Мастер чайной церемонии

 «Как сказать -
В чем сердца
Суть?
Шум сосны
На сумиэ»
Иккю

«Смысл живописи сумиэ – в Пустоте, в незаполненном пространстве, в еле заметных штрихах»
Кавабата Ясунари

***
Мне снился сон. Будто бы я в своих странствиях попал в Киото в дом своего давнего друга - мастера чайной церемонии, и он был так добр, что пригласил меня погостить у него несколько дней. На память мне пришел дзэнский афоризм:
«Будучи готовым, а не ищущим, человек следует Пути»,
и я с радостью согласился (во сне я умел разговаривать на любом языке). Но только с одним условием: дать мне возможность самому зарабатывать свой хлеб. Сошлись на том, что я буду ежедневно подметать двор (обычная плата странников).


***
Через несколько дней Мастер сказал, что он пригласил гостя. «Сегодня ночью будет чайная церемония, и, если Вы хотите, Вы можете принять в ней участие». Я заглянул в свое сердце. Покой и умиротворенность царили в моей душе. С радостью согласился я на предложение Мастера и спросил, не могу ли я чем-нибудь помочь. «Нет, - мягко ответил Мастер, - мне бы хотелось, чтобы Вы увидели церемонию свежим взглядом».
Поздно вечером Мастер попросил меня сходить за гостем в дом, где он остановился, за три квартала от дома Мастера. «Гостя зовут Чжуан Чжоу. Я буду ждать вас к полуночи». Сердце мое дрогнуло, когда я услышал имя легендарного Чжуан-цзы. Я изумленно посмотрел на Мастера – тот кивком головы подтвердил свои слова.
С фонарем в руках и трепетом в сердце я отправился к Чжуан-цзы по темному вечернему Киото. «Что сказать Учителю, о чем заговорить», - размышлял я все время, пока шел. Но вот, наконец, и дом, в который я шел, а я так ничего и не придумал. Я постучал в дверь, тускло освещенную каменным фонарем у входа, и через некоторое время появился приветливый, улыбающийся слуга. Я сообщил о цели своего прихода, и слуга провел меня внутрь. Мы прошли по двору, потом по нескольким внутренним помещениям, и, наконец, слуга привел меня в небольшую комнату с седзи, разрисованными пейзажами в китайском стиле. На полу в комнате сидел пожилой, ничем не примечательный человек в бедной одежде. Я подумал, что передо мной слуга, но, помня поговорку «В каждом нищем может таиться мудрец», поклонился этому человеку.
- Что Вы хотите? – спросил, поклонившись мне в ответ, незнакомец и внимательно посмотрел на меня.
- Мне нужен Чжуан Чжоу, - просто ответил я, думая, что передо мной один из слуг.
- Это я, - спокойно сказал незнакомец. – Что Вы хотите?
Удивленный, я вскочил перед Учителем и хотел отвесить глубокий поклон, но он удержал меня.
- Мастер чайной церемонии приглашает Вас на ночное чаепитие, - слегка волнуясь и все еще стоя, проговорил я. – Я пришел, чтобы провести Вас к Мастеру.
- Хорошо, - сказал Чжуан-цзы, усаживая меня рядом с собой с правой стороны, - как Вас зовут?
- Филмор, - ответил я.
- А, Филмор, - Учитель улыбнулся мне, как старому приятелю, - ну, как дела?
Неожиданно вошел давнишний слуга.
- Мураока, – обратился к нему Чжуан-цзы, - будь добр, принеси гостю чашку.
- Хорошо, Учитель, - ответил тот и вышел.
Мы посидели еще немного, разговаривая о Киото и нравах его жителей, потом пришел слуга. Он поставил передо мной чашку и налил ароматного чаю.
- Садись с нами, Мураока, - пригласил слугу Учитель и указал на место рядом с собой.
Мураока сел по левую сторону Учителя и взял свою чашку. Мы пили чай и тихо беседовали, и Чжуан-цзы беседовал с нами как равный с равными. Пришло время уходить. Мы с Учителем прошли к выходу, Мураока подал фонарь:
- Доброй дороги, - сказал он и поклонился нам.
- Спасибо, Мураока, - поклонился ему Учитель. Поклонился и я.
Мы пошли по ночному Киото. Теперь, когда мое сердце успокоилось, я мог любоваться видами ночного Киото. Полная луна разливала такой неземной чистый свет, что мне невольно вспомнилась танка Мёэ:
«О, как светла, светла.
О, как светла, светла, светла.
О, как светла, светла.
О, как светла, светла, светла
Светла Луна!».
Споря с полной луной, высоко в небе сияли яркие звезды. Редкие фонари освещали ночную улицу призрачным светом. Таинственно мерцали фантастически окрашенные листья на причудливо изогнутых ветвях кленов и ив. Густая трава рвалась из-под заборов на улицу. Недалеко от дома мастера чайной церемонии на правой обочине виднелся наполовину поглощенный бурьяном древний остов разбитой повозки с облупившимся лаком.
Почти всю дорогу мы с Учителем молчали, настраиваясь на предстоящее чаепитие. И вот мы у цели. Я постучал в дверь, и вскоре Мастер приветствовал нас. Поклонившись, он смиренно попросил нас войти.
- Не затруднит ли Вас наш визит? – поклонившись в ответ, вежливо произнес положенные этикетом слова Чжуан-цзы.
- О, нет-нет, что вы, - проговорил Мастер. – Боюсь, что не смогу угодить вам так, как вы этого заслуживаете. Добро пожаловать на «Ночь у реки».
Мы прошли вслед за Мастером в сад.
Ночной сад дышал тишиной и покоем. Где-то в глубине сада чуть слышно звенели сверчки. В лунном свете рассыпанные по саду камни казались выбежавшими на берег морскими волнами. На берегу таинственно изменившегося ручья горел небольшой каменный фонарь, в свете которого бесконечной чередой беспечно вились мотыльки. Еле слышно шелестели побеги бамбука.
«Таинственность содержит все законы», -
вспомнились мне слова древнего японского писателя. И действительно…
Глубокое спокойствие охватило меня. Вслед за Мастером мы неторопливо пошли по узкой, выложенной камнями дорожке. Возле чайного домика Мастер остановился и, повернувшись к нам лицом, жестом пригласил внутрь. Нагнувшись, мы по очереди прошли через низкую дверь.
Внутри чайный домик выглядел так же скромно, как и снаружи. В полумраке небольшим фонарем была освещена только передняя стена, где располагалась ниша (токонома) для цветочной композиции (тябана) и висел свиток сумиэ. Мы с учителем тихо приблизились к токонома и, присев, стали молча рассматривать тябана и сумиэ.
В плоской песочного цвета керамической вазе (слегка обрызганной водой для придания естественного блеска) на поверхности воды плавало несколько глянцевых темно-зеленых листьев, и с правого края вазы над листьями слегка возвышался наполовину распустившийся крупный нежно-розовый цветок лотоса. Невольно на память мне пришли слова Мэн Хао-жаня:
«Ты посмотри, как в тине светел лотос, -
и ты поймешь, как сердце не грязнится».
Благоговейно взирал я на прекрасный цветок, и тихая радость исподволь проникала в мое сердце. Затем взгляд мой упал на сумиэ, и я замер от восхищения: по всему свитку вились в замысловатом танце искусно нарисованные мотыльки. Казалось, будто мы глядим прямо в сад, где в свете каменного фонаря так же плели бесконечный узор живые собратья нарисованных мотыльков. Чувство восторга охватило меня с новой силой, и, отрешившись от всего, я потерянно взирал на чудесные вещи…
Но вот Мастер учтиво кашлянул, привлекая наше внимание, и тихо сказал:

«Мне бы хотелось рассказать вам чудесную историю. Однажды ночью один купец видел странный сон: будто в воскресение вечером он непременно должен придти к старой иве на берегу реки. И вот, повинуясь этому неясному чувству, купец пришел к тому месту, которое он увидел во сне. Он посидел, тихо глядя на быстрые мутные волны, и вдруг услышал чей-то спокойный голос рядом с собой. Купец поднял глаза и увидел могучего Бодхисаттву.
- Бросай все, - сказал Бодхисаттва, – сбрось с себя одежду и прыгай в реку. В реке ждет тебя твоя судьба.
Недолго раздумывая, купец последовал божественному совету. Через некоторое время вниз по течению реки купца выловил старик-рыбак. Он обогрел купца, дал ему свою одежду и предложил остаться в помощниках. Поскольку купец потерял все, что у него было, он согласился с предложением рыбака. В течение нескольких лет они с рыбаком ловили рыбу, и рыбак уже всерьез подумывал передать свое дело купцу, как вдруг однажды во сне перед купцом снова явился Бодхисаттва.
- Бросай все, - сказал Бодхисаттва, – и иди на восток. Там, на старом винограднике ты найдешь свою судьбу.
И снова купец последовал божественному совету, и через несколько дней пути на старом винограднике он встретил пожилого крестьянина. И снова купец остался в работниках у крестьянина и работал так несколько лет. И опять однажды во сне ему явился Бодхисаттва.
- Бросай все, - сказал Бодхисаттва, – и иди на юг. Там, в городе спроси торговца шерстью Мустафу и оставайся у него работать.
И вновь купец последовал божественному совету, и вскоре он начал работать под руководством Мустафы. Это продолжалось до тех пор, пока однажды ему снова не явился во сне Бодхисаттва.
- Бросай все, - сказал Бодхисаттва, – и открой лавку по продаже книг в этом городе.
И снова в очередной раз купец последовал божественному совету, и открыл лавку по продаже книг. Он с радостью встречал своих покупателей, помогал своим работникам, всегда приходил на помощь соседям, и люди вокруг считали купца воплощением Бодхисаттвы. И однажды купцу снова явился во сне Бодхисаттва.
- Теперь ты достиг своей судьбы, - сказал Бодхисаттва. – Больше я не буду к тебе приходить».

Мастер окончил рассказ, и мы посидели молча еще немного, словно вслушиваясь в отголоски смысла, эхом звучащие в наших сердцах…
Но вот Мастер встал и поставил на огонь маленький чайник с водой. Потом он неспешно начал взбалтывать заварку бамбуковой кистью. По прежнему молча, мы с Учителем внимали легкому шуму кипящей воды. Сердце мое снова и снова охватывал восторг перед тихим полумраком, царящим в комнате, цветком лотоса в плоской вазе, мотылькам на сумиэ. Сама атмосфера чайного домика, казалось, наполняла сердце спокойствием и радостью. Невольно мне вспомнились слова древнего мастера чайной церемонии:
«Самое главное – атмосфера нежности, самое важное – не противоречить другим».
Пришли мне на память также строчки Бо Цзюй-и:
«Как мне покойно!
И как я счастлив!»
Мастер разлил чай и подал нам. И снова восхищение охватило мое сердце: Мастер подал чай в тонких, почти прозрачных нежно-белых китайских чашках. Время, казалось, остановило свой бег. Мы неторопливо пили чай и в тихом наслаждении сопереживали сердечным чувствам друг друга…
И вот пришло время заканчивать чайную церемонию. С легкой печалью в сердце мы поставили свои чашки и пошли к выходу.
На берегу ручья тихо горел фонарь, но мотыльки больше не кружились. Казалось, и мотыльки, и звезды в небе устали и собрались на покой. Мы с Чжуан-цзы церемонно поклонились Мастеру, благодаря за чудесный вечер, и я отправился проводить Учителя.
Весь обратный путь мы молчали. Не хотелось нарушать словами ту атмосферу дружественности и нежности, которую создала чайная церемония. И даже когда я простился с Чжуан-цзы и отправился к Мастеру отдыхать, сердце мое еще долго не могло успокоиться…


***
Прошло несколько дней. Однажды днем Мастер опять пригласил меня на чайную церемонию.
- Наверно, у нас снова будет кто-нибудь в гостях? – спросил я.
- Да, - просто ответил Мастер. – Ван Вэй («Великий китайский поэт Ван Вэй!» - промелькнуло у меня в голове). Я пригласил его к шести вечера.
Я предложил, было, Мастеру свою помощь в подготовке к церемонии, но Мастер снова вежливо отказался. Тогда я пошел в свою комнату и занялся медитацией, успокаивая свой дух. Через некоторое время Мастер заглянул ко мне и сказал, что Ван Вэй пришел. Мы прошли в комнату, где сидел на подушке степенный мужчина в парадной одежде чиновника высокого ранга. Я приветствовал Ван Вэя церемонным поклоном. Совершенно не кичась своим рангом, Ван Вэй спокойно поклонился мне в ответ. Мы немного посидели в тишине, подготавливая свои сердца к предстоящей церемонии, потом Мастер поднялся и сказал:
- Прошу вас, дорогие гости. «Бегущие в никуда» приглашают нас провести с ними вечер.
Следом за Мастером мы отправились в сад.
Смеркалось. Вечер укутывал живописно разбросанные по саду валуны. Неожиданно у меня возникло ощущение какой-то нереальности происходящего, словно мы очутились в сказке или во сне. Таинственным образом сад Мастера изменился на какой-то другой, совершенно незнакомый. И вдруг я понял: Мастер установил в саду ширмы с нарисованными на них облаками. Эти ширмы скрыли и сосны, и бамбук, и даже ручей. Поэтому создавалось чудесное впечатление, будто мы находимся в таинственном заоблачном саду, среди облаков и камней. Потом я увидел, как Ван Вэй слегка улыбнулся и переглянулся с Мастером, и я никак не мог понять, почему. И только когда мы подходили к чайному домику, я понял: своим садом Мастер наяву воссоздал знаменитые строчки Ван Вэя:
«В безлюдном лесу
Со мною одни облака»
Восторг охватил мое сердце, и с новым чувством я посмотрел на сад. Заходящее солнце пронизывало ширмы, и облака, нарисованные на них, казались почти прозрачными. Мягкие тени, отбрасываемые камнями, слегка наползали на ширмы, которые покачивались под легким ветерком. В целом казалось, что облака на ширмах пребывают в бесконечном движении. «Словно в буддийском раю», - подумалось мне, и я вновь восхитился волшебным искусством Мастера чайной церемонии.
Внутри чайного домика царил таинственный полумрак. Сквозь небольшое окошко под самым потолком струился мягкий вечерний свет. Токонома дополнительно освещалась маленькой свечой, чье пламя легко дрожало под слабым ветерком, доносившимся снаружи. Небольшой свиток с каллиграфически начертанным изречением привлек мое внимание. Изречение гласило:
«Свое сердце
Кому могу я открыть?
Осеннему небу»
Невольно «припомнились мне великие поэты древности, знавшие, как любоваться тайным цветком сердца», и легкая печаль охватила мою душу. Потом я перевел свой взгляд на сумиэ. Тени от пламени свечи плясали по изображенным на бумаге облакам и горным пикам. Снова, как и в саду, мне показалось, что горные пики поют славу Богу и облака на рисунке плывут в неведомые дали. Мне припомнилась танка древнего поэта:
«Здесь, в горной глуши,
Друзья не заглянут ко мне –
Одни облака
Приходят, блуждая, к плетню
И снова куда-то плывут…»
И хотя печаль охватила мое сердце, с новой силой во мне вспыхнул восторг перед таинственным искусством Мастера, заставлявшим петь камни и лететь нарисованные облака. Пришло мне на ум также двустишие дзэн:
«Синие горы – сами собой синие горы,
Белые облака – сами собой белые облака».
Мы присели у токонома и долго любовались бегущими по сумиэ облаками и вслушивались в себя, но вот Мастер слегка откашлялся и тихо сказал:

«Мне в голову пришла одна история, рассказанная Чжуан-цзы. Далеко на пустынном Севере есть океан, и этот океан – водоем, сотворенный природой. Обитает в нем рыба шириной в несколько тысяч ли, длины же она неведомо какой и зовется она Кунь. Еще есть птица, и зовется она Пэн. Ее спина велика, как гора Тайшань, а ее крылья подобны туче, закрывшей небосклон. Раскачавшись на могучем вихре, она взмывает ввысь на девяносто тысяч ли и парит выше облаков в голубых небесах. Потом она летит на Юг и опускается в Южный океан. А болотный воробышек смеялся над ней, говоря: «Куда только ее несет? Вот я подпрыгну на пару локтей и возвращаюсь на землю. Так я и порхаю в кустах, а большего мне и не надо. И куда только несет эту птицу?» Такова разница между малым и великим».

Мастер окончил рассказ, и мы посидели молча еще немного, почтительно внимая наступившей тишине. Отзвуки Великого Единства, покрывающего небо и землю, сияли перед моим внутренним взором.
Потом Мастер занялся приготовлением к чаепитию, а мы, «просветленные легкой печалью», вслушивались в тихий шум кипящей воды. И вот, когда Мастер подал нам чай, меня вновь охватил восторг: чашки были тонкого китайского фарфора с бледно-голубыми разводами. Казалось, будто нам в руки дали маленькие чистые облака. О, как хорош был облачный чай, О, как волшебно прекрасен!..
Вечер закончился. Мы поблагодарили Мастера и в тихом молчании начали расходиться по домам. И мне вдруг пришли на память строчки великого Ван Вэя:
«Ухожу –
Не спрашивай больше, куда…
Белые облака…
Бездонная пропасть времен…»


***
Прошло несколько дней. Однажды вечером, когда я размышлял над словами Басё:
«Теперь, когда уже наполовину утвердилась в своих правах осень, и каждое утро, и каждый вечер вносят изменения в природу, я думаю: разве это не есть то, что именуют бренностью жизни?», -
Мастер чайной церемонии постучался ко мне в дверь и попросил разрешения войти. С радостью я встал и пошел, было, навстречу Мастеру, но он остановил меня и присел рядом со мной. «Мне хотелось бы пригласить Вас на утренний чай, - просто сказал Мастер. – У нас в гостях будет Сайгё. Согласны?» С радостью согласился я и снова предложил, было, свою помощь, но Мастер мягко отказался.
Моя утренняя медитация почти закончилась, когда Мастер постучал в двери. Быстро собравшись, я вышел вслед за Мастером. Во дворе нас дожидался мужчина средних лет, одетый в довольно изящный наряд странника. «Сайгё!» – мысленно обрадовался я встрече с поэтом. Его сандалии были с ремешками темно-синего цвета, на поясе вышиты ирисы, и к полям новой дорожной шляпы прикреплена свежая веточка ивы. Мы приветствовали друг друга поклонами, потом Мастер обратился к нам со словами:
- Прошу вас, дорогие гости. Сегодняшняя чайная церемония посвящена «Изящной простоте».
Мы тихо пошли вслед за Мастером по тропинке к чайному домику. Сад сиял.
Прозрачный утренний свет разливался первозданной свежестью. Только теперь, в утреннем свете, я смог по-настоящему оценить асимметричную гармонию сада камней. С первого взгляда казалось, что камни разбросаны как попало, но при более внимательном рассмотрении в расположении камней раскрывались таинственные глубины, словно бы вся бесконечная изменчивость мира была заключена в этих камнях. Юные сосны тянулись навстречу небу, лучи восходящего солнца играли в струях ручья, побеги бамбука шумели в утреннем ветерке…. Казалось, сад Мастера отображал собой весь мир, круговорот смертей-и-рождений, нирвану и чистую улыбку Великого Будды. Невольно мне вспомнились слова Тао Юань-миня:
«В этом, самом простом, я нашел настоящий смысл.
И хотел рассказать – да уже позабыл слова»
вспомнилось мне также двустишие «Дзэнрин»:
«Утренняя свежесть, возникающая только на час,
по существу не отличается от гигантской сосны,
живущей тысячи лет».
Глубокий смысл этих строчек проник в мое сердце, и я с новым чувством посмотрел на сад. Мы любовались садом Мастера, и, казалось, могли бы любоваться им целую вечность, открывая в саду все новые и новые глубины смысла. Светлая печаль пронизывала меня, и неземной покой наполнял мою душу…
Внутри чайного домика царил полумрак. Хотя большая часть комнаты была скрыта в тени, сквозь окно под потолком пробивалась яркая полоса света, удивительным образом ложившаяся на токонома. В изящной металлической вазе густого медного цвета вертикально располагался отрезок бамбука, плотные темно-зеленые листья которого ниспадали густой волной; ветка айвы, с которой были убраны почти все листья, свободно наклонена вниз. Я замер, пораженный тонким смыслом, раскрывшимся мне в тябана: ветка айвы навевала вдохновенную печаль, бамбук символизировал устремленность к возвышенному, а вся композиция в целом говорила и о прекрасной далекой старине, и о чудесной прелести природы, и о таинственном внутреннем мире каждого из нас… Я долго любовался тябана, потом перевел взгляд на веер, располагавшийся на пяти длинных вертикально расположенных отрезках бамбука, скрепленных в ряд. Развернутый веер без рисунка навевал легкую прохладу, и цветы в композиции, казалось, слегка подрагивали от набегающего ветерка.
И вот, когда мы полюбовались изящно устроенной композицией, Мастер начал рассказ:

«Мне вспомнилась одна история. Юань-мэнь сказал однажды своим монахам: «Существует поговорка: три дня могут сделать другого человеком. А что вы можете сказать о себе?» Прежде чем кто-либо сумел ответить, он тихо промолвил: «Тысяча».

Пораженному глубоким смыслом истории Мастера, мне снова невольно припомнились стихи из «Дзэнрин»:
«Тот поток, что, двигаясь, кажется, спит,
Слишком полон для звука и пены».
Вслушиваясь в оттенки смысла, возникающие в моем сердце, я едва заметил, как Мастер поднялся и начал готовиться к чаепитию. Внимая легкому шуму кипящей воды, я снова и снова дивился высокому искусству Мастера, умеющему выявлять прекрасное в обыденном, насыщать самые малые вещи значимостью вселенского масштаба. Мне вспомнились слова Кэнко-хоси:
«Ошибаться – это не что иное, как откладывать на потом дела, кои должно делать немедленно, и слишком торопиться с теми, кои должно делать не спеша. Праведный муж не должен скорбеть о грядущих днях и лунах. Жалеть следует лишь о том, что текущий миг пропадает впустую».
Мастер подал нам чай, и я вновь восхитился его тонким вкусом: чашки, в которых Мастер подал чай, были китайской работы с изящными лирическими пейзажами: бамбук, мостики, ручьи…
«Дух чань (дзэн) подобен вкусу чая», -
вспомнились мне слова Бодхидхармы, и я подумал, что сегодня Мастер в полной мере показал нам дух своего дзэн.
Снаружи тихо поднималось солнце, и, по мере того, как оно вставало, свет постепенно уходил из токонома. Когда токонома оказалась в тени, а свет переместился на боковую стенку, чайная церемония закончилась. А когда мы прощались, Сайгё попросил тушь, бумагу и каллиграфическим почерком написал для меня танка:
«При виде цветка,
Который живет,
Укрывшись под листьями,
Я испытываю такое чувство,
Словно вижу свою тайную любовь»


***
В тот день я проснулся раньше обычного. Шел мелкий осенний дождь. Выглянув в окно, чтобы полюбоваться восходом, я увидел в саду Мастера чайной церемонии. Не обращая внимания на дождь и сосредоточенно глядя прямо перед собой, Мастер увлеченно размахивал большим самурайским мечом над головой и вдруг - я даже не успел заметить, когда – наотмашь рассек толстое полено, поставленное стоймя. Я не решился рассказывать Мастеру об увиденном, боясь, что Мастеру может быть неловко оттого, что я заметил его утренние упражнения.
За завтраком мельком Мастер сообщил, что на вечер назначена чайная церемония, и он ожидает в гости Басё. Мастер спросил, буду ли я присутствовать на чайной церемонии, и я с радостью согласился.
- Тогда, - сказал Мастер, мне бы хотелось Вас попросить об одном одолжении. Басё в нашем городе совсем недавно и, возможно, он не совсем хорошо знает дорогу. Вы бы не могли отправиться за ним?
- С радостью, - ответил я, ибо и сам был не прочь повидать великого поэта.
После обеда я отправился к Басё. «Пребывать в безмятежном спокойствии – значит следовать Пути», - так размышлял я по дороге.
Пробиваясь сквозь хмурые осенние облака, нежаркое солнце золотило промытые дождем улицы. Листья уже начали облетать, но осенние травы только слегка пожухли. На обочине дороги по-прежнему торчал поглощенный бурьяном остов разбитой повозки. «Все, как всегда, как месяц, и год, и двадцать лет тому назад. Ничего в мире не меняется, и только мы…» - думал я, подходя к дому, где остановился Басё.
Я постучал в ворота, и дверь почти сразу отворилась. Высокий улыбающийся слуга, чем-то смутно похожий на Мураоку, спросил, зачем я пришел.
- Мне нужен Басё, - тихо ответил я.
Слуга пригласил меня внутрь, и мы пошли по залитому солнцем двору. По дороге слуга стал рассказывать мне какую-то смешную историю, но я его совершенно не слушал, думая о предстоящей встрече с поэтом. «Какой будет встреча? Что сказать?» – размышлял я.
Мы зашли в комнату. Прямо на татами сидел одетый в простую дорожную одежду человек с живыми умными глазами. Когда мы вошли, он что-то увлеченно писал тонкой кистью на небольшом листе бумаги. Басё, похоже, чувствовал себя как дома, и мне невольно вспомнились слова дзэн:
«Если вы не дома везде, вы не можете быть дома нигде».
Заметив нас, Басё быстро сделал еще несколько взмахов кистью и отложил ее в сторону. После обмена приветствиями я присел рядом с Басё и с почтением поинтересовался, что он писал.
- Хокку, - просто ответил Басё. – Почитайте.
Я с почтением взял протянутый листок бумаги с почти просохшей надписью и тихо прочел:
«Паук каким голосом
И что поет?
Осенний ветер…»
Басё едва заметно улыбнулся:
- Ну, что скажите?
- «Прошел дождь, и появилась молодая трава», - улыбнувшись в ответ, ответил я поэту его же словами.
Басё искренне рассмеялся:
- Прыгнула лягушка – всплеск воды.
Засмеялся и я. Мы заговорили о дзэн, потом незаметно перешли к этике самураев, и я вдруг вспомнил об утренних упражнениях Мастера. Спросил у Басё его мнение по поводу удара, и Басё (он тоже когда-то был самураем) ответил, что удар, должно быть, был отменный. «Однажды, - продолжал Басё, - я видел Мастера в бою. Он был непобедим». Басё говорил еще что-то, а мне подумалось о Великом Равновесии между началами «инь» и «ян», самым чудесным образом проявившемся в жизни Мастера чайной церемонии: ведь от непобедимого самурая до мастера чайной церемонии лежит расстояние в несколько жизней. Невольно вспомнилось мне дзэнское выражение:
«Путь – есть то, от чего нельзя уйти; то, от чего можно уйти, не есть Путь» -
и я просветленно вздохнул.
Вскоре мы отправились на вечерний чай. Мастер приветствовал нас у входа и сообщил, что сегодня нас ждут «Песни странника».
Мы вошли в сад. Почти сразу я вспомнил слова Мастера: «Мы не можем изменить сад, но мы можем сместить акценты, и тогда восприятие сада тоже изменится». В тот раз я подивился словам Мастера, но теперь осознал все их глубокое значение: в лучах заходящего солнца сад, казалось, полностью переменился. По всему саду покачивались мягкие тени от сосен, камни сложились в какой-то таинственный узор, ручей в глубине сада еле слышно журчал и даже бамбук, казалось, шумел по-осеннему. «Вот и осень, - подумалось мне, - недолгие теплые дни. Вот-вот зашумит холодный ветер, и полетят последние желтые листья…» Невольно мне вспомнились строчки «Дзэнрин»:
«У тебя есть сомнения – просто смотри на сентябрь, взгляни на октябрь!
Эти желтые листья, падающие, падающие и покрывающие гору и реку»
пришла мне на память также древняя танка:
«В саду, где одиноко
Куст хаги облетает,
Осенний ветер.
Вечернее солнце
Садится за стеной».
И, хотя хаги в саду не рос, печаль пронизывала мое сердце как никогда.
Внутри чайного домика тоже, казалось, поселилась осенняя тишина. Стены по углам (казалось) поросли нежным светло-зеленым мхом, пустота и прохлада навевали печаль.
В токонома в слегка обрызганной водой серо-голубой керамической вазе с рисунком в виде грубой черной штриховки плавно поднималась вверх одинокая ветка сосны. С ветки были убраны все лишние сучки, на оставшихся пушились темно-зеленые иголки. Внизу, возвышаясь над вазой на каких-нибудь два дюйма, ярко белел полураскрытый бутон хризантемы. Невольно я замер, пораженный увиденным; на память мне пришли слова Ясиро Юкио:
«Никогда так не думаешь о друге, как глядя на снег, луну или цветы».
Вот и я с печалью вспомнил о своих потерянных друзьях, раскиданных судьбой по всему миру. Мне припомнилась древняя танка:
«Отрешенный,
И я печаль
Узнал.
Птицы поднимаются с болот
В осенних сумерках»
Я еще посидел немного перед тябана, потом взгляд мой упал на сумиэ, и я снова замер от восхищения: тонкими, еле заметными штрихами на голой ветке сосны был нарисован одинокий взъерошенный ворон. Невольно на память мне пришла хокку Басё о вороне, и я опять подивился великому искусству Мастера. Чувство восторга охватило мое сердце, и долго сидел я в молчании, всматриваясь в чудесные вещи.
Потом Мастер начал рассказ:

«Послушайте, пожалуйста, одну историю.
Пай-юань, Мастер Дзэн династии Сун, написал стихотворение:
Где живут другие,
Я не живу.
Куда идут другие,
Я не иду.
Это не значит отвергать
Общение с другими:
Я только хочу сделать
Черное отличным от белого».

Мастер замолчал, затем начал подготовку к чаепитию. Мы с Басё тихо внимали отзвукам смысла, звучавшим в душе. Снаружи едва слышно забарабанил дождь. И вот Мастер подал нам чай, и я снова восхитился его вкусом: чашки были грубой японской работы с разводами от дыма печи, в которой их обжигали. Увлажненные водой, чашки ожили, казалось, по ним заструились легкие, едва заметные узоры.
Потрясенный искусством Мастера, с просветленной душой долго всматривался я в себя и внимал своему внутреннему взору…


***
«Каждый связан тем, что он культивирует», -
говорил Чжуан-цзы. И вот однажды мне вдруг показалось, что я успел слишком привязаться душой к мастеру чайной церемонии и его гостям, и тогда, как мне ни жаль было покидать гостеприимный дом, я попрощался и ушел. Когда я выходил из дома Мастера, мне припомнились слова одного японского писателя:
«Сны той ночи, о которой Нарихира писал: «Сон это или явь?», обернулись» облаками, обернулись дождем, и больше их нет. Прошлое имело старые сны, настоящее имеет новые сны. Если не удается обнаружить во сне реальность, кто знает, не окажется ли то, что принимаешь за реальность, сном…»

…Иногда я думаю: кто был мой Мастер чайной церемонии. Великий Будда? Бог? Или, может быть, это был я?
«Кругом весна.
Тысячи цветов расцвели в своей красоте.
Для чего? Для кого?»