авторитетные источники и ссылаться на общественное мнение. Между прочим, все больше исследователей склоняются сейчас к мысли о том, что в последнем случае наш незнакомец не слишком далек от истины.
Знанием часто называют не только внешнюю веру, но и внутреннюю. Например, большинство людей «знают», что убивать человека — это плохо, что отнимать у человека его добро — это нехорошо. Причем подобные убеждения не слишком зависят от внешней веры, их может исповедовать как верующий, так и атеист. Но подобное «знание» в действительности опирается исключительно на внутреннюю веру. Хотя в данном случае можно говорить в какой-то степени и о личном опыте. Например, попробовав украсть, человек испытывает угрызения совести, ему неприятные, и в дальнейшем он постарается избегать этих неприятных ощущений. А представив себе во всех подробностях убийство своего недоброжелателя, человек содрогнется от ужаса и отвращения и в дальнейшем постарается даже не думать об этом.
Распространенное убеждение в том, что знания всегда выше любой веры, что надо все самому узнать на собственном опыте, не доверяя никаким авторитетам, не так уж безобидно, как может показаться. Именно оно наиболее часто толкает человека на порочный путь, на путь греха. Ведь далеко не всякое знание полезно, далеко не всякий опыт облагораживает человека и служит гармонизации мира. И речь в данном случае идет вовсе не о ложных знаниях, а о самых что ни на есть истинных, которые иногда могут быть вреднее и опаснее любых ложных. Прежде всего это относится к познанию зла изнутри, к изучению на собственном опыте различных грехов, пороков, разрушений, преступлений. От такого знания надо стремиться быть подальше, оно не несет нам и всему окружающему ничего, кроме зла. Но если в современном обществе не знать что бы то ни было считается неприличным, если незнание однозначно объявляется признаком умственной неполноценности, инфантилизма, лени, трусости, слабости и других малопочтенных качеств, то удержаться от этих вредных знаний крайне непросто. И особенно от этого страдают дети, которым заботливые взрослые постоянно внушают, что невежество это плохо, что получение знаний — важнейшая цель, а объем любых накопленных знаний — главное достоинство человека. На первый взгляд, против этих призывов и возразить нечего, но в действительности культ знаний точно так же плох, как и любой другой культ, так как лишает своих последователей свободы выбора, в том числе и свободы остаться на месте, когда другие радостно прыгают в пропасть.
Например, знать на собственном опыте, что такое наркотики, не просто не рекомендуется, но и смертельно опасно (по статистике большинство наркоманов не проживает и пятнадцати лет после первого знакомства с зельем). А ведь именно на раздутом авторитете знаний, на непререкаемом престиже собственного опыта строят свою агитацию торговцы наркотиками. Они уговаривают попробовать свое зелье бесплатно, чтобы вы сами узнали, что это такое, чтобы имели право сами со знанием дела судить о его достоинствах и недостатках. Они бьют по самому слабому месту ребенка или подростка — их стремлению стать взрослыми, что для них безусловно отождествляется с большими знаниями, большим личным опытом. Они обзывают колеблющихся слабаками, трусами, маменькиными сынками, другими обидными словами. И в результате многие не выдерживают и соглашаются получить это смертельно опасное для себя знание, успокаивая себя мыслью, что остановиться можно в любой момент. Но такое знание не только не расширяет горизонты, не только не помогает разобраться в мире, но делает из человека примитивного раба зла, настоящего зомби, который живет только одной целью — достать новую порцию наркотика и готов для этого на все.
Другой пример вредных знаний — преступный опыт. Нормальный, здравомыслящий человек не должен знать на собственном примере, какие ощущения испытывает убийца, не должен иметь собственного опыта воровства, насилия, унижения других людей. Для него должно быть и так ясно, что это недопустимо, вредно, плохо. Но как отказаться от заманчивой возможности узнать побольше, пусть даже и в криминальной области? Общественное мнение постоянно твердит, что не стоит отказываться ни от каких знаний, что любые знания лишними быть не могут, что надо все попробовать самому, что избегать получения каких бы то ни было знаний может только глупый, ограниченный, трусливый человек. Но стоит только начать, стоит только захотеть попробовать преступный путь самому, как обратной дороги уже может и не быть. Если кто-то, подобно Раскольникову из «Преступления и наказания» Ф. Достоевского, захочет проверить, имеет ли он право на убийство, способен ли «возвыситься» над серой массой, он уже запачкается навсегда, нанесет себе огромный вред и к тому же станет разрушителем мира.
А уберечь от вредных знаний может только одно — вера. Если вера воспринимается не как некоторый суррогат, временно заменяющий знания, а как неотъемлемая и важнейшая часть мировоззрения, личной модели мира, то она вполне может остановить человека у опасной черты. Причем речь может идти как о внутренней, так и о внешней вере. Настоящая, истинная вера обязательно запрещает вредные знания, прямо предупреждает об опасности их получения или наводит человека на мысль о том, что лучше обойтись без подобных знаний. Когда эта вера внутренняя, предостережение от получения вредных знаний может быть ничем не мотивировано, а в случае внешней веры запрет бывает четко сформулирован и прямо обоснован. При твердой и ясной вере данная защита всегда будет эффективной, несмотря ни на какие уговоры, угрозы, насмешки и хитрости.
Остановимся теперь чуть подробнее на различиях веры, предлагаемой наукой, и веры, предлагаемой религией, на разнице в картинах мира, которые они строят.
Прежде всего религия говорит о мире в целом, о незыблемых основополагающих законах, выводя из них все частные закономерности. Нелишне здесь вспомнить, что латинское слово vera означает истина, в отношении религиозной веры это наиболее правильно. Научные же труды посвящены частным вопросам, из которых они пытаются вывести общие закономерности, понять всеобъемлющие законы. То есть подход науки прямо противоположен подходу религии: не от общего к частному, а от частного к общему.
Хотя наука и провозглашает, что строит свою «научную картину мира» исключительно на знаниях, она всегда претендует на обладание истиной о глобальных законах, ключевых принципах всего мироздания, которые на самом деле недоступны знаниям. Для замены недостающих знаний ученые предлагают свои концепции, гипотезы, догадки, теории, основанные на изученных фактах, результатах проведенных исследований. Почему-то считается, что все эти модели заслуживают серьезного внимания и даже всеобщего признания, хотя для их построения используется все тот же ограниченный человеческий разум.
Интересная особенность религии состоит в том, что она непосредственно, напрямую соединяет общемировые законы с повседневной жизнью человека, его поступками, судьбой. То есть она не нуждается в заполнении промежутка между предельно общим и предельно конкретным, не строит длинных цепочек причинно-следственных взаимосвязей между человеком и миром. Поэтому, кстати, предлагаемый ею для усвоения объем информации о мире не слишком велик, может быть усвоен практически каждым. Правда, эзотерическая часть религии, доступная немногим, обычно подробнейшим образом детализирует механизмы связи человека с миром в целом и его отдельными частями. Информация в этом случае предлагается огромная, но ее опять же отличает непременная направленность на нужды каждого человека, понимание им себя и своего места в мире.
В отличие от религии наука старается заполнить все пространство между повседневной жизнью и общемировыми законами снизу доверху. В результате сфера ее деятельности, ее исследований постоянно расширяется, соответственно предлагаемый ею объем информации растет с огромной скоростью. Но вся эта информация практически никак не связана с нуждами и заботами конкретного человека. И хотя она все-таки влияет на жизнь человечества (к сожалению, далеко не всегда положительно), для осознания нами себя и мира она оказывается бесполезной. И ничего удивительного нет в том, что, несмотря на все успехи науки, современный человек не стал хоть сколько-нибудь ближе к ответам на вечные вопросы, хуже того — он все больше удаляется от гармонии с миром. Захлебываясь в колоссальных потоках все новой и новой информации, мы не становимся умнее, мудрее, лучше, счастливее. Более того, научная информация, по сути, не оставляет места ни для какой другой, может быть, гораздо более полезной для нас, занимает ее место, отделяет нас от нее.
Для понимания этой ситуации можно предложить такой наглядный образ. Религия предлагает соединение человека с высшими уровнями, с высшей основой мира с помощью тонкого луча или нити. Этот луч пронизывает все промежуточные уровни, делает их более понятными. А наука предлагает человеку самому дойти до высших уровней по самостоятельно сооружаемой горе из песка, которая, естественно, со временем становится все шире, все объемнее. И каждый новый метр высоты этой горы требует огромного количества песка.
Еще одна особенность научной модели мира — ее непостоянство. Новые открытия все время корректируют сложившиеся представления, а порой даже полностью опровергают их. Причем иногда это приводит к возврату к тому, от чего ранее отказались. Развитие разных частей науки происходит разновременно и скачкообразно: то одна, то другая ее область вдруг начинает стремительно развиваться, чтобы затем надолго застыть на одном месте. Соответственно, бурно развивающаяся отрасль науки становится популярной, модной, и именно от нее все ждут быстрых ответов на важнейшие вопросы. Отвечая на них, она пытается создать свою модель мира (например, физическую, химическую, информационную, биологическую и т.д.), и всем поклонникам науки приходится перестраиваться. В результате их вера — важнейшая часть их модели мира — постоянно меняется, приводя к бессистемности и разбросанности убеждений. А вот религия — ее священные тексты и основные догматы, ее вера — не меняется веками, а то и тысячелетиями, что во все времена обеспечивало большую цельность мировоззрения тем кто ей следует.
Именно поэтому наука (точнее, современная наука) всегда завидовала религии, ее цельности и неизменности, стремилась встать на место религии или хотя бы опровергнуть все то, что предлагается религией. Страсть отрицания порой ведет к тому, что наука не желает замечать и признавать даже тех религиозных положений, которые с ней самой неплохо согласуются. Стремление разоблачить религиозную «ложь» заставляет забыть о том, что религия говорит о тех проблемах, в которых человеческая логика бессильна, в которых нельзя ровным счетом ничего ни доказать, ни опровергнуть. Ниспровержение религии иногда, как ни парадоксально, выбивает почву из-под ног самой науки. Например, отвергая божественную сущность человека, объявляя его продуктом слепой эволюции неживой природы, наука ставит тем самым под сомнение саму возможность познания таким человеком мира. Но именно это познание наука, собственно, и считает своей целью.
Страстным желанием раз и навсегда сбросить религию с пьедестала можно объяснить то, что наука вольно или невольно становится сторонником и проповедником зла, старается оправдать его существование. То есть, вторгаясь в ту область, о которой она не имеет ни малейшего представления, наука наносит прямой вред миру и человеку. Нетрудно заметить, что в наше время понятия веры и религии относятся в большинстве случаев к сфере добра, а понятия знания и науки — к сфере зла (или к тому, что считается нейтральным по отношению к добру и злу). То есть предполагается, что по мере развития человечества наивная вера в добро, помощь сил добра, добрые побуждения человека заменяется строгим знанием о том, что добра как такового вовсе не существует, что в поступках человека всегда надо искать какую-то корысть, что человек по своей сути примитивен, эгоистичен и предоставлен самому себе. Любые рассуждения о добре тут же объявляются оторванным от жизни идеализмом, а цинизм, рассуждения о вседозволенности, допустимости и неизбежности зла обычно рассматриваются как трезвый реализм, истинное знание. Если кто-нибудь говорит о Боге, общемировой морали, высшем смысле жизни, его считают или лицемером, корыстным лжецом, или же недалеким, необразованным человеком, не знакомым с последними достижениями науки. Если же кем-то выдвигается гипотеза о том, что пороки человека — это неотъемлемая часть его натуры, что любой разгул зла абсолютно естествен и органичен миру, то считается, что такая гипотеза приближает нас к глубокому пониманию мира. Душа, дух, совесть человека считаются красивым романтическим вымыслом, удобными для употребления художественными образами, не имеющими при этом никакой реальной основы. Соответственно, все рассуждения о чистоте души, духовном развитии, голосе совести воспринимаются как некорректная эксплуатация художественных образов, чересчур серьезное отношение к вымыслу. И наоборот, чрезмерное внимание уделяется телу человека, в различных частях которого пытаются найти объяснение всех наших поступков, мыслей, особенностей личности и способностей. Любая гипотеза на эту тему сразу же становится широко известной, так как дает еще один повод «поставить на место» религию.
Наука претендует на то, что ей известно гораздо больше, чем любой из религий. Поэтому она считает себя вправе свысока говорить о религиях, выделять в них истину, отвергать предрассудки и заблуждения, выявлять источники происхождения, прослеживать развитие, предсказывать будущее всех религий и т.д. В подавляющем большинстве случаев оказывается, что все это — несостоятельные попытки. А наиболее ярко эта несостоятельность проявляется тогда, когда наука берется отрицать существование чего бы то ни было: предмета, явления, события, сущности. Часто можно слышать, что наука, мол, знает (доказала, установила), что того-то и того-то нет и быть не может. В действительности же, зачастую даже чисто логически легко понять, что многие из подобных утверждений совершенно бездоказательны, а то и в принципе не могут быть доказаны.
В самом деле, чтобы говорить о том, что чего-то не существует в мире, надо этот самый мир изучить полностью и до конца. До этого науке очень далеко, да и не под силу ей подобная задача. Чтобы уверенно утверждать, что чего-то никогда не было и никогда не будет, надо досконально знать еще и всю историю мира с самого момента его происхождения, а также всю его дальнейшую судьбу, что еще сложнее, да и просто невозможно.
Всего несколько примеров.
Всемирно известные ученые Лавуазье и Бертолле, а с ними и вся французская Академия наук два века назад уверенно отрицали любую возможность падения камней с неба, объявляли сообщения о них легендами и обманом. И это несмотря на то, что метеориты падали, падают и, наверное, будут падать на Землю регулярно. Это типичный случай излишней самоуверенности, убежденности в полноте и законченности своих знаний, что вообще характерно для представителей науки. И то же самое происходит при любом научном открытии, которое именно потому и становится открытием, что утверждает существование того, что раньше уверенно отрицалось всеми. Так было и в уже упоминавшемся случае находки легендарной Трои. Так было при открытии новых планет. Так было при обнаружении редких животных, считавшихся вымершими или никогда не существовавшими, и во многих других случаях. Но тем не менее всегда находятся ученые, смело отрицающие существование всего того, о чем говорится в мифах, легендах, древних священных книгах.
Допустим, группа ученых проводит серию опытов, ставящих целью разоблачение очередного мошенника (медиума, чародея, телепата, «посланника небес»). Пусть все эти опыты наглядно продемонстрировали несомненный обман, лежащий в основе всех «чудес». Какой вывод из этого должен сделать действительно честный ученый? Только тот, что в случае данного конкретного испытуемого при использовании данной методики и с участием данных ученых проведенные исследования показали отсутствие объявленного явления. Но ни в коем случае нельзя утверждать, что это явление не существует в принципе, и что оно не может существовать никогда. Даже если будет проведено огромное число опытов с разными испытуемыми, такой глобальный вывод все равно неправомерен, поспешен и, вполне возможно, неточен.
Допустим, кто-то сказал нам, что в огромном стоге сена находится иголка (или еще лучше — песчинка, пылинка). В каком случае мы имеем право утверждать, что ее там нет, а нас ввели в заблуждение? Это возможно только тогда, когда мы тщательнейшим образом переберем и проверим весь стог сена, прощупаем каждую травинку несколько раз, к тому же изучим всю землю под стогом. И даже после этого надо сделать поправку на свою невнимательность, усталость, на несовершенство методики исследования, ограниченность наших органов чувств, недостаточное освещение, даже на то, что, пока мы искали, какой-то шутник мог незаметно вытащить иголку и подбросить ее в другой стог.
Или, допустим, какая-то очень умная бактерия, живущая в кишечнике человека, провозглашает, что никакого человека вовсе не существует, что все разговоры о нем других, необразованных бактерий — это не более чем сказка. Ведь ничто в жизни всех этих бактерий не дает доказательств его существования, все события вполне можно объяснить естественными причинами. А гипотеза о существовании какой-то неизмеримо более сложной сверхличности, от которой прямо зависит судьба всего окружающего, совершенно не нужна. Более того, она вредна, так как отвлекает всех честных бактерий от самостоятельного решения своей судьбы, построения счастливого будущего своими руками. К тому же специально посланные в самые далекие края (на соседний квадратный миллиметр) разведчики и там тоже не обнаружили никакого человека, что еще раз убедительно опровергло вредную сказку, затуманивающую мозги великому бактериальному народу.
Так что не стоит придавать особого значения всем утверждениям науки, разоблачающим что бы то ни было и отвергающим саму возможность чудес. И самым нелепым является самое глобальное утверждение науки о том, что Бога — Творца мира, Создателя человека — не существует. В это можно только верить, но этого нельзя знать, этого нельзя установить никакими научными исследованиями, этого нельзя доказать. Напротив, о том, что Бог существует, вполне можно знать, если получить реальные доказательства божественного вмешательства в свою судьбу, если получить чудесные откровения или выдающиеся способности, талант. Таких людей, знающих о существовании Бога, во все времена было немало. И получается, что в этом вопросе именно наука выступает сторонником веры, а религия — сторонником знания.
Еще более нелепым является любое утверждение, отрицающее существование чего-то в прошлом, особенно в далеком прошлом. Как уже отмечалось, любая информация о далеком прошлом обязательно представляет собой веру. А доказывать несправедливость одной веры, опираясь исключительно на другую веру, — абсолютно бесплодное занятие. Здесь все упирается в степень доверия к тем или иным авторитетам, в сопоставление авторитетов между собой, что никогда не может привести к согласию, тем более к выяснению истины. Поэтому когда наука с легкостью берется отрицать справедливость древних текстов, оспаривать даже те события, которые кажутся вполне правдоподобными, она встает на очень скользкий путь. Ведь регулярно появляются новые открытия, которые подтверждают существование или же принципиальную возможность существования того, о чем писали древние источники.
Здесь же стоит остановиться на различиях языка, используемого наукой и религией. Широко распространено убеждение, что наука пользуется четким языком математики и логики, в то время как религия говорит туманно, иносказательно, намеками. Между тем, ни для кого не секрет, что понять научные тексты способны только сами ученые, что для обычных людей научные труды абсолютно недоступны. А в научно-популярных текстах, которые призваны объяснить достижения науки широкому кругу читателей, обязательно появляются художественные образы, аллегории, иносказания, притчи. То есть как раз то, за что критикуют религиозные тексты. Надо еще учесть, что религия говорит о гораздо более сложных вопросах, чем какие бы то ни было научные открытия, а тексты при этом должны быть понятны и не вызывать отторжения у людей, живущих в разные времена, имеющих разные взгляды, разные уровни развития и представляющих разные типы культуры. Поэтому нет ничего удивительного в том, что перед авторами религиозных текстов стоит неизмеримо более трудная задача, чем перед популяризаторами науки, которые точно знают, для кого они пишут, какие слова и образы будут близки и понятны читателям.
Что же касается «строгости» научного языка, то представление об этом сильно преувеличено. Ведь весь математический аппарат науки применяется вовсе не для реального мира, описать который целиком совершенно невозможно, а всего лишь для модели, предложенной наукой же для какого-то частного процесса, явления, факта. Поэтому даже если автор исследования абсолютно точен в своих математических выкладках (а такое бывает конечно же не всегда), все равно его выводы относятся только к сильно упрощенной схеме произвольно выделенной части мира в заданных условиях. При обнаружении неизвестных фактов, эффектов, явлений научную модель приходится менять, и все математические выкладки при этом требуют пересмотра.
Крупным недостатком научного языка является его узкая специализация. То есть каждая наука, каждая отрасль науки, каждое частное научное направление в пределах одной отрасли использует свой язык со своими оригинальными терминами, который порой совсем не подходит для решения каких-то других задач. Получается, что правильнее говорить о языках науки, а не о едином языке. В случае религии обычно все проще: количество специфических терминов гораздо меньше, чем в науке, и единый язык религии позволяет описать множество областей мироздания — от самого верха до самого низа. К тому же универсальный язык позволяет религии связывать весь мир едиными законами, которым подчиняется все сущее, и которыми должен руководствоваться в своей жизни каждый человек. Наука об этом только мечтает, она только стремится вывести эти законы из своих наблюдений, открытых ею частных законов, что просто невозможно.
Итак, сторонники науки пытаются обосновать преимущества веры основанной на науке перед верой, основанной на религии. Но есть еще и такие люди, которые доказывают равноправие любых вер, на каком бы авторитете они ни основывалась. Эти люди утверждают, что с точки зрения повседневной жизни, с точки зрения оценки человека, совершенно неважно во что он верит, главное состоит в том, что он делает, как поступает, наконец, какой он человек. Действительно, на первый взгляд кажется, что это очень верно, что вера слишком глубинное и неконкретное понятие, чтобы хоть сколько-нибудь серьезно влиять на поведение человека, которое определяется обычаями и законами общества, воспитанием, профессией, материальным положением и еще множеством других причин. Все это конечно же так и есть. Но говорить о том, что вера не играет вообще никакой роли, было бы неправильно.
Прежде всего наиболее сильно на поведение человека, как правило, влияют его представления о добре и зле, о том, как поступать можно и как нельзя, о том, что такое хорошо и что такое плохо. Как уже отмечалось, это одна из частей веры, самая сокровенная, порой даже неосознаваемая вера. Если эта внутренняя вера у человека сильно выражена, то все остальные соображения, все внешние факторы отступают на второй план. Ни мнения окружающих, ни обычаи и законы общества, ни какая бы то ни было мода не могут существенно изменить те правила, которыми руководствуется человек. При этом не слишком сильно влияет и внешняя часть веры, которая основана на авторитетах. Точнее, она вольно или невольно приводится в соответствие с внутренней верой, внутренними представлениями о добре и зле. В этой внешней вере обычно выделяется только то, что не противоречит вере внутренней, а остальное считается несущественным, наносным, а иногда и вовсе ошибочным.
Процесс согласования внутренней веры и веры внешней проходит у всех по-разному, сложность его во многом зависит от принятой внешней веры, но проходит он практически всегда. Любой мало-мальски развитой человек будет ощущать сильный дискомфорт, если две эти веры не будут согласованы между собой или, хуже того, будут сильно противоречить друг другу.
Сложнее всего привести внутреннюю веру в соответствие с внешней в том случае, когда внешняя вера основана исключительно на авторитете науки. Как уже отмечалось, наука по самой своей природе не имеет представления о вопросах добра и зла, слишком всеобъемлющих для нее. Все попытки вмешательства науки в эти вопросы ведут обычно к признанию одинаковых прав на существование и к провозглашению равенства добра и зла, что входит в явное противоречие с внутренней верой людей, их совестью. Поэтому сторонникам науки, имеющим сильную внутреннюю веру, поступающим в соответствии с совестью, приходится прибегать к самым разным искусственным доводам для объяснения своего поведения.
Например, они могут уверять всех (и себя в том числе), что их поступки диктуются выработанными веками правилами совместной жизни людей, которые вообще-то не имеют смысла с точки зрения науки, но освящены долгой историей. Поступая по совести, мы тем самым просто оказываем уважение своим предкам, которые следовали тем же принципам. Правда, в действительной, а не придуманной истории были периоды с различными представлениями о добре и зле, и успехов очень часто добивались как раз те, кто творил явное зло. Такие люди могут также ссылаться и на полученное ими воспитание, которое, мол, никак не позволяет им встать на путь зла. Правда, жесткую связь воспитания и внутренней веры обнаружить невозможно. Подобные люди могут также опираться на мнения авторитетных людей, особенно имеющих вес в науке, выдающихся ученых. Но не стоит забывать, что в действительности эти мнения никак не связаны с самой наукой, они продиктованы все той же внутренней верой этих ученых. Поэтому речь в данном случае идет вовсе не о следовании науке, а о принятии авторитета чьей-то личности.
Безразличие науки к вопросам морали, добра и зла очень часто приводит к тому, что под именем науки людям преподносится глубоко ложное учение, прямо толкающее людей на зло. Чаще всего такое учение называется философией или идеологией, хотя правильнее его назвать антирелигией или квазирелигией, так как оно всегда претендует на прямое вытеснение или замещение религии. Наука оказывается совершенно беззащитной перед подобными учениями. Сосредоточившись на критике религии, она не ждет нападения со стороны антирелигии, которая даже более ревностно и непримиримо, чем сама наука, отвергает нравственные ценности, предлагаемые религией. К тому же наука, не имеющая представления о добре и зле, в принципе не способна отвергнуть те «ценности», которые предлагаются антирелигией, опровергнуть ее лживые утверждения о нравственности. И в результате, пользуясь научной терминологией, прикрываясь научными методами, антирелигии разрастаются, покоряя целые народы на долгие годы. Зло торжествует, становится заметным всем и каждому. А науке остается только молчаливое согласие с этим злом или вялый личный протест отдельных ученых, никак не обоснованный научно. И если внешняя вера человека основана на такой псевдорелигии — это наиболее тяжелый случай. Настоящая строгая наука все-таки не отрицает проблем нравственности, она их просто не касается. А псевдорелигия, лженаука не только считает себя вправе обсуждать эти вопросы, но и объявляет себя единственным носителем истины.
Однако возможности человека по поиску способов согласования внутренней веры и внешней веры поистине неисчерпаемы. Мы можем совместить даже то, что по самой своей природе несовместимо, полностью противоречит одно другому. Мы готовы искусственно ввести нравственные правила, моральные требования даже в те учения, которые изначально прямо отрицают любую мораль и признают правомерными любые преступления, если только они помогают продвижению к провозглашенной цели. Мы не желаем знать о реальных словах и делах людей, признаваемых авторитетными, но зато легко верим специально созданным мифам о них, в которых они предстают высочайшими образцами морали. То есть мы идем на все, чтобы доказать самим себе, что принятая нами внешняя вера и есть та самая абсолютная истина, представление о которой диктуется нам совестью, нашей внутренней верой. Мы всегда стремимся к самоуважению и поэтому вовсе не желаем признать, что наша внешняя вера ошибочна, а то и принципиально ложна. Это можно сравнить с готовностью какого-нибудь бродяги любыми средствами украшать и подчищать свою безобразно грязную и рваную одежду лишь бы не остаться вовсе без одежды и не тратить сил на поиски чего-нибудь более приличного.
Конечно, не все люди придают такое большое значение своей внутренней вере. Не у всех она сильна и четко выражена. У многих она полностью подавляется внешней верой. И если эта внешняя вера несет в себе зло, служит разрушению, то мы получаем в этом случае целеустремленного служителя зла, негодяя, подлеца, разрушителя. Но, как это ни покажется парадоксальным, среди последователей любых, даже самых разрушительных, учений встречаются те, чья нравственность практически ничем не отличается от нравственности всех остальных людей, среднего человека. Более того, порой среди них попадаются даже и высоконравственные люди, то есть те, кто, проделав огромную работу, все-таки сумел совместить несовместимое, согласовать истинную внутреннюю веру с ложной внешней верой. Поэтому из того, что среди сторонников какой-то идеологии есть хорошие люди, не стоит делать поспешный вывод, что эта идеология не так уж и плоха, что ее можно и принять. Поведение человека с сильной внутренней верой может быть даже прямо противоположным тому, что диктуется его внешней верой.
Гораздо проще задача согласования веры внутренней и веры внешней в том случае, когда внешняя вера представляет собой какую-нибудь комбинацию науки и религии. В этом случае внутреннюю веру не надо насильно притягивать к науке, ведь она хорошо соответствует той части внешней веры, которая относится к религии. Противоречия между внутренней верой и внешней верой целиком переносятся в данном случае во внешнюю веру (в противоречия между наукой и религией), что воспринимается человеком гораздо легче. Ведь внешняя вера основана на авторитетах, а значит, мы всегда можем гибко переориентироваться на тот авторитет, который нам необходим, более удобен в данный момент.
Если складывается такая ситуация, человек, как правило, в простых вопросах обыденной жизни, в профессиональной деятельности руководствуется научными представлениями, а в проблемах морали, когда надо сделать выбор между добром и злом, обращается к представлениям религии, соответствующим внутренней вере, голосу его совести. На первый взгляд может показаться, что подобная позиция непрочна, противоречива, даже нечестна. Однако в подавляющем большинстве случаев она оказывается очень удобной, ее противоречия долгое время остаются скрытыми и неразрушительными. Такой человек вполне может быть добрым, честным, совестливым, одним словом, хорошим. Отметим, что оставаться хорошим человеком при подобной вере намного проще, чем в случае веры чисто научной. Однако сделаться таким, встать на путь исправления, очищения, улучшения с подобной верой непросто, так как полному осознанию своей греховности, желанию исправиться будет препятствовать научная часть веры.
Наконец, наиболее просто согласование внутренней веры и веры внешней происходит тогда, когда внешняя вера основана на религии светлого направления, то есть такой религии, которая четко разделяет добро и зло, не путает этих понятий, призывает человека творить добро и бороться со злом. В этом случае никаких принципиальных противоречий между внутренней и внешней верами не существует. Поэтому мировоззрение человека цельно, он внутренне спокоен, уверен в себе. Он активно стремится делать добро, избегает зла, поступает по совести. Внешняя вера, вера в авторитеты, органично дополняет, разъясняет, конкретизирует внутренние представления о добре и зле, проявляет и очищает внутреннюю веру. В свою очередь внутренняя вера помогает выделить во внешней вере самое главное, основу, стержень, а также правильно понять смысл всевозможных иносказаний, притч, символов, которыми так богаты религиозные тексты. Среди людей с подобной верой чаще всего можно встретить тех, кого называют хорошими, честными, добропорядочными, добродетельными, праведными.
Однако и здесь существуют проблемы.
Во-первых, даже такую внешнюю веру, даже самую светлую религию нельзя навязывать человеку искусственно, насильно, как обязанность и неизбежный долг. И никакие оправдания (так, мол, верили предки; так верят в родной стране; так верит большинство людей; надо же во что-то верить и т.д.) здесь не помогут. Естественное сопротивление такому насилию может в результате не только отдалить человека от навязываемой веры, но и заметно ослабить внутреннюю веру. Ведь, защищаясь против подавления своей свободы выбора, человек уже не разбирает, против чего был направлен изначальный протест. А ослабление внутренней веры — это прямая опасность встать на путь служения злу. Выбор внешней веры всегда должен быть свободным, осознанным, непредвзятым. Только тогда она будет принята глубоко, как что-то свое, как неразрывно связанное с собственной сущностью. Только тогда она будет крепкой, действенной, настоящей.
Во-вторых, чрезмерная концентрация на принятой внешней вере (пусть и самой светлой) может уводить человека от решения конкретных земных дел, от нужд и забот других людей, повседневной жизни. В результате он может наглухо замкнуться в своих переживаниях и не выполнить всего того, ради чего ему и была дана жизнь, причем дана именно в это время, в этой стране, в этом окружении. То есть вера должна быть не самоцелью, а только помощницей, советчицей и опорой в конкретных земных делах.
Опасность зацикливания на вере состоит еще и в том, что, как уже отмечалось, никакая вера не может дать ответы на все частные вопросы. Это не ее задача. И попытка искать любой ответ в священных текстах, в высказываниях самых высоких авторитетов может привести к разрушительному столкновению человека с действительностью. Неожиданные, непонятные, резкие повороты судьбы, неизвестные ранее факты, серьезные несчастья могут привести к крушению веры, причем крушение это неизбежно затронет также внутреннюю веру. В результате подобного краха может получиться бессовестный, безжалостный, никогда не сомневающийся активный служитель зла. Ведь он будет уверен, что один раз уже ошибся, и теперь никто уже не обманет его фальшивыми рассуждениями о добре и зле.
Наконец, излишняя концентрация на внешней вере опасна тем, что может привести к нетерпимости ко всему, что хоть в малейшей степени не совпадает с ней. Зацикливание на внешних признаках, на каждой букве учения, хуже того, на каждой букве принятых его толкований и комментариев мешает понимать суть этого учения, его связь с другими учениями, с реальной жизнью. В худшем случае это может сформировать человека, ненавидящего и презирающего каждого, чья внешняя вера хотя бы немного отличается от его собственной. Все несогласные при этом просто не считаются людьми, и поэтому в отношении их допустимы любые действия. То есть предполагается, что правомерность моральных заповедей учения ограничивается лишь кругом единоверцев, а во взаимоотношениях с остальными моральные предписания уже не работают, к ним они не имеет отношения. И в результате растет рознь между людьми, то есть торжествует зло. То самое зло, к разоблачению которого и к борьбе с которым призывает исходное учение. То есть крайности, фанатизм, зашоренность сознания недопустимы и в этом случае, они всегда и везде служат только злу.
Каждому из нас приходится согласовывать между собой не только отдельные части веры, но и веру со знаниями. В противном случае постоянный конфликт между ними может сильно расстроить нашу психику, ведь вера будет призывать делать одно, а знания — другое, вера, допустим, будет разрешать какой-то поступок, а знания — запрещать или наоборот. Правда, некоторым людям вполне успешно удается, так сказать, содержать внутри себя несколько личностей с разными или даже противоположными взглядами и при этом не испытывать никакого дискомфорта (особенно это свойственно некоторым политикам). Но не будем останавливаться на патологиях.
Согласование веры и знаний может идти различными путями в зависимости от конкретных обстоятельств, а также от соотношения сил веры и знаний, от того, что признается более важным и незыблемым.
Например, вера может препятствовать (и весьма успешно) получению новых знаний. И вовсе не обязательно она в этом случае основана на религии, а знания однозначно относятся к науке. Вполне реальна и даже, может быть, более типична прямо противоположная ситуация, когда вера основана как раз на науке, а знания касаются той области, о которой наука не имеет никакого представления. Как бы то ни было, но результат всегда одинаков: человек не желает верить своему опыту, своим глазам и ушам, так как то, что он видит или слышит, противоречит его убеждениям, принятой им вере.
Допустим, человек видит во сне, что с его отцом случилось несчастье, а через некоторое время узнает, что все так и было в действительности. Но наука, которой человек верит, отвергает любую возможность телепатии или еще какой-то незримой связи между людьми, поэтому для согласования веры и своего опыта ему приходится придумывать самые разные объяснения (случайное совпадение, естественное беспокойство за судьбу родного человека или что-то другое). В результате знание о том, что передача мыслей на расстоянии возможна, оказывается не принятым данным человеком. Здесь действует известный принцип: «Даже если увижу, все равно не поверю». И чтобы знание все-таки преодолело сопротивление веры, необходимо, чтобы подобное событие (в нашем примере — вещий сон) повторилось много раз. Правда, есть еще один путь — крушение веры, после которого человек легко и просто принимает любые знания. Но только до тех пор, пока не образуется и не окрепнет новая вера.
Принятие новой веры всегда сопровождается пересмотром имеющихся к этому моменту знаний. Те знания, которые с верой не согласуются, объявляются ложными, ошибочными, нетипичными. Порой человек об этих знаниях просто забывает, особенно если его разум не способен объяснить их с точки зрения новой веры. Глубокий пересмотр прежних знаний представляет собой довольно болезненный процесс, так как приходится отказываться от прежнего опыта, признавать его недостаточным, ненужным, бессмысленным. А вера далеко не всегда может эффективно заменить повседневный опыт. Именно поэтому новообращенные в любую веру обычно очень уязвимы, неуверенны в себе, слепо подчиняются авторитетам в данной вере. Но в то же время у них велико желание разоблачать заблуждения других людей, учить всех окружающих, призывать их следовать своему примеру.
В свою очередь знания также могут препятствовать принятию веры. Ведь человек в подавляющем большинстве случаев не хочет расставаться ни с чем своим, хочет сохранить существующее положение. Если новая вера не объясняет имеющиеся знания, не добавляет к ним ничего существенного для повседневной жизни, тем более если она отвергает их истинность, то человек вполне может выбрать привычное старое, а не незнакомое новое. И только когда неожиданное событие (или, еще лучше, ряд событий) покажет неполноту знаний, их бесполезность и эфемерность, тогда вера может быть принята. Причем на принятие в этот момент может рассчитывать любая вера, лишь бы она давала более или менее правдоподобные объяснения всему произошедшему.
Получение нового опыта, новых знаний нередко сопровождается анализом имеющейся веры, проверкой ее на соответствие полученным знаниям. В результате не исключена корректировка веры, если только она допускается самой этой верой, возможен отказ от некоторых ее положений или (что случается чаще) переход к новому толкованию привычных положений. Если такой процесс заходит достаточно далеко, он может привести к полному крушению веры, которое обычно проходит еще более болезненно, чем пересмотр знаний. Ведь человек теряет самые главные жизненные ориентиры, лишается всеобъемлющих представлений о мире. Не случайно, что это порой воспринимается как конец света или признак близкого конца света. И принимать новую веру надо всю разом, что гораздо сложнее, чем постепенно накапливать новые знания.
Несколько слов о функции разума. Разум многие почему-то жестко привязывают к знаниям. Отсюда часто встречающиеся утверждения о противостоянии разума и веры и предложения по способам их согласования. Однако разум имеет к знаниям ничуть не большее отношение, чем к вере. Разум — это всего лишь инструмент, представляющий собой одно из средств взаимодействия человека со знаниями и верой. С помощью разума человек сначала формирует свою модель мира, то есть накапливает знания и выбирает веру (конечно, внешнюю, а не внутреннюю), а затем пользуется этой моделью, находя в знаниях и вере ответы на возникающие вопросы. Результативность этого использования в значительной степени определяется силой, энергичностью, гибкостью, тренированностью разума. Правда, если информации недостаточно, то никакой самый могучий разум не сможет быстро и эффективно помочь человеку.
При этом надо учитывать, что информация о возможностях самого разума, о границах его применимости для разных случаев берется им опять же из знаний и веры. Ведь сам по себе разум этого знать не может. Поэтому если принятая вера утверждает полную неспособность разума постичь логику этой веры, то никакого конфликта не будет: разум смирится и не будет пытаться добиться невозможного. Если же вера допускает возможность разума разобраться во всех или некоторых вопросах веры, то разум сможет делать из этого некоторые самостоятельные выводы, отсутствующие в исходной вере. Естественно, второй случай предпочтительнее, так как подразумевает гибкость модели мира и, следовательно, ее меньшую уязвимость и большую универсальность.
Конфликт же между разумом и верой возможен в том случае, когда вера человеку навязывается насильно, когда человека лишают свободы выбора веры, когда ему внушают, что только единственная вера имеет право на существование. Причем веру эту он должен принять целиком, сразу, решительно и бесповоротно. Совершенно естественно в таком случае возникает протест, желание проанализировать достоинства и недостатки веры. Разум начинает активно работать, выискивая разнообразные доводы против веры.
Обычно конфликт разума и веры касается не самых общих вопросов, не основополагающих положений (бессилие разума на этом уровне довольно очевидно каждому), а частных вопросов, касающихся регламентации обыденной жизни. Ведь прежде всего именно здесь разум ощущает свою силу, наработанную на общении со знаниями, на постоянной практической проверке своих выводов. Это лишний раз доказывает, что вера не должна чрезмерно детализировать и жестко определять повседневную жизнь, которая может заметно отличаться в разных странах и в разные времена. Кстати, жесткая регламентация быта, как правило, не входит ни в одну религию изначально, в момент ее появления. Большинство подобных ограничений вводится в религию позднее ее последователями, может быть, искренне желающими улучшить и дополнить свою веру, но в действительности лишь снижающими ее жизнеспособность. Наука тоже порой предпринимает попытки навязать свои правила поведения, научно организовать быт, регламентировать взаимоотношения людей, но эти попытки обычно заканчиваются провалом. Особенно этим грешат различные идеологии, провозглашающие своей целью идеальную жизнь в будущем.
В чем же причина широкого распространения мнения о неизбежном столкновении разума и веры?
Вера современного человека, как правило, включает в себя значительную часть научных положений. Поэтому сегодня многие уверены во всесилии разума, провозглашаемом наукой, в его способности понять все проявления мира. В результате, как только разум становится в тупик при решении того или иного вопроса, возникает конфликтная ситуация. Выход из нее особенно тяжел в том случае, когда дело касается вопросов, относящихся к вере, общим принципам мироустройства, для понимания которых повседневный опыт ничего не дает. В лучшем случае разум отступится, честно признает свое бессилие. В худшем возможно крушение веры с последующим поиском новой веры, новых авторитетов. Но и новая вера не будет слишком прочной, ей тоже будет грозить скорый крах, если человек не откажется от своего заблуждения относительно всемогущества разума. Очевидно, что и в подобной ситуации дело вовсе не в принципиальном конфликте между разумом и верой, а во лжи, содержащейся в вере, то есть в ложной вере во всемогущество разума. На самом деле вера конфликтует не с разумом, а с реальной действительностью, что для нее обычно плохо кончается.
Теперь немного о чувствах, эмоциях человека. Очень часто именно они, а не разум подсказывают нам правильное решение. Что же такое чувства? Они представляют собой еще один инструмент общения человека со своей моделью мира. Как и разум, они тоже участвуют в формировании модели мира, в процессе получения знаний и выбора внешней веры, но участвуют неявно, исподволь. В отличие от разума чувства при поиске ответа не строят логических цепочек, не показывают нам пути рассуждений, а сразу выдают конечный результат. Человеку при этом не надо напряженно думать, анализировать, увязывать рассуждения в единую цепочку. Но именно поэтому доверия к выводам чувств у многих людей гораздо меньше, чем к выводам разума. Чувства у разных людей могут быть развиты больше или меньше, могут быть более или менее яркими, более или менее проявленными. Развитие чувств значительно сложнее развития разума. Впрочем, в обоих случаях главную роль играет не развитие, а изначальный уровень разума и чувств, заложенный еще при рождении.
Как и разум, чувства могут давать и истинные, и ложные ответы. Как и разум, чувства опираются на модель мира, то есть на веру и знания человека. В отличие от разума, чувства менее защищены от тех ошибок, которые могут содержаться в модели. Зато они более активно используют внутреннюю веру человека, которую разум нередко игнорирует как нечто непонятное и неизвестно откуда взявшееся. Именно поэтому мы обычно именно чувствуем, что такое добро и зло, и чувства эти подчас не поддерживаются никакими логическими доводами, не могут быть объяснены никому другому. В этом, кстати, состоит одна из причин, почему люди зачастую избегают обсуждать вопросы добра и зла. Да и вообще задача общения между людьми на уровне чувств гораздо сложнее, чем на уровне разума. Пожалуй, наиболее яркий пример — это музыка, сочинять и даже исполнять которую намного труднее, чем излагать выводы разума.
Представьте себе, что у вас есть огромная библиотека, в книгах которой написано обо всем на свете. Другой вопрос, насколько правдиво их содержание, но это сейчас не слишком важно. Помогают вам в работе с библиотекой два ваших служащих. Они очень разные, но в то же время прекрасно дополняют друг друга.
Один из них, получив задание найти ответ на возникший у вас вопрос, сейчас же объяснит вам, какими каталогами он планирует воспользоваться, где надеется обнаружить исходную информацию, как собирается ее обработать. Принеся через некоторое время ответ, он подробно может описать весь свой путь, пусть и несколько занудно, но очень убедительно. Работник он основательный, серьезный, рассудительный, старательный. Правда, иногда его излишняя педантичность слишком затягивает поиски. Настолько, что надобность в ответе может отпасть сама собой.
Второй ваш служащий совсем не похож на первого. Получив от вас задание, он иногда практически мгновенно приносит требуемый ответ. Если вы пытаетесь выяснить, чем он руководствовался, каким путем шел, откуда брал исходные данные, какие выводы из них сделал, он только загадочно улыбается и молчит. Конечно, он довольно безалаберный, увлекающийся, иногда его трудно найти, часто он приносит совсем не то, что требуется, иногда он отвлекается и забывает о задании. Но порой его ответы несомненно мудры, поражают своей глубиной и оказывают неоценимую помощь.
Когда ответы, принесенные обоими служащими, не совпадают между собой, вам не так-то просто сделать выбор между ними.
Наверное, эта картина может служить неплохой аналогией процесса осознания. Библиотека — это личная модель мира человека, первый служащий — это разум, а второй — это чувства. Оба они могут ошибаться, обманывать нас, так как любая часть мира может быть поражена злом. Стоит также отметить, что и в создании библиотеки, и в ее обновлении оба служащих принимают самое деятельное участие, каждый в своей манере давая вам советы.
Развивая эту аналогию, знания можно уподобить личным дневникам, блокнотам, в которые мы записываем свой собственный опыт, личные выводы. Внешняя вера — это книги о незнакомых вещах, общих вопросах, написанные авторитетными людьми. Личная философия — это книга обо всем в мире, написанная нами самостоятельно. А внутренняя вера — это наиболее ценная часть библиотеки, ее сердцевина, состоящая из мудрых книг о самом главном, происхождение и авторство которых неизвестно, покрыто тайной.
Однако это еще не все составные части личной модели мира. Ведь человек — не замкнутая система, не сосуд, наполненный накопленными знаниями и принятой в ходе жизни внешней верой. Даже внутренняя вера не все объясняет в сущности человека. Ведь в голову любому человеку порой приходят мысли, никак не сводящиеся ни к его знаниям, ни к его вере, ни к его обыденной жизни. Приходят извне, а не изнутри. Другой вопрос, что эти мысли подвергаются строжайшему контролю на соответствие знаниям и вере, контролю с помощью разума и чувств. Многие приходящие мысли просто не доходят до понимания и осмысления, задерживаются нашим личным фильтром. Некоторые включаются в личную модель в виде веры (без проверки) или в виде знаний (после проверки на опыте). Наконец, другие осознаются настолько хорошо, что могут быть связно изложены, так или иначе переданы другим людям.
В голову человеку могут приходить не только слова, логически законченные фразы, но и чувства, неясные предчувствия, художественные образы (картины, музыка, ощущения). Они могут приходить ночью во сне или днем во время отдыха или работы. Они могут приходить тогда, когда их ждешь и зовешь, когда на них настраиваешься, а могут тогда, когда к ним совершенно не готов. Особенно часто они посещают людей талантливых, гениальных (поэтов, художников, композиторов, ясновидящих). Правда, совершенно не исключено, что людям, почти никак не одаренным, приходит ничуть не меньше подобной информации, чем самым признанным гениям. Но эти люди, в отличие от гениев, к ней не готовы, не понимают ее, не вслушиваются в нее, считают ее пустыми фантазиями, тут же забывают о ней, а то и просто не замечают. То есть гениальность, возможно, сводится именно к правильному настрою на определенный тип приходящей информации, на ее выделение, осмысление, запоминание и, что обязательно, на передачу ее другим людям. Причем самостоятельно настроиться подобным образом невозможно, настройка также должна быть произведена извне.
Если вернуться к предложенному образу с библиотекой, то такую связь с внешним миром можно уподобить постоянно работающему радиоприемнику, принимающему среди различных шумов и помех еще и множество радиопередач. Если разум и чувства настроены на их анализ, на вылавливание из них полезной информации, то передачи эти не пропадают даром, откладываются в виде записей на полках библиотеки. Но те же передачи могут восприниматься всего лишь как бесполезный шумовой фон, только мешающий работать. К фону этому постепенно привыкаешь, порой уже просто не замечаешь его и тем самым лишаешь себя важного канала связи с внешним миром.
В заключение этой главы необходимо отметить следующее. Конечно же, предложенная здесь модель осознания слишком схематична. Как и любая модель, она сильно упрощает ситуацию и очень далека от оригинала, от действительного мира. Наверное, можно предложить более сложную и совершенную схему. Однако некоторые процессы и явления данная модель описывает гораздо правдоподобнее других существующих моделей, например, упомянутых в самом начале главы, и поэтому она имеет ничуть не меньшее право на существование. Особо надо отметить, что она говорит не о познании мира, то есть не о постоянном накоплении знаний о нем, а об осознании, то есть о построении картины мира как на основе знаний, так и на основе веры. И цель этого вовсе не в том, чтобы переделать познанный мир, а в том, чтобы понять и принять его основные законы, самому жить по этим законам. Хотелось бы надеяться, что многие сочтут эту модель вполне приемлемой и удобной в качестве своего первого шага на долгом и непростом пути осознания себя и мира. Главное — не считать ее исчерпывающей, единственно возможной, не абсолютизировать границы между выделенными частями мировоззрения, не считать эти границы непроходимыми и исключающими взаимодействие частей. Действительность всегда значительно сложнее любых наших схем.