Многое зависит от взгляда вокруг. Жена как-то сказала, что рынки сейчас стали такими, какими они должны быть. Похожими на восточные базары. Яркими, бурными и неожиданными. Средоточием человеческой цивилизации. Там есть все.
Думаю, она права. Я живу в одном квартале от Центрального рынка, и скупаюсь там каждые выходные. Семья большая: три мужика меня с детьми, жена, кошка, два аквариума рыбок и мои родители. Тяжести приходится перетаскивать немалые, а супруга моя органически не способна торговаться. Либо берет, либо молча разворачивается и уходит. Вообще, она сторонник троглодитского образа жизни: «Что мужик с охоты приволок, то и готовлю». Так что рынок на мне.
От нашего дома к Центральному рынку можно пройти, обойдя трамвайный парк с двух сторон. Если обходить снизу, то через дорогу от нашего дома начинается грандиозный блошиный рынок. Он тянется вдоль стены трампарка до самого Центрального, того места, где располагается его хозяйственная часть и торговля с машин. Эта стена и торговцы бэ-у под ней именуются в народе Великой Китайской стеной. В связи с таким взаиморасположением «блошинки» и жилого дома, наши мусорные контейнеры пользуются неизменной популярностью у прирыночных бомжей и собак. Если же подняться вверх и пройти через колодец двора между нашим домом и соседними, очутишься в самом сердце города, среди бутиков, ювелирных салонов, универмагов бытовой и компьютерной техники и прочих навороченных магазинов. Пройдя квартал всего этого великолепия, снова очутишься на Центральном рынке. Чем вам не парадное лицо и печальная изнанка жизни?
На самом рынке тоже, чего только не насмотришься, не наслушаешься… Два часа бегаю по рынку, три - рассказываю жене анекдоты о том, как бегал. А с иными друзьями встречаешься только там, тут же и новости узнаешь, договариваешься о делах. А просто так - позвонить, поговорить - ей Богу, недосуг. Клуб по интересам, да и только. Но сам рынок - это, конечно, отдельная история. Я же хочу рассказать о персонаже прирыночном.
С околорыночными бомжами я общаюсь немного и бысто. Я уже говорил, что они облюбовали нашу помойку. По этому случаю, они положили глаз и на лавочку у нашего подъезда: посидеть, выпить, добычу разобрать. А зимой норовят и в подъезде ночевать. Ни чистоты, ни свежести от этого не прибавляется. Иной раз целый филиал помойки разводят на верхнем этаже. Расположится такое чудо на ночевку, затаится на день-два, а на третий - запах по всему подъезду. Натаскает тряпок, объедков, да и нагадит, не постесняется. Спит тут же. Туберкулезники они через одного. Так что время от времени приходится их разгонять, а чтобы понятнее было и ногами. Другого языка эта публика уже не понимает.
А вот с рыночными нищими встречаться как-то не доводилось. То есть я их вижу, конечно, и на самом рынке, и вокруг, но в контакт не вступаю. Подавать - не подаю: видел, как один копейки выбрасывал, да и вообще… Но уважаю. Нищенство - это та же работа, со своими профусловиями и профвредностями. И среди них есть свои артисты. Бабка на углу иной раз и цветочки с укропчиком продает. Ну, эту с работы «мерс» забирает. Есть еще мужичок с теткой. Они иной раз «блошинничают»: книжками приторговывают, все больше зарубежной фантастикой. Но их козырь не в этом, а в собачке. Маленькая такая, рыжая, лапки коротенькие, глаза как у карликового пинчера: навыкат и влажные. Сажают они это чудо на тряпочку, рядом ставят пустую консервную банку из-под селедки, и она сидит. Смотрит. И все. Но КАК сидит, КАК смотрит. Каждому в глаза. Ни одного лишнего движения, никаких вульгарных помахиваний хвоста, суеты и заискивания. Просто каждому… в глаза… Раз видел ее во время дождя. С неба неожиданно хлынуло, народ ломанулся с рынка: кто домой, кто под навесы. Струи косые и холодные, а она сидит, где посадили - под самой лестницей, что ведет с рынка к остановке, и смотрит. Все, финиш! И не голодная, между прочим, собачонка. И не потому, что брошенные в жестянку всякими «доброхотами» куски не берет - это она образ выдерживает. А так видно, что ухоженное животное: плотненькая, животик гладенький, шерсть блестит. Словом, не обижают кормилицу. Но потряс меня другой нищий.
Уж совсем на дальних рыночных рубежах, на парадных подступах к Центральному, то есть под шикарными магазинами, почти у самого моего колодца, сидит на бордюре тротуара дедок. В зелененькой шинельке, на ногах валеночки с калошами, на голове капюшон от черной болоньевой куртки с тесемочками под подбородком. Лицо костлявое, серое, почти скрытое за очками с толстенной черной оправой. Сидит дед - Божий одуванчик. Сколько мимо него ходил - не замечал. Он здесь не один такой, слился с фоном.
Раз бегу себе с сумками, как раз пробегаю мимо него, вдруг характерный такой звук: трр-р-р-р-р-р-р… Я бегу дальше, только соображаю, что звук-то рядом, а вокруг никого! Торможу, оборачиваюсь и вижу: дед украдкой лезет за пазуху, наклоняется почти к коленям и достает из-под своей секонд-хендовой шинельки мобильник. И тихо так в трубку, с вологодским «оканьем»: «ГовОрить не мОгу. На работе!». И шустро мобильник обратно, за пазуху. Я замер. А дедок поднимает голову и видит меня с челюстью наперевес. Понятно, немая сцена.
Ну, я деду не стал ни бизнес, ни нервы мотать. Наклоняюсь и негромко так спрашиваю:
- Отец, ты мне только одно скажи: ЦРУ или МОССАД?
- ФСБ, сынок.
Вот так-то, господа! Как там говорил Ильч в канонической пьесе бывшей империи неуклонно растущего благосостояния? «Сейчас не надо бояться человека с ружьем!» Бояться надо нищего с мобильником. А наши рынки и в самом деле приобрели то значение, какое они во все времена имели для всех цивилизаций: место, где продают товары и новости. Они и есть цивилизация в миниатюре.