ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1.
Иссеченная колесами бесчисленных телег пустынная дорога вливалась в распахнутые ворота в два человеческих роста высотой. Возле них скучали, привалившись к каменным стенам, стражники в кое-где тронутых ржавчиной кольчугах. Они лениво покосились на меня, когда я проходил мимо, и вернулись к бесконечному созерцанию нависавших над их головами гор.
Дорога перешла в узкую улочку, с обеих сторон зажатую высокими – в некоторых насчитывалось по три-четыре этажа – домами, а она, в свою очередь, ветвилась между ними, теряясь в подворотнях, разливаясь до огромных площадей с фонтанами и бледными деревьями. Одна-единственная улица, заполнившая весь город – так казалось мне тогда.
Солнце, уже по-осеннему нежаркое, щедро изливало вниз свой слепящий свет. Густые черные тени прочерчивали булыжники мостовых и фасады зданий, карабкались по обветшалым стенам.
Это было странное место, несущее на себе печать угасания и страха. Я долго бродил по улицам, стараясь не попадать под палящие лучи, но за все это время мне не встретилось ни единого человека – только откуда-то доносились обрывки усталой семейной склоки.
Мне невольно вспомнились те мрачные легенды, которыми рано или поздно обрастают все большие города, имеющие и своих призраков, и своих покровителей. Об Эдвакке, этом сумрачном страже перевала между двумя враждующими странами, ходило немало жутких историй, таких, какие рассказываются зимним вечером у камина, и сейчас, среди бела дня, я начинал верить им.
До полудня я бродил по городу, наблюдая за силуэтами людей в узких оконцах, а когда солнце достигло вершины своего пути, решил заглянуть в один из попавшихся мне по дороге трактиров.
Здесь царил полумрак, давно немытые и оплетенные паутиной окна почти не пропускали света. В помещении кроме меня был лишь один человек – усталого вида мужчина лет шестидесяти, терший, и, похоже, уже давно, стол грязной тряпкой. Чище тот от этого естественно не становился.
Меня мужчина заметил не сразу, а когда его тусклый взгляд, наконец, остановился на моем лице, он лишь презрительно и печально хмыкнул:
- Ищешь приключений?
Я в ответ пожал плечами:
- Мой тебе совет: уходи, пока можешь. Беги отсюда.
- Почему?
- Увидишь, - коротко отозвался старик. – На закате.
Не услышь я этих слов, я спокойно покинул бы Эдвакк, но сейчас, поддавшись любопытству, решил задержаться. Я не боялся ни тьмы, ни того, что она несла с собою.
Вскоре я покинул трактир и не многим позже вышел на главную площадь. Здесь несколько лавочников с непонятной тоской проводили меня глазами, даже не попытавшись всучить какой-нибудь товар. Пара детишек тихо играла на ступенях дворца, многие окна которого, как я заметил, были выбиты.
При взгляде на это тихое запустение, я почти внял голосу рассудка, призывающему меня последовать совету старого трактирщика. Почти я говорю потому, что, хотя и направился к воротам, но к тем, которые должны были находиться на противоположной стороне города, а не к тем, через которые вошел.
Фасады домов, строгие, бурые, кое-где гладкие, но чаще щербатые и все в потеках… Мостовые, залитые отражающимся от них и ударяющим по глазам солнечным светом… Плывущие где-то в вышине крыши, острые, словно зубы, впивающиеся в небеса… Гротескные истуканы, тут и там выглядывающие из-под темных арок или по колено стоявшие в обмелевших фонтанах, провожающие меня долгими неподвижными взглядами, когда я проходил мимо них…
Я заблудился, блуждая в бесконечном лабиринте улочек.
Потянуло прохладой, а тени как-то неожиданно быстро вытянулись, со всей сторон обступая солнечные пятна. Небо на востоке уже потемнело, нависнув над самой землей и, казалось, задевало верхушки гор, цеплялось за невидимые отсюда Великие Стены Этина и Торреата. А прямо над моей головой висела бледная монета полной луны, еще призрачная, но уже готовящаяся поспорить с солнцем.
Пока я смотрел на закат, окончательно стемнело. Я люблю наблюдать закаты и рассветы, когда стираются грани между Днем и Ночью, Тьмой и Светом.
Ветер набрал силу, холод пробирал до костей.
По улице, прижимаясь к стенам домов, пронеслась согнувшаяся под тяжестью корзин женщина. Ее глаза, мутные и напуганные, на миг скользнули по моему лицу, затем она передернула плечами и скрылась в подворотне.
Последний луч солнца умер.
Ударил колокол. Низкий вибрирующий звук прокатился по Эдвакку, взмыл над крышами и раскололся под самой луной, обрушившись вниз.
И тогда город преобразился. Пыль времен устилала улицы, обветренные, сожженные дневным зноем камни, полу разрушившиеся арки. Трещины морщинами побежали по лицам статуй, и лишь шелест песка да свист ветра развеивали безмолвие.
Город принадлежал смерти. Она безраздельно властвовала над пылью и прахом, над руинами – памятью искусства древних зодчих. Иногда в пыли виднелись человеческие останки, кости белели во мгле.
Чья бы воля не обрекла этот город на проклятие и гибель, смерть приняла его в свои объятия.
Я продолжал блуждать по неузнаваемо изменившимся улицам Эдвакка, ощущая устремленные мне в спину горящие ненавистью взгляды. Вот тень впереди меня чуть сместилась вправо…
Тогда я впервые испытал то чувство отвращения, которое впоследствии не раз накатывало на меня, когда я сталкивался с алларитами. Тяжелый дух жаждущего крови безумия окутал меня, и какая-то волчья часть моей души ответила ему. Это ощущение нельзя описать словами – я знал лишь, что лишенное разума существо, таящееся за камнями, движимо одним слепым желанием убивать.
Тварь шумно втянула воздух, принюхиваясь. Затем словно бы когти скользнули по камню. Чуть слышный то ли всхлип, то ли вздох снова прошелестел во мраке, и я надеялся, что тварь не решиться напасть, почуяв, что перед ней не человек. Или пусть бы уж нападала скорее, потому что ждать было страшнее всего.
Я сделал шаг вперед, теперь отчетливо слыша ее прерывистое дыхание.
Она выскользнула из мрака, стремительная, как змея, маленькая сгорбленная фигурка, и я поразился силе, заключенной в этом тщедушном теле.
Когда я изменил облик, мир вокруг выцвел, множество неразличимых до того запахов накатили на меня, слух обострился. Теперь я черпал силу из той тьмы, что окружала меня.
Все кончилось быстро. Остался лишь гул в голове, странно похожий на эхо колокола, дрожь, сотрясающая все мое тело да корчащаяся в пыли тварь, багровые угли глаз которой еще тлели умирающей болью.
Я поднялся, рукавом вытер испачканные кровью губы. Сплюнул, чтобы хоть как-то отогнать стоявший во рту отвратительный привкус.
Я чувствовал тяжелые взгляды, со всех сторон устремленные на меня, когда я проходил по пыльной улице. Порою мне удавалось разглядеть мигнувшие во мраке глаза, в которых отражалась огромная полная луна.
Никто не пытался остановить меня, и ворота, створы которых лежали на земле искореженной грудой металла, отыскались удивительно быстро. Пыльная разбитая дорога, такая же, как та, что вливалась в город с другой стороны, теперь спешила прочь по полям, сейчас засыпанным буроватой пылью и поросшим кое-где высохшей травой. На расстоянии полета стрелы от ворот по обе стороны от дороги стояли, словно мрачные часовые, каменные столбы, иссеченные бесчисленными дождями, все в трещинах и рытвинах.
Сзади меня раздался отчаянный, полный ужаса писк. Что-то и серое прошмыгнуло мимо меня столь стремительно, что я не успел рассмотреть его. Следом возникла кошка – поджарая, дымчато-серая с горящими желто-зелеными глазами. Я едва не рассмеялся, столь неожиданной казалась эта сцена на улице мертвого города. Правда, в следующий момент мне стало уже не до смеха.
Кошка неожиданно прекратила преследование. Ее шерсть поднялась дыбом, глаза вспыхнули, словно поймав луч света. Она зашипела, затем медленно попятилась. А серый зверек, не то крыса, не то еще кто-то, за которым она гналась, лежал без движения между двумя темными столбами. Снова где-то очень далеко ударил колокол, и его звук воскресил в моей памяти старую сказку-легенду, хоть и не имеющую отношения к Эдвакку, а все же до боли напоминающую ту ситуацию, в которой я оказался. Были в ней и не те вампиры и оборотни, и проклятие, и колокол: «и тот, кто хоть раз услышит его звон, никогда не сможет миновать безголосых стражей». Слишком отчетливо вспомнились эти слова, в которые я когда-то с замиранием сердца вслушивался в теплой комнате у огня. Сейчас же меня окружали лишь руины да пробирающий до костей холод, принесенный ветром.
Я двинулся вперед, осторожно ступая среди обломков, которые различал гораздо четче, чем мог бы человек при свете дня. Вот сорванные с петель занесенные песком ворота остались позади, и пустые бойницы смотрели мне в спину.
Когда я поравнялся со столбами, сила которых, струясь над мертвой землей, кольцом опоясывала весь город, они задрожали, струйки песка каскадами побежали из трещин, и нечто незримое преградило мне путь. Я лишь коснулся его, но и мимолетного прикосновения хватило, чтобы невидимая паутина прочно обвила меня, не давая сдвинуться с места.
Я вновь оборотился, и со всей силой, многократно возросшей с переменой облика, рванулся из призрачных тенет. Лишь дрожь камней да шепот песка, тихо отмеряющего мгновения, был мне ответом.
Где-то прокричал петух, и, разбуженное его гортанным голосом, из-за горизонта выкатилось солнце. Там, где его лучи касались городских стен, они стряхивали с себя оковы древности и запустения, возносясь ввысь грозными и неприступными бастионами. Только столбы-стражи остались стоять, такие же темные и старые, как и прежде.
Солнце медленно поднималось, и низвергающийся с вышины свет делался все нестерпимей, и негде было спрятаться от него.
Казалось, прошли столетия, когда моего слуха коснулся шелест, превратившийся затем в свист рассекаемого воздуха. Мне на лицо неожиданно упала тень, хотя ни одна туча не набралась смелости соперничать со светилом. Повеяло холодом. Каменные стражи в последний раз вздрогнули, и с печальным вздохом держащая меня паутина исчезла.
- Иди, - прошептал ледяной ветер, и унесся куда-то.