«Я был журавлем на стене – прекрасный был вид»
Гвион
И вот однажды ему приснилось, что он снова стал школьником и видит чудесные сны.
…Ему приснилось, что он превратился в оленя. Он легко бегал на свободе среди дубов священной рощи, пока не появилась охотница в пурпурно-красном хитоне. Он бросился бежать, но охотница бегала не хуже. Отбросив лук и стрелы, светловолосая охотницы все гнала, гнала его, пока не набросила прочную сеть. Вырываясь, он сделал неверный шаг и упал на колени – охотница тут же толчком опрокинула его на бок и ловко связала. Затем охотница поднялась и победно поставила ногу в кожаной сандалии на его шею. Он вздрогнул. И вдруг почувствовал, что несмотря на страх перед охотницей, ему было удивительно приятно чувствовать на себе ее легкую ступню, удивительно хорошо…
И тут Рассказов проснулся. Посмотрел на часы и в ужасе вскочил с постели: до начала уроков оставалось пятнадцать минут. Бегом умылся, почистил зубы, надел рубашку, брюки, свитер, кроссовки, схватил сумку с тетрадями и, на ходу натягивая куртку, побежал в школу. День наступил.
…Он был влюблен в Настасью Петровну, учительницу русского языка и литературы. Сколько раз он любовался ей на уроках, сколько высматривал на перемене, сколько раз тайком провожал до дома, никак не решаясь признаться. Каждый вечер, засыпая, он вспоминал лицо Настасьи Петровны, чудесные светлые волосы, зеленые глаза, серебряные браслеты на руках, ухоженные пальчики с розовым лаком на ногтях, серую кофточку, из-под которой едва заметно выступали маленькие упругие груди, темно-коричневую юбку, открывающую красивые ноги в маленьких (тридцать шестой размер) сапожках на высоком каблуке. Иногда Рассказов думал, что Настасья Петровна красива, как сама Прекрасная Елена. Может, даже еще красивее…
На уроках он садился на первую парту, прямо перед любимой учительницей, и смотрел на нее восхищенными глазами и с благоговением ловил каждое слово. Опасаясь, что ученики начнут над ним подтрунивать, Рассказов старался ничем не выдавать своей любви. Но сегодня не выдержал - уронил карандаш и нагнулся под парту прямо к ножкам Настасьи Петровны. Сапожки учительницы были такие маленькие, такие чистенькие, так упоительно блестели, что просто хотелось поцеловать. Но он боялся, чтобы не заметили другие, поэтому только протянул руку и слегка дотронулся до мыска левого сапога Настасьи Петровны. И потом, замирая от счастья, поднес пальцы к губам…
- Знаешь, - неизвестно почему сказал Рассказову Сергей Камоэнс, когда они шли домой, - Настасья Петровна разводится с мужем.
- Откуда ты знаешь? – удивился Рассказов.
- Да я же живу с ней на одном этаже, - пояснил Камоэнс. – У нас это все знают…
«Разводятся! – с неожиданной радостью повторил про себя Рассказов. - Может, я что-нибудь могу для Настасьи Петровны сделать?..»
Следующий день прошел словно в тумане. Он совершенно не слушал наставления учителей, ожидая встречи с любимой учительницей (русский язык был последним). И вот настал урок русского языка. Все шло как обычно, и Рассказов снова уронил карандаш под парту, но когда прозвенел звонок, Настасья Петровна неожиданно сказала:
- Рассказов, останься.
Он похолодел. «Неужели Настасья Петровна о чем-то догадалась?» – размышлял он все время, пока ученики выходили из класса. Страх, что чувства его будут раскрыты, что учительница прикажет никогда больше так не делать и запретит сидеть на первой парте, сковывал Рассказова и не позволял пошевелиться. И в то же время какое-то чудесное неведомое чувство все больше и больше охватывало его, не позволяя спокойно усидеть на месте…
Когда все вышли, Настасья Петровна внимательно посмотрела на него и подала ключ: «Закрой двери». Он побежал выполнять приказание. Закрыв двери, повернулся к учительнице. Настасья Петровна сидела вполоборота к нему, слегка откинувшись на стуле и внимательно глядя на него. Правую ногу учительница небрежно закинула на левую и слегка покачивала носком сапога: вперед-назад, вперед-назад…
Словно зачарованный, следил Рассказов за раскачивающейся ножкой. Его сердце, казалось, тоже начало незаметно раскачиваться в груди вслед за ступней учительницы: вперед-назад, вперед-назад… Мучительно хотелось упасть перед Настасьей Петровной на колени и покрывать поцелуями ее маленькие сапоги и умолять, без конца умолять продлить этот миг…
Не отрывая от него взгляда, Настасья Петровна взяла со стола бумажку, небрежно скомкала и уронила на пол. Машинально Рассказов бросился поднимать бумажку и вдруг увидел, что нога учительницы больше не раскачивается, но тянется, тянется вверх, все выше и выше, прямо к его лицу…
Тысячи мыслей пронеслись перед ним. Снова и снова он боролся с волшебным искушением упасть к ногам любимой учительницы, прижаться лицом к ее сапожкам и признаться в любви, но все его воспитание, тысячи правил, запретов, догм мешали это сделать… Он почувствовал себя загнанным оленем, словно больше некуда бежать и остается лишь смиренно упасть на колени перед прекрасной победительницей. Долю секунды длились размышления Рассказова, пока ножка Настасьи Петровны поднималась к нему, и, наконец, он принял решение. Он рухнул перед учительницей на колени и на мгновение, всего на мгновение прижался губами к носку сапога. Настасья Петровна тут же опустила ножку вниз. Он, не раздумывая, наклонился вслед за ногой учительницы и снова коснулся губами ее сапога.
Настасья Петровна медленно поставила ногу на пол. Он поднялся и встал перед учительницей, не смея поднять глаза. От стыда его лицо горело, хотелось броситься колени и умолять простить его за святотатство.
- Рассказов, - проговорила учительница, - у меня есть к тебе одна маленькая просьба.
Он хотел, было, сказать, что для Настасьи Петровны готов сделать все, что угодно, но постеснялся своего голоса.
- Так вот, - продолжала учительница, - мне нужно сдать сапоги в ремонт. Сделаешь это для меня?
- Конечно, Настасья Петровна, - он насилу удержался от того, чтобы снова не упасть к ногам любимой учительницы. – Я сделаю все, что вы скажете…
- Вот и хорошо, - кивнула Настасья Петровна. – Надеюсь, ты понимаешь, что все случившееся (она подчеркнула слово «все») должно остаться между нами?
- Да, Настасья Петровна, - обрадовался он, - спасибо Вам…
- Не за что, - проговорила учительница. – Помоги мне снять сапоги и одеть туфли.
И он еще раз упал перед учительницей на колени. Бережно, очень бережно расстегнул сапожки Настасьи Петровны. Потом приподнял правую ножку учительницы, снял сапог и надел черную туфельку. То же самое проделал с левой ножкой Настасьи Петровны.
- Молодец, - похвалила учительница. – Отнесешь сапоги в ремонт, дождешься, пока поставят набойки, и принесешь ко мне домой. Знаешь, где я живу?
- Да, Настасья Петровна, - кивнул он, все еще не смея подняться с колен.
- Прекрасно, - голос учительницы потеплел. – Так я жду тебя. Иди же…
Рассказов прижал к груди сапожки Настасьи Петровны и побежал к выходу.
И потом, в очереди к сапожнику, и на обратном пути он ни на секунду не усомнился в правильности того, что он делает. Он был счастлив, счастлив, как никогда...
Когда он пришел к Настасье Петровне, та встретила его в красивом домашнем халатике и в красных туфельках на босую ногу. Сверху большой сумки с вещами, выставленной прямо в коридор, лежала фотография какого-то мужчины. «Муж Настасьи Петровны», - подумал Рассказов. Он хотел нагнуться и поближе рассмотреть фотографию в деревянной рамке, но учительница придержала его за плечо (чуть слышно звякнули серебряные браслеты):
- Пойдем. Хочешь чаю?
- Да, - согласился Рассказов.
Вообще-то чая он не хотел, но провести еще минутку рядом с Настасьей Петровной.… Об этом он не мог и мечтать.
Учительница повернулась и пошла вглубь квартиры. Сбросив кроссовки, он робко прошел за ней.
Кухонный стол покрывала белая скатерть с двумя алыми салфетками, на которых стояли бокалы на длинных ножках. В левом верхнем углу салфеток были нарисованы изящные белые голубки. Посередине стола – хрустальная ваза с фруктами, коробка печения и большая бутылка красного вина.
- Открывай, - показала Настасья Петровна на бутылку. – Возьми штопор.
- А как же чай? – по инерции спросил он и тут же прикусил язык.
- Успеешь, - едва заметно улыбнулась учительница, присаживаясь за стол.
Дрожащими от волнения руками Рассказов открыл бутылку. Разлил вино по бокалам и сел на стул напротив. Нельзя сказать, чтобы он раньше не пил вина, но такое вкусное он пил впервые.
Помолчали. Во все глаза он смотрел на Настасью Петровну, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Время от времени слышно было, как за окном шумели проезжающие машины.
Она была красива, красива как никогда. Черепаховый обруч в ее волосах казался короной, распахнувшийся халатик открывал длинные крепкие ноги, красные туфельки сияли. Вдруг учительница слегка откинулась назад, медленно протянула правую ступню и положила ему между ног. Рассказов почувствовал, как напрягся росток бамбука, и покраснел от стыда и какого-то тайного удовольствия.
- Может быть, пройдем в комнату? – спросила Настасья Петровна, слегка надавливая туфелькой.
- Да, - словно в тумане ответил он. Мысли в голове путались, и хотелось только одного: доставить ей такое же удовольствие.
Настасья Петровна встала и пошла в спальню. Он бросился следом. В комнате учительница включила магнитофон (нежными голосами зазвенели далекие флейты) и присела на большой диван, покрытый синим клетчатым покрывалом. По периметру покрывала шел рисунок бесконечного лабиринта – меандра. Чуть слева над головой Настасьи Петровны висела большая семейная фотография, изображавшая юную Настасью Петровну, ее маму и бабушку. Все женщины были похожи друг на друга.
- Иди сюда, - позвала учительница, слегка распахивая халатик. Открылся золотистый треугольник волос.
Он прошел ближе.
- Разденься, - снова приказала Настасья Петровна.
- Что?
- Сними одежду.
Рассказов начал быстро раздеваться, ожидая нового приказания и в то же время опасаясь его.
- Стань передо мной на колени, - сдержанным тоном проговорила учительница, и вдруг не выдержала: - Быстрей же, быстрей!..
Недоумевая, опустился на колени, и вдруг она схватила его голову и прижала к бутону любви:
- Целуй же, целуй меня, - простонала Настасья Петровна, откидываясь на диван, - выпей меня всю до последней капли…
Рассказов закрыл глаза и прильнул губами к своей Прекрасной Елене. Он целовал ее, целовал до самозабвения, приноравливаясь к льющейся мелодии флейт и легких скрипок. Потом захотелось разнообразить поцелуй, и он несколько раз провел кончиком языка сверху вниз. Настасья Петровна застонала от наслаждения, еще сильнее прижав к себе его голову. Браслет на руке учительницы слегка царапнул по Рассказова по шее. И тогда он начал снова и снова водить языком по цветку, пока Настасья Петровна не забилась всем телом, крепче и крепче прижимая его к себе …
И вот, совершенно обессиленная, учительница откинулась на диван, по-прежнему прижимая его голову. И он отдыхал вместе с ней.
И тут он заметил, что теперь, когда он просто лежит, прижавшись к животу учительницы и разглядывая бесконечный лабиринт меандра на сбившемся покрывале, его меч неожиданно пришел в возбуждение. Он еще раз нежно прикоснулся губами к цветку Настасьи Петровны, но учительница оттолкнула его.
- Ложись, - сказала она. – Я покажу, как надо.
Настасья Петровна встала и уложила его на свое место. Сбросив халат, легко села сверху. Ритм музыки поменялся. Зазвучали далекие барабаны, запели акустические гитары. Медленно, очень медленно, учительница начала двигаться вверх и вниз. Он хотел, было, ускорить движение и даже, забывшись, положил Настасье Петровне на плечо свою руку, но она лишь слегка укусила его, продолжая двигаться все так же медленно.
Но вскоре учительница и сама заметно возбудилась, движения ее стали все быстрее, и вдруг, совершенно неожиданно, Настасья Петровна дала Рассказову пощечину. Звякнули серебряные браслеты. Потом еще раз, еще... Было больно, но от ударов, нанесенных рукой учительницы, он почувствовал прилив возбуждения. Ему одновременно хотелось, чтобы пощечины сыпались еще и еще, и Настасья Петровна вечно скакала на нем, и в то же самое время ему хотелось умереть под своей учительницей, излиться, раствориться в ней целиком, отдав себя без остатка…
Они кончили одновременно. Настасья Петровна отрешенно повалилась на диван, он упал к ее ногам. Учительница рассеянно пошарила левой ногой в поисках опоры и опустила ему на грудь. Опустошенный, совершенно забывшийся Рассказов медленно приходил в себя. Ему казалось совершенно невероятным сегодняшнее приключение. Снова и снова он словно со стороны видел себя, как он целовал сапожки Настасьи Петровны, как прижимался к ее цветку, как умирал под ней на диване.… И только легкая ножка учительницы, стоящая у него на груди, казалось, говорила ему, что все это действительно было. Он нежно погладил маленькую ступню.
Настасья Петровна убрала ногу и поднялась.
- Одевайся. Тебе пора.
Рассказов встал и начал одеваться. Учительница тоже надела халат и туфельки.
- Постой-ка, - вдруг проговорила она. – Дай я погляжу на тебя.
И Настасья Петровна посмотрела ему в лицо долгим пронзительным взглядом. В ответном взгляде он постарался показать всю свою любовь, всю признательность.
- Ладно, - махнула рукой учительница. – Иди. Я дала все, что могла…
…Назавтра (о, как ждал Рассказов завтра!) он с трудом дождался урока русского языка. С замирающим сердцем он думал о том, что сказать Настасье Петровне, как постараться ни словом, ни жестом не выдать своих чувств. Он даже хотел, было, на переменке сбегать за цветами, и только боязнь выдать их тайну удержала его.
И вот настал урок русского языка. Неожиданно в класс вошла вовсе не Настасья Петровна, а совершенно незнакомая женщина.
- Здравствуйте, дети, - сказала незнакомая учительница и улыбнулась какой-то хищной улыбкой. – Настасья Петровна больше у вас не работает. Теперь русский язык буду вести я. Звать меня…
Больше он ничего не слышал, класс плыл перед глазами, и голос учительницы звучал как похоронный набат…
После урока Рассказов бросился домой к Настасье Петровне. Купил ярко-красные розы и побежал, полетел со всех ног к любимой женщине.
- Увы, - посетовала хозяйка квартиры, в которой он вчера был (да, полно, был ли он здесь в самом деле? Без Настасьи Петровны и квартира, казалось, стала совсем другой, чужой и враждебной. И только сумка с вещами бывшего мужа все еще стояла в прихожей). – Настасья Петровна уехала и не оставила адреса. Уехала, словно ее никогда и не было…
«А я, как же я? - хотелось крикнуть ему в ответ. – Меня, что, тоже здесь не было?.. Или все это было только во сне? А, может, и Настасья Петровна мне только приснилась? И сам я лишь чей-то сон?..»
И тут Рассказов проснулся.