Экзаменов боятся все. И неважно - учил ты или не учил. Существует определенная фаза тревожности, предваряющая процедуру сдачи экзамена, и возникает она рефлекторно, независимо от знания или незнания предмета.
Знание или незнание выясняется только в тот момент, когда берешь билет. В редких случаях выясняется полный, клинический идиотизм, повлиять на который не может ни фактор удачи (везения), ни наличие памяти.
У меня учился студент, которому на государственных экзаменах досталось что-то по дошкольникам. Так вот на вопрос «Когда ребенок начинает ходить?», он беззастенчиво ответил:
- Ну, месяца в два-три.
Комиссия ахнула:
- Во сколько? Да где ж вы видели такого ребенка?!
Студент тут же надел на себя маску значимости и заявил:
- А если он – Шварцнеггер?
Вот яркий пример. Но ему в итоге не повезло: поставили «два». Глупо, конечно, со стороны комиссии, поскольку на будущий год он пришел с тем же уровнем идиотизма и амбиций.
Принимая экзамен у студентов, надо себя жалеть – это я поняла уже давно. Положительную оценку надо ставить в двух случаях: если пройденный материал усвоен хорошо или если не усвоен вовсе.
Вытягивать из студентов отсутствующие знания утомительно и бесполезно. К тому же при этом чувствуешь себя полной дурой, а уж кем себя в этот момент чувствует студент, остается только предполагать. Процесс выуживания якобы пройденного и якобы выученного материала становится кошмаром, а со стороны выглядит как репетиция драмкружка в психиатрической клиники имени Скворцова – Степанова.
На первом курсе института мы сдавали интереснейший предмет – «Зарубежная литература». Ну, это, конечно, кому как, то есть кому-то интереснейший, а кому-то недоступнейший. И была у нас в группе девочка Люба Кулюшина. Ей достался Корнель и его трагедия «Сид». Через 40 минут отчаявшаяся преподавательница умоляла Любу рассказать хотя бы фабулу произведения – причем, в общих словах.
- Он пошел…- грустно сказала Люба.
- Кто «пошел», Кулюшина?
- Сид пошел.
- Прекрасно! – дело сдвинулось с мертвой точки и щеки преподавательницы порозовели: Кулюшина вспомнила имя главного героя.
- И куда же Сид пошел?
- К ней.
Эта была полная безнадега.
- К кому «к ней», Кулюшина?
- К любимой.
Дальше, дальше - то что?
- Он ей говорит…
Руки преподавательницы потянулись к сумочке, где лежал валидол.
- Кулюшина, кто говорит и кому?
- Сид – любимой.
- Хотелось бы узнать, что говорит Сид любимой?
Причем, хотелось бы не только преподавательнице, но и всем нам, поскольку корнелевская драматургия в изложении Кулюшиной звучала хоть и диковато, но завораживало покруче любого детектива. Затаив дыхание, вся группа ждала продолжения.
- Он говорит ей: «Любимая!» - на одной ноте взвыла Люба.
- Дальше, дальше, Колюшина!
- Любимая! – не снижая оборотов заунывно протрубила Люба.
- А дальше?!
- Дальше не помню.
Валидол не помог – преподавательница месяц провела на больничном, а Любу отчислили с первого курса.