Итак, дорогой читатель, ты уже выслушал мой рассказ о представителях “руководящей и направляющей силы” нашего недавнего общества. Теперь я хочу рассказать о наших командирах, чтобы ты смог понять, сколь деградировала наша армия, зеркально отражая процессы, протекавшие в обществе. Тогда мы во всем конкурировали с США, денно и нощно готовясь к войне с ними. А были ли мы готовы к этой войне? Что касается техники, тут все ясно: мы “проспали” третий этап научно технической революции и не смогли бы противостоять более развитому в техническом плане противнику. А как обстояло дело с людским фактором? Имели ли мы подготовленных командиров, достойных славы героев Великой Отечественной Войны? Я буду рассказывать о своих непосредственных командирах и, хотя они все принадлежат к военно-строительным частям, но на их примере можно судить о тенденциях с подбором и назначением кадров во всей советской армии, где процветали лизоблюдство и протекционизм.
Начну повествование с эпизода весны 89-го года. Я только прибыл на Байконур на должность начальника финансовой службы полка одной из строительных частей в звании капитана. Стою я сейчас, вытянувшись по стойке “смирно” перед всем начальством ГЛАВКа (это в строевых частях штаб армии) на аттестации по случаю представления на звание майора. Председательствует, тогда еще генерал-лейтенант, Макарычев. Мужик он, в общем-то, неплохой, любит только покричать, чтобы разъяснить всем в очередной раз “ху есть ху”. Для этого он залазит в самые потаенные места штабов, куда не могла никак добраться солдатская метла, но куда протискивался маленький юркий генерал, и устраивает потом разнос всем, кто подворачивался под руку. За продольно поставленным столом напротив него расположились его заместители и сподвижники, в полковничьих, в основном, погонах. Напротив них – я, в отутюженной форме, аккуратно постриженный и гладко выбритый по этому случаю Вопросы в мой адрес летят один за другим. Я с ловкостью и прытью заядлого теннисиста “возвращаю мячи”, запущенные в мою сторону. “А сколько положено граммов хлеба по солдатскому пайку? А масла? А сахара?” – несется с мест. Тогда считалось, что каждый офицер должен знать нормы довольствия солдатского пайка, чтобы уметь проконтролировать питание солдат. Увы, на этом вся забота о рядовых срочной службы и заканчивалась. Ходили они на Байконуре, в строительных частях, вечно голодные. Видя мою “непотопляемость” публика заметно погрустнела и охладела ко мне. Но тут слово взял первый заместитель генерала полковник Чухров. “Я этого капитана неделю не мог на старте выловить”, - мрачно изрек он. Вступила в бой тяжелая артиллерия, понял я. Предистория этого обвинения такова. Занималась наша военно-строительная часть в то время реконструкцией старта знаменитого “Протона” на 95-ой площадке, курировал стройку полковник Чухров. На Байконуре четыре таких старта и они до сих пор верой и правдой служат делу освоения космоса. Это был грубый и хамоватый полковник, терроризирующий придирками всех своих подчиненных. В дальнейшем он заменил ушедшего на повышение генерала Макарычева, но прослужил в этой должности недолго. После знаменитого восстания военных строителей в 92-м году, когда не выдержав нечеловеческих условий содержания, взбунтовались около восьми тысяч строителей, его с позором сместили с этой должности. Так вот, оказывается, этот полковник вызывал меня к себе “на ковер”. Честно скажу, команда эта до меня не дошла, я бы не посмел ослушаться первого заместителя начальника ГЛАВКа. Но в кулуарах перекуров своих сослуживцев я узнал, что Чухров на общей производственной планерке объявил о необходимости назначить старшего по вывозке накопившегося на старте мусора и он рекомендует на эту должность меня. Что могло быть более унизительным для финансиста, чем работать мусорщиком? Но в наших войсках унижали человеческое достоинство всех, от рядовых до генералов. Я жалел иногда, что сейчас не 18-й век, когда можно было вызвать обидчика на дуэль и научить его вежливости и обходительности при помощи раскаленного свинца. Это унижение подчиненных – квинтэссенция наших отношений в обществе, куда нравы перекочевали из тюрем и зон, где “опущение” отступника в уголовной среде считалось делом обычным. К полковнику я, конечно же, не прибыл, за что мне теперь надлежало выдержать “обструкцию”. Взял слово, тут же присутствующий, мой командир УИРа (в войсках это командир дивизии) подполковник Дробышевский. Это был требовательный, но порядочный и справедливый командир. “Добрый” – так прозвали его у нас, видимо связав воедино людские качества и фамилию. Через четыре года он займет место начальника ГЛАВКа. А еще через четыре года он навсегда покинет этот суетный мир: хорошие люди долго не живут, их призывает к себе Всевышний, дабы не заставлять понапрасну терпеть тяготы и лишения земного бытия. В этот же раз подполковник выдал мне исключительно позитивную характеристику, превалирующую эпитетами в превосходной степени. Но это мне не помогло. Среди присутствующих я заметил чьи-то, горячие злобой, глаза. “Знаю я эго, бэздэльник это”, - вынес знакомый голос однозначный вердикт. Я, наконец-то, рассмотрел его в море человеческих голов и звездных погон. Это был мой первый командир – полковник Андрезиньш, латыш по национальности, высокий и худой. За труднопроизносимую для русского языка фамилию его прозвали здесь Андреем Резиновичем. Память властно повлекла меня за собой в такой далекий теперь город Советск Калининградской области, где “зеленым” лейтенантом начинал я когда-то службу. Город этот всю свою историю был перекрестком людских дорог и судеб. Когда-то он был немецким и назывался Тильзит. Это отсюда начинались война 1812 года и Великая Отечественная Война. Здесь посередине реки встречались на плотах император Наполеон с царем Александром Третьим для заключения “Тильзитского Мира”. Старинные, хотя и обветшавшие дома этого небольшого городка, вызывали восхищение своей неувядающей красотой. Анфилады портиков и балконов, украшали скульптуры искусно вылепленных рыцарей. Львы из камня, охраняющие вход в особняк или кариатиды подпирающие своими мраморными руками крыльцо дома – были здесь обычным архитектурным атрибутом. Соседствовали они с нашей социалистической разрухой: отвалившейся лепниной фасадов и провалившимися полами балконов. О ремонте этих старинных зданий никто не заботился. В подъездах таких зданий на массивных красивых дубовых дверях еще сохранились сияющие медью вычурные таблички с фамилией бывшего владельца квартиры. Стены домов, смотрящие на проезжую часть улиц, были испещрены надписями на немецком языке, видимо заменявшими бывшим владельцам магазинов и закусочных, неон уличных реклам. Я как-то поинтересовался у старожилов, а почему бы, не закрасить, эти готические надписи? На что получил ответ, что надписи периодически закрашиваются, но наша краска, не выдерживая здешних погодных условий, смывается дождем, и опять проступают эти загадочные немецкие надписи. Мне показали здесь дуб, посаженный, по преданию, самим Наполеоном. С удивлением рассматривал я блестящую табличку, на обратной стороне служебного сейфа, на которой витиеватым узором было выведено: “Кенигсберг, 1936 год” и указана фирма производителя этого самого сейфа. Да, много впечатлений навалилось тогда на молодого лейтенанта сразу. Командовал частью, в которой мне предстояло служить, как вы уже догадались, подполковник тогда, Андрезиньш. Был он весьма крутого нрава, и в части его побаивались. “Власть надо брать”, - было его девизом и жизненным кредо. Он сумел, опираясь на бригадный подряд организовать работу так, что организация вышла в передовые и занимала потом это место долгие годы. Его уважали, но не любили. Язвя, перемывали в рабочие перерывы, украдкой, его семейные неурядицы. Женат он тогда был на молодой русской девушке, и семейные отношения складывались у него, видимо, не всегда удачно. Любимым развлечением при этом было битье стекол в квартире. “Опять”, - ворчали наши плотники, идя вставлять после бурного “уик-энда” стекла в квартире командира. Потешались иной раз, вспоминая, как командир управляет своей новенькой “четверкой”: человек он был высокий, и колени его ног оказывались при посадке в маленький “Жигуленок” на уровне подбородка. Единственным, к кому он благоволил, был его заместитель – майор Власов. С ним он мог и пошутить. “Ну и фамилица у тебя, хрен выговоришь”, – подкалывал его Власов. “А с твоэй толко здаватца”, – отвечал ему Андрезиньш, намекая на предателя Родины генерала Власова, командира второй ударной армии, сдавшегося в плен под Новгородом весной 42-го года. Майор Власов был исключительно грамотным инженером, просчитывавшим каждый свой шаг. Он не любил кричать, но любил добиваться поставленных перед собой целей любой ценой. Он был худощав и неказист на вид, но умел организовать производство. После ухода Андрезиньша на повышение он занял место командира и с честью справился с обязанностями. Его заметили и оценили. Это он строил вышку в Скрунде раннего космического обнаружения пуска ракет противника, которую потом взорвали на глазах всего мира латвийские власти. Единственное чего не хватало ему тогда, как командиру, это резкости и строгости по отношению к подчиненным. “Увидишь такую дверь (имелась в виду шикарная солидная дверь кабинета командира части)”, – шутили сотрудницы нашей части, - “думаешь, там лев, откроешь ее, а там – ягненок”. В начале 2008 года объявили по телевидению, что застрелился генерал-полковник Генштаба Виктор Власов. Да это был он: командир из далекого 1982 года! Что побудило его к такому поступку? Не знаю. Видимо, не смог он укротить свою совесть в высших эшелонах власти, и сохранил этим поступком свою честь и достоинство.
Андрезиньш, называя меня бездельником, был отчасти прав. По прибытии в часть я с головой окунулся в работу, однако опыта и знаний катастрофически не хватало. В Советском Союзе никогда не уделяли внимания и адаптации молодых специалистов на новом месте. Некому было помочь, поддержать, направить. Я плавал в море вновь узнанных терминов и понятий. Вот на одной из папок слово “Недодел”. Что это за термин, неужели не выучил? Лихорадочно перебираю в памяти похожие по смыслу строительные слова: незавершенное производство, …. Нет, ничего подобного я раньше не слышал. Через несколько дней, секрет этого слова раскрывается, оказывается это всего лишь фамилия одного из начальников СМУ (строительно-монтажных участков), а в папке подшита его отчетность. Или слышу приказ: “Взять елочку и вывезти”. Что это за елочка, на которой еще можно и вывозить? И тут секрет раскрылся быстро: это просто машина с прицепом для перевозки панелей домов, где детали на прицепе располагаются при перевозке под наклоном друг к другу. Да, много такой информации навалилось сразу, мозг, с трудом справлялся с нагрузкой. К тому же атмосфера взаимоотношений в смешанном (военные и гражданские, мужчины и женщины) коллективе настолько отличалась от идиллии, прописанной в книгах научного коммунизма о взаимоотношениях между членами нового общества, что просто шокировала меня. Здесь был прав тот, у кого было крепче горло и сильнее голос. Склоки и сплетни, интриги и подхалимство, хамство и невежество, пьянство и разврат процветали в этой организации. В таких условиях я быстро понабил себе шишек и, не видя поддержки, стал потихоньку самоустраняться от дел. Я понимал, что надо искать в карьере свою дорогу и ждал своего шанса. Такой шанс представился, мне предложили продолжить службу в группировке войск на территории МНР. Даже не попрощавшись со своими товарищами, я убыл к новому месту службы. Дальнейший ход событий показал правильность моего решения. За пару лет самостоятельной работы я стал одним из лучших специалистов среди строительных частей войск расположенных на территории МНР. В 95-м году возглавляемую мной службу признали образцовой, среди частей расквартированных в МНР она заняла второе место. Мне начали поступать предложения о переходе для дальнейшего прохождения службы в вышестоящие организации. Мою характеристику-аттестацию завершала фраза: “Достоин к выдвижению на вышестоящую должность”.
А сейчас я стою перед этим зверинцем жаждущих крови людей. Как постарел он, мой первый командир. Я узнал позднее, что от нас тогда он убыл в Ригу, из Риги отправился в Афганистан и уже оттуда прибыл на Байконур. Он уже поменял жену. Но нрав его остался таким же крутым, а суждения резкими. “Бэздэлник!” - повторил он. И “публика” завизжала от восторга, радуясь свежей крови. Про звезду майора я мог надолго забыть.
Моим первым командиром в Монголии был подполковник Руденский. Это был честный и открытый человек, но не умеющий организовать людей на выполнение плана, выбрать правильно приоритеты. За все время его начальства мы ни разу не выполнили план строительных работ. Он работал много и долго, постоянно вмешиваясь в работу нижестоящих начальников и подчиненных, создавая при этом только лишний хаос. Он постоянно вызывал на службу всех и днем и ночью, находя какую-то работу, но, не давая планомерно исполнять свои служебные обязанности. К тому же командовали они со своей женой вместе, она работала у нас на инженерной должности. Всегда было проще решить любой производственный или личный вопрос с его супругой, нежели с ним. С ним же никакие вопросы решать было просто невозможно. Он во всем видел подвох и так переиначивал любое твое предложение, что в нем уже не оставалось первоначально заложенного рационального зерна, даже наоборот, ты уже не знал, как его теперь можно исполнить. От него я получил свой первый выговор. А дело было так. В работе каждого финансиста есть такие дни, когда он занят “по горло”. Это дни свертывания и сдачи отчетности, сроки ее представления – один из показателей качества работы. Именно в такой день я был вызван подполковником Руденским: “Поедешь с двумя материально-ответственными лицами на объект в районе Вала Чингисхана, проконтролируешь передачу материальных ценностей; два дня вам на все – мигом туда и обратно”. Мои доводы о занятости и необходимости срочной сдачи отчетности не возымели действия. Убыть предстояло завтра утром на двух ЗИЛах. Строили мы тогда по всей степи ракетные зенитные точки. Я знал, что два дня в степи могли растянуться на неопределенный срок. Перед молодым лейтенантом стоял непростой выбор: нарушить приказ командира, но выполнить свои обязанности перед вышестоящим руководством по сдаче отчетности, либо выполнить приказ, но не представить своевременно отчет. Обратиться же за содействием к вышестоящему руководству при тогдашней отвратительной телефонной связи было нереально. К утру я принял решение: отправив, предварительно проинструктированных материально ответственных лиц на объект, я вернулся в штаб и приступил к работе в своем кабинете. Через два дня отчетность была отправлена, а экспедиция с Вала Чингисхана не возвращалась. Вернулась она только через неделю: в дороге одна из машин поломалась, попытки исправить ее ни к чему не привели. Забравшись вчетвером в одну кабину ЗИЛа ( ! ) путешественники вернулись обратно измученные и уставшие. Я бы в кабину пятым в этой ситуации уже не поместился. Я оставляю читателю право судить мой поступок. От командира же я тогда получил “выговор”, от начальства – “благодарность”. Вот такая она жизнь, часто трудно разобрать, где белое, а где черное и каждый индивид воспринимает эти цвета по-разному.
На смену Руденскому к нам в часть прибыл подполковник Федосов. У него было три больших недостатка и одно достоинство. Он был по натуре лентяй, ему нравилось растаскивать государственное имущество в личных целях и в рабочее время “крутить любовь” с женщинами. Достоинством его было то, что он, отдаваясь ежечасно своим порокам, никому не мешал работать и исполнять свои служебные обязанности. Он был каким-то невзрачным на вид человечишкой, маленьким и пузатым. В нем не было ничего командирского: ни зычного голоса, ни строгости, ни остроты ума. Он без стеснения раздаривал стройматериалы всем своим друзьям, в результате чего его скоро все знали, а связи в то время решали все. Отдуваться же за недостачи приходилось его подчиненным. Найти его на рабочем месте тоже было проблематично. Он появлялся в своем кабинете только с утра, прочитав пришедшую в его адрес почту, давал задание подчиненным составить ответные послания и исчезал. “Я поехал по объектам стройки”, – докладывал он дежурившему офицеру громким голосом, по-видимому, чтобы слышали все и знали: “Капитан” находится на капитанском мостике. Как-то в бане, изрядно выпив авиационного спирта, который рекой лился на соседней площадке летной дивизии и тонкими ручейками заворачивал в нашу баню, он разоткровенничался: “Я и на прежнем месте так, провел планерку и поехал, кто меня будет искать там на объектах?” В рабочее время он проворачивал свои “шкурные” дела: менял стройматериалы на дефициты и прочее. Любил в этот период он поиметь и женщин. В мою бытность это были сотрудницы нашей организации. Знал об этих связях строго ограниченный круг лиц, которым доверяли, так как все женщины были замужние, и сам Федосов был женат, а семейные разборки были никому не нужны. Я входил в круг этих лиц. Обычно командир заходил ко мне и говорил: “Поедем, проводишь меня”. Приходилось исполнять обязанности евнуха. Мы садились с деловым видом в его УАЗик. Выехав из городка через парадные ворота, делали “круг почета” и заезжали в жилзону с другой стороны. Вместе выйдя из машины, мы степенно направлялись, как бы по каким-то неотложным делам в ближайший подъезд. Убедившись, что дама пришла на свидание на “конспиративную” квартиру, Федосов отпускал меня, договариваясь предварительно, на случай “провала”, о “легенде”. Моя задача состояла в обеспечении алиби в случае каких-либо осложнений, кроме того, мне надлежало разъезжать на командирском УАЗике, во время “случек”, дабы всем было понятно; командир на службе, командир на коне впереди своего войска. Муж одной из его зазноб работал тоже у нас. Это был гражданский специалист, высокий и красивый парень, добросовестный и работящий. “Ну не могу”, - жаловался подполковник нам, - “когда он ко мне в кабинет заходит, кажется, что он обо мне знает”. Знал он или не знал, то нам неведомо. Но я знаю, что из группы войск в МНР Федосов убыл в Тулу, за ним потянулась его любовница. Там она опять устроилась на работу к нему и очень быстро получила отличную квартиру, что в перенаселенной Туле сделать непросто. В народе не зря говорят, что “рыба начинает гнить с головы”. Начали отлынивать от службы и мы, его подчиненные, видя отношение к службе начальника. Любимым нашим развлечением с моим другом в рабочее время летом было принятие солнечных ванн на крыше соседствующего со штабом пятиэтажного здания. Половая активность Федосова к лету ослабевала, по-видимому, он не любил потных женщин, да еще в сорокоградусную жару. Поэтому его машина металась по степным дорогам, будто застоявшийся за зиму мерин. Командир имитировал бурную деятельность. Устроившись на крыше импровизированного солярия нагишом, мы поочередно рассматривали степь через оптику отличного цейсовского бинокля, привезенного отцом приятеля с войны. Завидев издалека командирскую машину, а ее легко было отличить среди других по щетине нескольких прикрепленных для куражу антенн, мы спешно “впрыгивали в брюки” и встречали командира на рабочих местах, как ни в чем не бывало. Читателя еще не воротит от нашей армии? Тогда продолжу, со следующим командиром я познакомился уже на Байконуре. Это был подполковник Бойко. Был он добросовестным и исполнительным служакой. Он не блистал интеллектом и брал поставленные начальниками задачи в основном криком. В его кабинете всегда можно было увидеть сетки с луком или картофелем, гору арбузов или дынь и другой снеди. “Друзья привезли”, – объяснял он всем вошедшим, неловко улыбаясь и стыдливо пряча глаза. Мы понимали, что “друзья” просто так возить подарки не будут. Все в строительстве при социализме кормились у реки текущих бурным потоком строительных материалов. Солдатский буфет военно-строительного отряда он вообще считал своей вотчиной. Ежедневно он заходил туда, когда никого из посетителей не было и выходил, волоча по полу, свисающие ленты полукопченых колбас и держа в руках многочисленные кульки и свертки. Поговаривали, что он всегда отоваривается бесплатно, что вполне вероятно. Буфетчиком в ту пору был рядовой срочной службы – тертый калач. Служба в армии выдалась для него не пыльной, и он дорожил своим местом. Демобилизован он был из рядов вооруженных сил по ходатайству подполковника Бойко задолго до положенного срока. Начальников он боялся, как огня и часто бросался на подчиненных с кулаками, когда те не могли исполнить команду вышестоящего начальника в положенный срок. У нас в части служил добросовестный и исполнительный лейтенант, фамилия его была Давыдов. После многотрудного рабочего дня он был оставлен на ночь исполнять срочный приказ больших начальников по окраске одного из стартовых сооружений. К несчастью для него, краски на покраску объекта не хватило, а достать ее ночью было негде. Утром мы все были свидетелями рукопашной схватки, разыгравшейся на строительной площадке между подполковником Бойко и лейтенантом Давыдовым. Их быстро разняли, но эта дикость людей, которым были доверены наши судьбы, навсегда осталась в моей памяти.
Бойко вскоре сменили, как не справившегося с возложенными на него задачами. Новым командиром был объявлен подполковник Москвитин. Это был честный и порядочный человек, лишенный меркантильных наклонностей. Исповедовал он демократическую форму управления коллективом и производством. Он пользовался заслуженным авторитетом среди сослуживцев, но пробыл командиром у нас не долго: сгубила его водка. На Байконуре не прощали малейших слабостей, а такие пристрастия терпеть начальство не собиралось.
Сменил его майор Читаов. Адыгеец по национальности, он отличался наглостью и нахрапистостью, не терпел никаких возражений и любил покричать на подчиненных, употребляя при этом хамские выражения. Но он был дьявольски хитер и расчетлив. Для достижения поставленной цели он не гнушался ничем, бросая “в бой” все свои резервы. Если добавить к этому портрету еще его необычайную жадность, то вам наконец-то удастся представить, что это был за человек. Он рано, почуяв свободу, решил, что ему дозволено все. Читаов потерял авторитет среди подчиненных, когда переложив свои обязанности на заместителей, стал редко появляться на объектах строительства. Как и Федосов, он стал предаваться в служебное время оргиям и разврату. Личные, корыстные интересы стали превалирующими в его действиях. Он уехал от нас, едва пронеслась весть о расформировании части. Капитаны покидают тонущий корабль последними, крысы - первыми.
Одной из самых неординарных личностей, встретившихся мне на жизненном пути, стал мой восьмой по счету командир. Было это в Наро-Фоминске в 93-м году. Обладал он исключительными деловыми качествами и пронзительным умом, его интуиция поражала. Но негативные личностные качества, доминирующие в его натуре, делали его командирскую сущность негативной. Фамилия его была Кучиев, он был осетином по национальности. С одной стороны ему не было равных в умении организовать коллектив на выполнение любых самых сложных задач, он обладал ярко выраженными командирскими качествами, в любом деле видел главное, умело отделяя зерна от плевел. Иногда в спорах по финансовым вопросам я вдруг понимал, что он видит предмет спора глубже и понимает проблему лучше, чем я, не имея специального экономического образования. Так же хорошо разбирался он в человеческих душах, ему достаточно было несколько минут пообщаться с человеком, чтобы понять его сущность. С другой стороны из него прямо-таки выпирали амбиции, ему не важно было, как делается общее дело, важно было, чтобы оно делалось строго по начертанному им, пусть неверному, пути. Он не терпел, чтобы что-то делалось в обход его. Кучиев постоянно терроризировал своих подчиненных тут же выдумываемыми им заданиями. Казалось, он издевается над людьми, считая, что им просто нечего делать на работе, службе. Я первое время после прибытия в новую часть не понимал, почему ближе к концу рабочего дня все работники штаба исподволь выглядывают в окно. Они наблюдали, когда же их командир уедет домой, чтобы, наконец, можно было приступить к исполнению служебных обязанностей. Причем не дай бог просмотришь, что машина пошла не в сторону Москвы, где он жил, а куда-нибудь еще. Значит, он мог вернуться и застать тебя врасплох, а потом изводить мелочными придирками. У себя в организации он вел себя как барин, или помещик, которому все можно, беспричинно наказывая и оскорбляя людей. Он был небольшого расточка и напоминал мне Наполеона резкостью действий, суждений и речи. Его боялись, его уважали, но не любили. Я не встречал по жизни людей, которые с таким самозабвением унижали подчиненных. Он, как бы издевался поочередно над всеми сотрудниками штаба, каждый день, выискивая новую жертву. При этом сам работой себя не обременял. В прочем, быть может, я слишком строг к нему? Быть может, это была уже агония личности? В части все знали, что он поражен неизлечимым недугом – раком.
Появлялся он на службе к обеду. Его черная “волга” на подъезде к городу начинала передавать по рации: “Всем оставаться на местах, срочное совещание”. Его подчиненные, честно трудящиеся в поте лица с утра и уже мечтающие о перерыве и хорошем обеде, начинали чертыхаться, но ослушаться, никто не смел. И так повторялось не раз и не два, а с завидным постоянством. Об обеде в таких случаях можно было сразу забыть до отъезда деспота. Тонкий психолог, он сразу выявлял недовольных по известным только ему признакам и жестко третировал их. Я помню нашего заместителя по снабжению подполковника Слесарчика. Это был грамотный и исполнительный сотрудник, но несколько прямолинейный. Я не знаю, чем он не угодил командиру, знаю только, что началась его травля. Командир, всю неделю бывавший в штабе части наездами, вдруг объявлялся в пятницу и давал указание Слесарчику немедленно приступить к какой-либо срочной работе на всю субботы и воскресенье. Слесарчик, вымотанный добросовестной работой за всю неделю, вдруг понимал, что отдохнуть ему не придется и в этот раз. Беда его состояла в том, что семья у него проживала в Рязани, и ему необходимо было побывать дома, чтобы хотя бы привести себя в порядок. История эта закончилась конфликтом и переводом Слесарчика в другую часть. Я пытался разобраться в истоках автократичности характера командира. Побывал я как-то даже в гостях. Семейные отношения строились у него по такому же авторитарному принципу. Сына своего, спешащего к сверстнику на день рождения, он заставил прислуживать нам, несмотря на молящие взгляды, которые он бросал временами в сторону отца, а жене своей, работающей тогда в Москве учителем средней школы, даже не разрешил сесть за один стол с гостями. Так и запомнился он мне на всю жизнь - умным деспотом, пекущемся об удовлетворении собственного тщеславия и самолюбия более, нежели о порученном деле.
Последним моим командиром был подполковник Кулешов. Поднявшийся в руководители на волне перестройки, он олицетворял собой, в моем понимании, новый тип командира Российской Армии. Человек он был волевой, умеющий и распланировать работы, и спросить за их выполнение с подчиненных. Это был хоризматический лидер, обладающий в тоже время и природной суггестией. Он был высок и красив, этот командир нового поколения. Единственным недостатком, который я заметил тогда в его руководстве, была привычка выговаривать начальникам в присутствии их подчиненных, что не предусмотрено ни правилами педагогики, ни наставлениями воинских уставов. К сожалению, судьба распорядилась так, что мне не довелось поработать с Кулешовым достаточно, дабы описать сейчас стиль его руководства более подробно. Но я уверен, что за такими командирами – будущее Российской Армии, с такими руководителями я связываю возрождение России. А теперь подведем итог, уважаемый читатель. Из девяти командиров, командовавших мною за время службы, лишь трое – Андрезиньш, Власов и Кулешов, по-моему мнению, могли считаться командирами с большой буквы, не лишенные, конечно, человеческих слабостей. Из девяти командиров, только трое – третья часть, достойно представляли нашу, когда-то победоносную армию. Только им можно было доверить право посылать людей на смерть. Так готовы ли мы были к большой войне? Хотя бы по подбору и подготовке командиров? Однозначно могу сказать, что нет. И причина кроется здесь не в людях, а в окружающей нас семьдесят лет системе.
Впрочем, рассказал я о своих командирах не только ради этого анализа, мне хотелось, в первую очередь, показать нравы, царящие в нашей армии.