Художник по облакам

Андрей Хомич
Художник по облакам.

Я – художник по облакам! Именно так: с восклицательным знаком! Моя профессия дает массу преимуществ. Во-первых, не нужно вставать слишком рано и тащиться через весь город в какой-нибудь офис, как это делают почти все жители Москва-сити. Во-вторых, я – гражданин второй категории. Не то, что все эти простые клерки или воркеры или промоушн-герлы! Эти, последние, например, должны с раннего утра стоять у входа на станцию, и еще не успеете вы ступить на эскалатор, как они тотчас бросаются к вам с какой-нибудь жевательной резинкой или стиральным порошком. Я, кстати, никогда не беру их резинку – даже дорогую, в которую не добавлен ослабитель воли. А уж, простую – с добавками – брр! Ни в коем случае! Я в состоянии позволить себе войти в павильон и бросив на прилавок один-другой лишний хэппинес, потребовать ту резинку, какую сам пожелаю. Все они – и воркеры, и клерки, и промоушн-герлы – граждане только третьей категории… Правда, лав-герлы – это тоже категория вторая, но это же лав-герлы!.. Ладно… не будем о них: дорого, только расстраиваться…
И, наконец, в-третьих, у меня собственный генератор. О! Собственный генератор – это мечта, это сказка! Признаться, он стоил мне немалых трудов, но зато – какие перспективы! Ведь, согласитесь: работать самому куда лучше, чем в фирме, где хозяева даже… даже... граждане метрополии! Я именно художник по облакам, и сделаю то, чего не может простой рекламный мейкер. Ну, скажем, написать на облаке девиз фирмы – дай генератор кому угодно, даже школьнику – и тот напишет. Луч вынесется из объектора, и – смотришь, а в белой перине облаков уже проступили синие буквы слогана. Нет, это не мое дело! Этим я не стал бы заниматься даже за сто хэппинесов в день!  Пробовали вы когда-нибудь не просто писать на облаках, а вырезать в них скульптуры? Ну, скажите, пробовали? То-то, что нет! А цветные статуи? Впрочем, цветными хорошо получаются только плоские картины. Лично мне больше нравятся статуи неокрашенные. На мой взгляд, их лучше подчеркивать тучками разной плотности – тогда скульптура выглядит похожей на натуральный мрамор.
А вы, может, не знаете, как устроен генератор? Очень просто! Все, что вы потом увидите в небе, я рисую обычным электронным карандашом на интерэкране. Готово? А теперь нажимаем кнопку «Пуск» – и вот уже невидимый луч расчерчивает небо, сгущает и разрежает пар, а я закрываю чемоданчик с генератором и открываю кошелек, в котором прибавляется двадцать-тридцать хэппинесов. Впрочем, так устроен простой черно-белый (вернее: сине-белый) генератор. Цветные же – довольно новая штука. Отличие в том, что луч теперь не просто испаряет воздушную влагу, но собирает ее так, что солнечный свет по-разному преломляется в мельчайших каплях. Вот вам и цвет, – ничего хитрого!

Нет, что ни говори, а быть во второй категории – здорово! Вчера я, забавы ради, обменялся с одним знакомым идентификационным паролем. Мы уже были у самых барьеров метро, и я приложил ладонь к его контроллеру, а он – к моему. Дальше каждый пошел своей дорогой, но влияющие машины уже запомнили меня, как лицо третьей гражданской категории, и обрушили на мою голову всю обязательную для этой категории информацию. Вначале было даже весело: тотчас в сознании зазвучали синтетические голоса, извещавшие о том, что таким-то фирмам требуются клерки и герлы, и что эти фирмы платят аж пятьдесят хэппинесов  в неделю. Сумма меня насмешила, и по эскалатору я спустился в веселом расположении духа. Немного раздражала вспыхивающая спереди зеленая стрелка, которая указывала путь к платформе и увеличивалась в размерах, если я менял направление. Я понимал, что никакой стрелки не существует, что она внедрена в мой мозг влияющими машинами, но все равно не мог отделаться от ощущения ее вещественного присутствия. Наверное, я был похож на провинциала, никогда не видевшего этой стрелки, потому что несколько парней и герлс смотрели на меня и смеялись.
- Эй, кантри-мэн! Лови совет: хочешь не замечать стрелки, - иди по ней. Скоро привыкнешь!
Естественно, я не ответил и пошел к платформе. Мысленно я оправдывал свою выходку тем, что мне все равно надо было знать, как влияют на третьесортных. Ведь я сам отношусь к мейкерам рекламы - только дорогой, небесной! «А ты купил бульоны «Кок» и мыло «Вош»?!» – вдруг спросил я самого себя собственным голосом, но, не открывая рта, и так и не понял: что за вошь имелась в виду? Дико взглянув на зеленую стрелку, которая начала изгибаться и тянуть меня в сторону, я подумал: «А почему бы, в самом деле, не купить?» и ушел от платформы в глубь станции. Там в автоматах горели экраны, против одного из которых и остановилась моя зеленая стрелка. Я набрал на пульте то, что требовалось и, получив пакет с покупкой, воротился. В ушах продолжали петь сладкие голоса, перебивали друг друга, и на разный лад предлагали то стиральный порошок, то пиво, то подгузники.
«На кой дьявол мне подгузники?» - ошалело, но весело успел подумать я, и украдкой взглянул на табло, чтобы сосчитать секунды, оставшиеся до поезда. Видимо, влияющая машина определила, что в моем сознании наиболее сильно отразилось именно это слово, потому что из-за колонны подлетела пачка с подгузниками и повисла  в метре от моего носа так, что даже заслонила собой зеленую стрелку. Я пробовал дуть на нее, чтобы она исчезла, даже легонько толкнул ее рукой, но рука, разумеется, прошла сквозь препятствие. Этим дело не кончилось: невесть откуда явился пиратского вида попугай, в вираже приземлился на пачку и скрипучим голосом закудахтал: «Памперсы! Памперсы!»
- Идиот: не памперсы, а пиастры! – сказал я попугаю, но он, конечно, не мог меня услышать, потому что его не существовало.
Подгузники исчезли только тогда, когда, не выдержав, я мысленно нажал пульсирующую в правом верхнем углу головы клавишу «Приобрести товар». Я немного перевел дух, и даже с удовольствием выпил приплясывающую вокруг меня бутылку пива.
Уже в вагоне мне явилась мысль, что реклама, видимо, настраивается на индивидуальные особенности третьесортного, скажем, на его семейное положение? Точно! Прохвост Степанофф, с которым я обменялся идентификаторами, был на шесть лет старше меня, и уж два года, как женился. Кстати, после пива подгузники и порошки не появлялись, а  перед носом иногда проносились складные удочки, моторное масло, еще пиво. Низко прошла эскадрилья из безопасных бритв и хотела идти в лобовую атаку, но я увернулся, вовремя нажал на гашетку «Приобрести товар». Эскадрилья исчезла в чудесном зареве и сгинула.
Электронный голос объявил, что я выполнил товарно-рекламную программу утра, и становлюсь участником беспроигрышной лотереи. Я, было, отмахнулся, но голос продолжал вещать мне, что главный приз – одна ночь с лав-герл первой категории! Первой!!! И даже не просто первой категории, а с Бест-лав-герл-оф-Москва-сити!
- Кончай трепаться! – сказал я вслух, забывшись, - Так я тебе и поверил. Легче на луну улететь.
Многие в вагоне посмотрели на меня осуждающе, но, к счастью, двери открылись, и я вышел вон. Девочки в синих одинаковых юбочках и в таких же синих париках тянули ко мне ручки, пока я поднимался на эскалаторе, и предлагали то новые сигареты, то жвачку. Говорят, на эту работу не берут тех, кто отказался внедрить в мозг ПНР - подавитель негативных реакций личности? Не знаю. Впрочем, может быть. Помню, когда ПНР только появились, газеты кричали, будто из людей хотят сделать роботов, но после успокоились. По мне, так ничего страшного в подавителях нет. Например, обычную герл нельзя все-таки просто так на улице потрогать за грудь или бедро – возмутится, а с подавителем можно! Она будет улыбаться, как ни в чем не бывало, потому что все-таки приятно. Впрочем, где ж встретить герл без подавителя? В лав-герлс без ПНР вообще не берут! Говорят, в начале народ окрестил эти подавители бессовестниками, правда, слово это не прижилось. Теперь так никто не говорит…
Я вышел из метро на Пушкин-сквэя. Действие влияющих машин окончилось, едва я поднялся на поверхность. Я вновь ощутил себя гражданином второй категории – в сравнении это было вдвойне приятно. Признаться, мне нужно было не сюда, и я просто сбежал из метро, потому что до того пропустил пересадку. Не беда! До встречи с заказчиком оставалось много времени, и чтобы поразмыслить, я зашагал по Твер-стрит в сторону Манеж-сквэя. С неба глядела огромная облачная бутылка «Спрайта», от нее отвернулась крышка, и зеленый рекламный дождь пролился на крыши и тротуары. Он тотчас и испарился, а запах лайма еще несколько времени продолжал стоять в воздухе. Все-таки, что-то было не так, но что? Тогда я заметил, что решительно все белые рубашки мужчин и белые блузки герлс приобрели нежно-салатный оттенок.
- Черти! Испачкали своим «Спрайтом» рубашку! – услышал я голос.
Тому, кто жаловался, ответил его спутник:
- Тут тебе не метрополия! Это там все работает, а нам, уж извини, - что осталось.
Больше я ничего не расслышал, потому что эти люди прошли, да мне и не особенно были интересны их плебейские умозаключения. Если  они не понимают значения рекламы для общества – тем хуже для них!
У меня был с собой зонтик, поэтому я не пострадал, ибо вовремя открыл его. Впрочем, мой костюм все равно темно-зеленого цвета…
Я люблю выделяться из толпы. Выделяться это – топ! Я знаю, раньше было в ходу слово «круто» - теперь говорят «топ». Это и короче и жестче, и модно: так говорят в метрополии. Если ты едешь на красном автомобиле – ты топ! Если на твоей карточке больше нулей – то же самое. Этот список можно продолжать до бесконечности – каждый хочет выглядеть топ! Мне это дается легче, чем многим, ведь я – гражданин второй категории. Топ-топ-топ – я иду по Твер-стрит, жестко держа в руке свой серебристый чемоданчик с генератором. На мне строгий костюм таинственного темно-зеленого цвета, на котором нет ни одного значка фирм – ведь я работаю на себя! Те, кто проходят мимо, одеты, точно солдаты, в одежду своих компаний. На них – или нелепые цветные галстуки с логотипами или, того хуже, дурацкие кепки и майки с надписями. Если стать и подсчитывать, по этому признаку можно определять, какая метропольная фирма богаче и расторопнее других.
Промоушн-герлсы ласкали меня взглядами, как мне казалось, довольно искренне. Их, конечно, завораживал костюм за сто сорок хэппинесов и, особенно, вид блестящего чемоданчика с генератором. Но я не обращал на них внимания – знакомиться с ними ниже моего достоинства. Это – не топ.
Так, незаметно для себя, я очутился на Манеж-сквэя, а после – на Красная-сквэя. Вам может показаться смешным, но я люблю там бродить. Иногда это просто полезно для дела, потому что в небе можно увидеть чью-то другую облачную работу  и позаимствовать идею, но чаще – просто приятно. Я обожаю смотреть на  башни Кремлина, где, говорят, раньше горели рубиновые звезды. Теперь все в тысячу раз красивее, потому что вместо звезд давно уже установлены огромные банки «Кока-колы». Еще в моем детстве эти банки просто светились неоном, но прогресс сделал свое дело – нынче из каждой бьет коричневый фонтан. Он разлетается сотней брызг, и белая пена низвергается наземь, точно водопад. Ничто не долетает до мостовой – пена и вода исчезают в воздухе, сменяясь новыми пульсирующими потоками, потому что их, конечно, не существует – это голограммы…
Занятый своими лирическими наблюдениями, я пристроился неподалеку от Лоб-плэйс, и не заметил, как кто-то подошел и хлопнул меня по плечу.
- А, Спепанофф! – произнес я, поворачиваясь.
- Привет, Рик! Хотел поблагодарить тебя за подгузники! – объявил он, немного смущаясь.
(Он, должно быть,  уже побывал дома, и получил по товаропроводу все мои бестолковые покупки).
- Не стоит благодарности. У тебя чудесный сынишка, - ответил я  снисходительно, и хотел идти, но Степанофф удержал меня за руку.
- Чего тебе?
- Угадай, кого я только что видел?
- Ну, кого?
- Любу…
Это имя, как ни выбрасывал я его из памяти, все еще ударяло по, казалось, остывшим струнам. Я некстати пожал плечами, словно говоря «мне что за дело?», и спросил совсем несогласно с этим:
- Где видел?
Он махнул рукой в сторону ГУМ-а, а я поспешил проститься и отойти.

Сколько же времени я не видал ее? Год? Два? Мне казалось, прошла целая вечность… Люба удивительна, ни на кого не похожа! Даже имя у нее необычное. Ну, кто сейчас называет детей старыми именами? Должно быть, ее родители – большие чудаки – никак не могли привыкнуть к тому, что теперь есть метрополия, а старинные русские имена – это как лапти на презентации. Впрочем, ее имя очень идет ей… Раньше, гуляя с Любой по Александр-гарден, я часто перехватывал устремленные на нее взгляды даже взрослых мужчин, хотя ей было только девятнадцать. Чистый ручей! Что теперь с ней? Какой она стала? Кажется, ее семья была довольно бедна, хотя она и стеснялась это показывать, и носила свое простое белое ситцевое платье всегда смущаясь. Впрочем, что говорить? Я тогда сам был в третьей категории. Я просто забыл это.

Думая так, я не замечал, что медленно иду в ту сторону, в какую махнул Степанофф. В одно мгновение мне казалось, будто впереди мелькнули тонкая фигура и ровный водопад светлых волос, но я не решился последовать за этой герл. Возможно, я боялся ошибиться, а может, боялся, что это окажется именно она, и надо будет что-то говорить, а я не знаю, что… 
Я опоздал на встречу с заказчиком и, вследствие этого, ждал его в офисе лишний час, а может больше. За это время мои воспоминания, лишенные пищи, улеглись. Я вернулся в обычное расположение духа и довольно остроумно отражал кокетливые намеки офис-герл.
Домой я приехал на метро. Ласковая приличная реклама второй категории отвлекала от мыслей. Это были, в основном, банки, дорогая техника и путешествия. Нет, что ни говори, а быть гражданином второй категории – это здорово! Это – почти топ!

Сегодня я проснулся не слишком поздно, был бодрым, и от этого пребывал в веселом настроении. Впрочем, мне его испортили, причем постепенно. Сперва мама принялась допрашивать, буду ли я чай с «лимоном» или обычный. Я сдержался, потому что опасался каких-нибудь упреков, но после принялся поправлять:
- Не лимон, а лайм. Теперь только так говорят.
- Я забываю…
Такая покладистость меня насторожила. Интересно, что ей понадобилось? Мне не долго пришлось заботиться этим вопросом, потому что из школы явился племянник (он гостит у нас вторую неделю). Тут-то и выяснилось, что надо с ним заняться русским языком. «Вот, в чем дело!» – подумал я и, вздохнув, сказал: «Ну, садись».
Мальчишка разложил все свои пестрые тетради с голыми певицами и сюжетами мультфильмов, так что я невольно похвалил его и даже сказал вслух:
- Ух, ты ж! Молодчина! Настоящий топ! – я засмеялся.
- Реали-топ! – поправил он с таким видом, словно собирался давать уроки мне, а не наоборот.
Для субординации я сделал строгую рожу и спросил:
- Ну и что вы сегодня изучали?
- Профессии. Формообразующие окончания, - старательно и с трудом прочел он по дневнику.
- Все просто очень… Вот, скажем, сочетание «-ер». Если ты работаешь с деревом, доски пилишь, строгаешь, - значит, ты – деревер. Куешь, варишь металл – металлер.
Что же тут не ясно?..
Я промучился около часа.
 Сразу же вслед за этим позвонил Вагнер и дал два заказа. Вагнер не банд-мэн, а мой агент (что, впрочем, то же самое). Несмотря на это, он славный человек, а особенно хорош тем, что энергичный. Два заказа в день – неплохо, но ехать надо было прямо сейчас, а я только отделался от моего оболтуса! Я раздражился и был с Вагнером не особенно любезен. Он, правда, ничего этого не заметил, продиктовал адреса и отключился, ибо ему вечно некогда.
Первым адресом была какая-то строительная компания, вторым – клиника доктора Голдсмита. Я невольно поморщился: Голдсмит – самый известный нейрохирург, устанавливавший ПНР. Не знаю, правда ли, но, говорят, его бессовестники, в самом деле, лучшие: не дают никаких сбоев и побочных эффектов. Из десяти тысяч его пациентов ни у одного не начиналось ни морального отторжения подавителя, ни негативной рефлексии. Может – вранье, придуманное для глупеньких герлс самим чертовым доктором?
- А бес его дери! Мне наплевать! – сказал я сам себе вслух, оделся и вышел, подхватив драгоценный серебристый чемоданчик.
Строители приняли меня довольно радушно, и это слегка подняло мое настроение. Я потребовал шезлонг, столик и, разложив на нем генератор, уселся прямо на плоской крыше их многоэтажного офиса. Спустя два часа, в небе уже плыл каменный замок с башнями, с красными черепичными крышами, с воротами на цепях, со штандартами и флюгерами – словом, со всем, что положено. Мой шедевр на три четверти выступал из мягких кучевых облаков, и минуту казался даже мне настоящим. Вкруг облаков парила надпись: «Компания «Форс». Мы не строим воздушные замки!»
Все! Я выключил генератор и оглядел работу. Замок плыл в небе, словно вынутый из сказки или сна – я мог быть удовлетворен вполне, но чувство смутной неопределенной тоски вдруг поднялось в душе моей… Я не понимал его природы, не знал, откуда оно пришло, но постепенно струна далеких воспоминаний зазвучала у меня внутри, словно стремясь пробудить то, что я давно и с усилием вытеснил из памяти. Я закрыл глаза и воспоминание, тронутое звуками этой несуществующей струны возвратилось…
…Я сидел на берегу реки. Надо мною в синем небе плыли настоящие живые облака. Следя за их движением, я находил в их очертаниях  новые светлые картины. Одно из облаков, словно спустилось ко мне и легло на песок – то было белое платье Любы, а сама она, звонко смеясь, выбежала из воды и отряхивала с кончиков золотых волос брильянты капель. Вот она улеглась рядом. В ее ладонях заиграл, заструился мокрый песок. Он падал, лился, и постепенно принимал очертания стен и башен. Увлеченный ее забавой, я принялся помогать, и скоро мы любовались маленьким, но настоящим, замком.
- Как жаль, что его смоет волной или дождем! – сказала она.
- Знаешь, давай теперь построим вокруг него дамбу?
- Ничего не выйдет: ведь она будет из того же самого песка.
- Вон лежит несколько больших камней – хочешь, я принесу? Будем приходить сюда, и смотреть, как поживает наш замок!
- А дождь? – ответила она, смеясь, потом легла и закрыла глаза.
Глядя на нее, я невольно сделал то же.
- Знаешь, - услышал я ее голос, - Давай не открывать глаз, а представим, что наш замок сделался легким-легким. Как пушинка. Пусть он взлетит и станет воздушным… Как ты думаешь, воздушные замки может что-нибудь уничтожить?
- Наверное, нет.
- Правильно: они вечны, как мечта! – засмеялась она.
Признаюсь, я так живо вообразил, как взлетает и парит в небе замок из песка, как он вырастает, белеют и устремляются ввысь его стены и флаги, что не хотел открывать глаз… Вот ног моих коснулась волна от проходящего речного корабля – иначе, откуда взяться волнам?! Я очнулся. Замка не было. Вода смыла его, оставив лишь неровности песка… И, сказать ли? Я невольно поднял взгляд вверх…

- Эй, Рик! Отличная работа, черт тебя дери! Чего размечтался? Пошли в офис, я с тобой тотчас рассчитаюсь, - на крышу вышел начальник их рекламного отдела, и выдернул меня из сладкого и далекого воспоминания. Оно закрылось, исчезло, как закрывается крышка старого сундука с театральным нафталинным реквизитом. Я поднялся, захлопнул чемоданчик и пошел вслед за ним.

Через два часа я собственными глазами увидел знаменитого Голдсмита. Пока я добирался до клиники, разные мысли, вызванные нахлынувшим воспоминанием, теснились в моей голове. Я отгонял их, как мог, но сделался задумчивее обыкновенного. Приехав по адресу, я увидел высокий забор из белого пластикового кирпича и вошел в фигурные ворота, сделанные на старинный манер и казавшиеся коваными. В конторе клиники ждать пришлось не слишком долго. Вышел энергичный человек – точь в точь: мой агент Вагнер -  и спросил:
- Вы клаудмейкер из агентства Вагнера?
- Художник по облакам, - ответил я не особенно любезно,  и сам подивился этому.
- Вам нехорошо?
- Благодарю, я чувствую себя превосходно…
- О’к. Дело вот в чем: вам велели прибыть в другое место…
- У меня этот адрес.
- Нет, дослушайте: вас  ждут в особняке доктора. Это за городом. Голдсмит проводит презентацию новой модели – гости, пресса, вы понимаете? Согласитесь: ваше искусство будет к месту.
Я хотел отвечать, что не клоун, а художник и послать менеджера к чертям,  но сдержался: не хотелось подводить Вагнера. Мое молчание он расценил по-своему, потому что добавил:
- Голдсмит заплатит неустойку за беспокойство. И вас доставят к месту.

Спустя сорок минут меня высадили из автомобиля. Я огляделся. Небольшой английский парк; каменный трехэтажный дом с башенками и даже портиком; строй кипарисов по обе стороны от аллеи, соединившей дом с уже действительно коваными, оставшимися за моей спиной, воротами – вот как выглядел особняк доктора Голдсмита. Я вынужден был мысленно похвалить архитектора. Строгость всей композиции нарушалась столами с закусками и немалым числом разноцветно одетых дам и мужчин – то были гости Голдсмита.
Очевидно, обо мне доложили: только я успел оглядеться, как какая-то едва одетая герл подошла и повлекла меня за руку в сторону. Ни слова не говоря, а только пластмассово улыбаясь, она усадила меня в плетеное дачное кресло, положила на крышку такого же стола мой чемоданчик и вставила мне в ладонь узкий, как пробирка, стакан с питьем. После она меня покинула, а вместо нее приблизился человек с таким же, как мой, стаканом в руке. Из стакана торчала светящаяся неоном коктейльная трубочка. Подошедший кивнул, на ходу протянул руку и, придвинув парное к моему кресло, быстро в него шлепнулся. По газетным фотографиям я распознал в подошедшем доктора.
Голдсмит оказался невысок и, кажется, довольно тощ, ибо его черный в искру костюм был так сшит, чтобы под его покровом нельзя было угадать фигуру. Длинный пиджак вверху оканчивался узким воротом, на манер френча. Ряд золотых пуговиц упирался в горло доктора и делал его похожим на театрального адмирала. Все это – и костюм, и золото – вступало в полное несогласие с лицом Голдсмита – желтым и постным, однако чрезвычайно подвижным. Это лицо было широко и  влажно по лбу. Оно, как я уже сказал, улыбалось и меняло ежеминутно выражение, что, впрочем, не относилось к глазам – поймав взглядом какую-нибудь точку, Голдсмит уже не отпускал ее, не взирая на то, была ли эта точка глазами собеседника или принадлежала просто окружающему пространству. Вся композиция завершалась обширной лысиной в короне из нескольких завитков жидких кучерявых волос. Возможно, некогда они были черными, но теперь из-за лаков и притирок выглядели бесцветно-серыми. Мне, во всяком случае, казалось, что они были такими всегда, и всегда такими останутся.
Одним словом, доктор Голдсмит был похож на начищенную мельхиоровую чайную ложку, по ошибке положенную в дорогой бархатный футляр…

- Вы клаудмейкер?
- Да, это я.
- Отлично, молодой человек! Я в вас нуждаюсь…
Трудно было вообразить, что Голдсмит в чем-то нуждался. Он просто красовался передо мной знанием языка. Впрочем, он продолжил:
- Прежде, чем приступить к делу, я должен прояснить для себя некоторые вещи… Вы не будете иметь против? Видите ли, у меня есть теория… Но это позже…
- Я вас очень внимательно слушаю, - ответил я с некоторым напряжением.
«Охота ему со мной распинаться?»
- Сегодня я представляю новейшую модель, - сказал Голдсмит, - А теория, вернее, идея – в том, что мои сотрудники должны не только глубоко понимать дело, но и разделять мои убеждения. Это повышает эффективность. Вы со мной согласны?
Я вынужден был кивнуть, хотя и не вполне понимал, при чем здесь я?
- Я произвожу и внедряю лучшие подавители негативных реакций личности – полагаю, вам это известно?
- Разумеется, - я снова кивнул.
- Отлично… Продолжим.
Мне показалось, мой ответ доставил ему удовольствие. Видно, Голдсмит был не лишен тщеславия.
- Поскольку на некоторое время вы становитесь моим сотрудником, я должен сделать вам тест… Не испытываете ли вы сомнений в полезности того, чем заняты я и мои коллеги?
- Мне трудно выносить суждение: я не знаком с вопросом…
- Не знакомы? Превосходно...
Он поглядел на свой стакан, выкинул трубочку на стол и отпил прямо так; в его глазах зажегся огонек энтузиаста.
- Сказать, что я делаю людей счастливыми, было бы слишком самонадеянно, - усмехнулся Голдсмит, отчего углы его рта прыгнули в стороны, - но, во всяком случае, менее несчастными! Послушайте краткую лекцию… Вряд ли  вы знакомы с устройством экстрапирамидной системы… Термин «перехват Ранвье» вы, очевидно, отнесли бы к какому-нибудь виду борьбы, а «калий-натриевый насос», скажем, к гидравлике? Полагаю, это так. Полагаю так же, что вы, молодой человек, не отличите даже аксон от дендрита, а потому я не стану вдаваться в подробности – это вас не заинтересует.
- В школе я посещал физиологический кружок… - вставил я довольно сердито.
- Тем лучше… В мягкие ткани, скажем, в ткани предплечья, вживляется миниатюрное устройство. Вот оно, глядите сами: - он извлек из кармана блестящую цилиндрическую капсулу и принялся катать на ладони, однако, не давая в руки. Я, видно, не сдержался и показал на лице отвращение к этому предмету. Доктор принял его за настороженность, и расхохотался. Он спрятал капсулу в карман.
- Работает от тепла тела. Аппарат влияет на проводимость нервных стволов, путем воздействия на миелиновую оболочку аксонов. Чтоб вам было понятно, скажу так: вот эта маленькая капсула – управляющий центр, некий менеджер, который указывает, какую трубу в гидравлической системе сделать толще, а какую – наоборот тоньше. Тогда и токи по трубам будут разными. Таким способом мы регулируем эмоциональные реакции. Все просто, как яблочный пирог!
Довольный собой, он еще отпил, глянул на часы и сказал:
- Хорошо, ближе к делу… Я пригласил вас сюда, чтобы мои гости полюбовались вашей работой. Мне вас рекомендовали, как хорошего специалиста.
- Благодарю. Что от меня требуется?
- Нечто необычное – это прежде всего. У вас есть какая-нибудь идея, как это изделие лучше рекламировать?
- Раз вы спрашиваете, то, очевидно, эта идея есть у вас.
- Вам не откажешь в сообразительности… Действительно: я размышлял над этим. Здесь лучше всего пойдет портрет человека, счастливое лицо. Я прав?
- Пожалуй…
- Вот и превосходно. Сейчас я вас познакомлю с девушкой. Поверьте: лучшего лица вам не найти даже в своем воображении!
Он нажал на наручных часах какую-то кнопку и сказал: «Пригласите Линду». После Голдсмит молчал до тех пор, пока его распоряжение не было выполнено, и позади меня не раздались звуки легких шагов.
Я повернулся на этот звук, и сквозь меня прошла молния! Сердце прыгнуло и опустилось на гребне неожиданно накатившей напряженной волны – перед собой я видел Любу…
Голдсмит, как ребенок, потер ладони и только что не взвизгнул при виде моего замешательства:
- Отлично, молодой человек! Именно такой реакции я ждал! Линда на всех производит это впечатление…
Довольный собой, а особенно, тем, что его затея шла по плану, Голдсмит поднялся, похлопал по крышке стола, и объявил:
- Здесь и будете работать. Я вас оставляю, чтобы не мешать творческому процессу! Сейчас, Линда, этот молодой человек будет возносить тебя до небес!
Веселясь от собственной остроты, он расхохотался и исчез. (На самом деле, он, конечно, просто отошел в сторону и возвратился  к гостям, но я был так взволнован, что не заметил этого.) Я плохо помню, что происходило после: кажется, я поднялся ей навстречу, и даже внешне был сильно смущен, потому что услышал:
- Привет, Рик. Что, я так сильно изменилась?
- Вовсе нет… Значит, это все-таки ты? А что же вдруг «Линда»?
- Чем тебе не нравится мое  имя?
- Мне слишком нравилось прежнее…
- А мне нет!
- Древние египтяне считали, что с изменением имени менялся сам человек, его душа…
- Ай, Рик! – она растянула это последнее слово, и в шутку обняла меня, - Ты в своем репертуаре! Но я все равно рада тебя видеть!
- Прежде ты говорила обратное…
- Многое изменилось.
Она поцеловала меня в щеку, но как-то пластмассово – совсем по-приятельски, совсем не так, как раньше…
- Стало быть, ты здесь в числе гостей? Поздравляю.
Мне показалось, будто она на мгновение смутилась, но тотчас легко отмахнулась от этого чувства, и снова улыбалась:
- Давай займемся делом. Я хочу посмотреть!
Впрочем, возможно, мы говорили совсем иное – я действительно плохо помню… Кажется, вслед за этим, я, как машина, раскрыл свой чемодан и включил генератор… Помню точно, что несколько человек подходили и глядели на интерэкран с детским любопытством, ведь людей всегда захватывает работа художника. Какие-то мысли, как птицы, бились в моей голове и не давали сосредоточиться. Ни одной я не мог удержать. Среди них мучительной серебряной молнией все время вспыхивало: «Люба! Люба! Люба!»
Тут возвратился Голдсмит. Вначале я боковым зрением увидел, как сверкнул на черном пятне костюма ряд золотых пуговиц, потом перед моим лицом остановились жидкие кучерявые перья, украшавшие его голову. Голдсмит заглянул в экран:
- А! Превосходно! Дело движется!
Желая свериться, он поднял взгляд вверх (генератор был настроен на непрерывный режим и отражал в небе то, что появлялось на экране). В небесной выси уже очерчивалось нежное лицо с тонкими трогательными чертами – я не заметил, что рисую Любу не такой, как видел теперь, а такой, какой помнил прежде…
- Что это? – услышал я голос Голдсмита, - Это не то, что я планировал…
Внутри меня уже начала подниматься скрытая доселе волна, но тут доктор отвлекся новой мыслью. Он полез в карман, достал небольшой прибор, и стал водить им вокруг генератора: он измерял силу излучаемых полей.
- Многовато… Отверните излучатель в сторону, - потребовал он.
- Изображение может сместиться…
- Делайте, что вам говорят! – вдруг разозлился он, и попытался отстранить от меня Любу, коснувшись ее ладонью, и долго задержав на ее теле свою руку.
- Поосторожней руками! – не сдержавшись, прошептал я и глянул ему в лицо.
- Что такое? Я, молодой человек, плачу вам двести хэппинесов за раз, а получаю не работу, а этические комментарии?
- Я сказал, чтобы вы держали руки в стороне – только и всего…
- Вначале вы вместо счастливого лица рисуете мне какую-то русскую дикарку, какую-то «Аленушку на камушке»! Теперь указываете, как мне себя вести? Я вынужден с вас удержать тридцать процентов!
На этот раз доктор оказался более толковым физиономистом, потому что прочел на моем лице закипающую злость. Видя ее, Люба тронула меня за руку, но я едва сдержался, чтоб не отдернуться. Голдсмит полез в карман – я думал, затем, чтобы нажать на кнопку и вызвать охрану, но ошибся. Его лицо, вправду, поменялось и из желтого сделалось зеленым, но извлек он не пульт, а все ту же блестящую капсулу. Он схватил ее и поднес к моему носу:
- Вот этот капсула, - от волнения к нему не вернулся акцент, но что-то сделалось с его синтаксисом, - стоить больше, чем вы получать за год! Я, по-вашему, зря внедрять ее? Что я иметь от вас за свои деньги?! – он схватил Любу за локоть и дернул в мою сторону, удерживая и показывая мне ее руку.
От того, что я услышал, багровая волна нашла на меня и отключила тормоза. Водопад огненной лавы низвергся в мою душу! Он расплавил и сжег защитный разум…
… Подло и грустно! Еще собираясь ехать в клинику, я говорил себе, что мне наплевать на Голдсмита, на его подавители, на тех, кто покупает его метропольное дерьмо, если они такие дураки! Теперь, когда то, над чем я так высокомерно смеялся, коснулось меня самого, я не мог связать в уме мою чистую Любу и это мерзкое зелье! Впрочем, разум мой в те минуты не работал…

- Что?! – я схватил Голдсмита за грудки, встряхнул, уперся взглядом в его сжавшиеся в точки бесцветные глаза, - Что ты с ней сделал, мразь! Отвечай!
- Не надо, Рик! Ты сошел с ума! – Люба вскрикнула и побледнела.
- Собирайся, и идем отсюда! – не поворачиваясь, прошипел я ей.
- Нет, это невозможно, я не могу…
- Я оплатить ее услуги до вечер! А вас будут арестовать и судить! – вырвалось из стиснутого горла Голдсмита. В это мгновение он уже напоминал не чайную ложку в футляре, а всклокоченную ворону.
- Катись в свою вонючую метрополию, и там продавай свое дерьмо!
Я размахнулся, и ударил Голдсмита в челюсть. Он отлетел удивительно легко – физический вес его был много меньше, чем вес в обществе. Поднимая тучу брызг, Голдсмит обрушился в фонтан. Это спасло меня: один из уже тянувших ко мне руки, бросился на помощь поверженному доктору. Ногой выбив из рук второго охранника разрядник, я опустил свой чемодан на голову третьего и метнулся  в сторону. Кажется, кто-то еще пытался схватить меня за руки – их лица смешались в памяти в одно размытое лицо. Спустя несколько мгновений, я был за воротами, перепрыгнув через кусты, побежал через поле и скрылся в роще.
Не знаю, гнался ли кто-нибудь за мной, или нет. Наверное, гнались, потому что я слышал отдаленные крики. Скоро они затихли, а я очутился у дороги. Странно, но мой костюм не был порван о колючки и ветви, а лишь слегка измят. Приведя свой вид в порядок, я вышел на трассу…

Как добрался до Москвы, я не запомнил. В дороге растрепанные мысли проносились сквозь мою голову, словно сквозь пустоту. На детских качелях раскачивались думы о том, какое будущее теперь ждет меня, а по другое их крыло то взлетали, то опускались мысли о Любе и побитом Голдсмите. Осью качелей был мой измученный мозг – я то хвалил, то осуждал себя.
Я более-менее очнулся, когда на Новом Арбате меня толкнул прохожий. Он посмотрел странно и не извинился. Очень кстати! Я вовремя насторожился, а, пройдя несколько шагов, увидел на общественном экране собственный портрет и подпись к нему: «Разыскивается Ричард Иванофф…» Не дочитав, я поспешил покинуть это место.
«Ничего не скажешь! Полиция у нас работает быстро! – мелькало у меня в голове, - И куда мне теперь?» Мне хватило сообразительности не идти в метро, а повернуть в обратную сторону. Казалось, что все прохожие узнают меня, как тот толкнувший.  Стоило огромного труда не поднять воротника и не прятать лицо. Сбросив пиджак, я прикрыл им чемоданчик, ставший моей особой приметой, и старался идти, сколько возможно, уверенным шагом. У здания МИД-а в моих часах зазвонил телефон:
- Алло? – ответил я не очень решительно и, гадая, стоило ли вообще отвечать.
- Рик, ты должен сдаться. Я уже все знаю, - это был Вагнер, - Ни мне, ни Голдсмиту не нужен скандал, ты меня понял?
- Пошел ты к черту!
- Рик, я понимаю, ты взвинчен, но ты должен подумать… Если тебя возьмут, будет все иначе.
- А что будет так?
- Я говорил с ним. Он согласен на компенсацию…
- Ах, он согласен! Вот, что, Вагнер, бери под ручку своего доктора и шагай вместе с ним… по указанному адресу! – если бы я говорил по старинному телефону, то швырнул бы трубку, - но я только хлопнул по часам, и Вагнер растаял в шуме улицы.
Через минуту часы зазвонили снова:
- Я не докончил… Сумма компенсации – десять тысяч, - раздался его голос.
- Даже если бы я согласился, у меня все равно нет таких денег! Мне надо работать год!
- А ты подумай: деньги у тебя в правой руке, лежат в таком серебристом кейсе. Срок - до утра…
Теперь Вагнер отключился  уже сам – он сказал, что хотел, и больше не собирался дискутировать. К чертям я послал его уже мысленно, повернул на Арбат, и скоро затерялся в переулках.
Я не сразу понял, почему свернул именно сюда. Видно, скачущие в голове мысли не давали места рассудку, но рассудок работал сам собою и привел меня к дому  Степаноффа. Я сообразил это, уже очутившись у дверей его подъезда. Почему Степанофф? Сказать, что он мой близкий приятель, и я мог довериться ему вполне, было бы неверно – скорее просто знакомый… «Тем лучше! Никто не станет искать меня здесь!» – подумал я, и уже было, собрался подойти и толкнуть дверь, когда она открылась сама, и мне навстречу вышла жена Степаноффа – Марта.
- Хэллоу, Рик! У тебя что, дар ясновидения?
- А что такое? – не зная, известны ли им новости обо мне, я старался отвечать, как можно непринужденнее.
- Мы о тебе вспоминали. Зайди к нам, о’к?
 «Кажется, она не заметила, что к ним я и шел…» – подумал я, пока  мы поднимались на второй этаж.
Я поздоровался со Степаноффым и сел в кресло, ибо после всего мои ноги здорово гудели.
- Рик, будь другом, окажи услугу… - начал он.
Несколькими минутами спустя выяснилось, чего им от меня надобно. Я не мог поверить в удачу, и едва сдержался, чтобы не показать радости: они уезжали на несколько дней, и просили меня ночевать у них, потому что боялись воров…
«Да что у вас красть?» – нервно ухмыльнулся я внутренне, но после сообразил, что из друзей Степаноффа я – единственный холостяк, и просить ему больше некого. Ему повезло: если бы с этим делом он позвонил сегодня по телефону, я бы наверняка заподозрил в нем предателя – бегство сделало меня чрезвычайно подозрительным… Теперь же, сидя в их маленькой, но уютной семейной квартирке, я расслабился и никуда не хотел уходить. Подозрительность выпустила меня из когтей, мне было тепло и сонно.
- Вот ключ. Приходи вечером, когда сможешь, ладно? – сказал Степанофф уже у двери.
Я понимал, что им еще нужно собрать чемодан, и потому не просил позволения остаться прямо сейчас. Они ничего не знают, и пусть отдыхают спокойно!
-  Рик… - окликнул он меня уже на лестнице.
- Что?
- Тут у нас есть соседка, баба Лиза, – любит всюду совать нос… Ты не обращай внимания… С ней проще ладить, чем  ссориться.
- Справимся.
- Спасибо тебе, Рик! - услышал я уже внизу, и вслед за этим дверь подъезда захлопнулась.
«Знал бы ты, кому на самом деле спасибо…» – прошептал я про себя и пошел.

Уже стемнело, когда я, наконец, решился вернуться и вставлял ключ Степаноффа в замочную скважину. Амбразура соседского глазка приоткрылась и просияла всепронизывающим лучом, но в подъезде был полумрак – я был уверен: бдительная баба Лиза меня не рассмотрела (я одного со Степаноффым роста).

Наконец-то можно расслабиться и собраться с мыслями! Я запер дверь, включил приглушенный свет и упал в кресло… Полчаса я провел в тишине, а после в дверь зазвонили-затрезвонили. Я долго не хотел открывать, но звонки повторялись. Не впустить пришедших было нельзя – меня могли бы принять за вора. Ведь если не думать о Голдсмите, вернее, о Любе, - я всего лишь сторожу квартиру… В дверном проеме нарисовался тип с прической под дикобраза и ткнул мне в физиономию коробку с порошком. Позади маячила камера.
- Здравствуйте! Для вас сегодня счастливый день, но вы об этом еще не знаете!  Для начала два вопроса: кто вы по профессии, и чем вы стираете свое белье?
- Чем стираю?..  – я оглянулся на чужие запертые двери.
- Да, чем стираете?
- Можно? – я вытянул у него из рук коробку, открыл и медленно, как в кино, высыпал содержимое прямо на дикобразную голову.
Он завизжал:
- Вы не в своем уме! Как вы смеете!
- Остатками, - я продолжал посыпать порошком лестницу, - я отмываю пол от таких уродов, как ты! А по професиии я – Робин Гуд!
Я захлопнул дверь. Сквозь нее еще некоторое время доносились слова «хулиган» и «глупый русский дикарь», но после все стихло. Интересно, почему не вылезла баба Лиза?
Я возвратился в комнату, но, видно, небу не хотелось на сегодняшний вечер оставлять меня в покое, потому что спустя несколько минут, снова зазвонили в дверь. На этот раз на пороге стояла какая-то молодая парочка и целовалась.
- И что, для этого вам нужны были зрители? – спросил я, немного успокаиваясь.
Тогда девица отпрыгнула от своего приятеля и, прожигая меня очами, выхватила нечто синее и блестящее, направила мне прямо в лоб:
- Попробуйте лучшую в мире жевательную резинку…
- …и тогда она поцелует вас еще лучше! – фальшивым голосом допел за нее парень.
Признаться, мне захотелось повторить опыт и набить им полные рты жвачки, а после спустить с лестницы, но вдруг сделалось жалко девчонку за грустные глаза.
Ее парень посмотрел с беспокойством – если бы я стал осуществлять задуманное, он бы не смог заступиться за себя и подругу.
- Без волевых ослабителей?
- Лучшая в мире…
- Давай.
После того, как я при них отправил маленькую пластинку в рот,  грустные глаза девочки приблизились – она собралась исполнить обещанное. Парень вздохнул и отвернулся… Она уже зажмурилась и потянулась ко мне губами, но я приложил к ним ладонь:
- Смотрите, ребятки, не раздайте всю свою любовь по чужим лестничным клеткам.
- Такая работа! – вдруг неожиданно обозлился парень и потянул свою спутницу за руку.
Она ее выдернула и опять пронзила меня взглядом, в котором уже читался вызов:
- Все потому, что у меня нет денег на подавитель, да?  Но когда я получу… когда у меня будет!..
- Мэри, успокойся, не нужно...  Ему все равно – он же над нами смеется! Пойдем отсюда…
- Не попадитесь в таком виде надсмотрщику… - посоветовал я.
- Какому надсмотрщику?
- Ну, супервайзеру – какая разница… Всего хорошего, ребята…
Как раз в этот момент начала вспыхивать амбразура бабы-Лизиного глазка – я  закрыл дверь.

Мне сделалось не на шутку грустно: что мне нужно от всех этих людей? Почему я пытаюсь спасти их, и от чего? От прогресса? От рекламы, которой они отравлены, словно ядом тупости? От подавителей? Но если правительство метрополии считает, что выгоднее иметь в колониях дураков-роботов, а их здешние марионетки-наместники их поддерживают, то что могу сделать я, один человек? Да и кто прислушается?..

Я полуулегся в кресле, словно птица, втянув голову в плечи…
 Кто я? Художник по облакам, клаудмэйкер, гражданин второй категории – продукт того самого общества, в конфликт с которым вступил… Имею ли я право называть себя художником, если мое искусство служило тому, с чем я теперь пытаюсь бороться?.. Впрочем, я уже и не клаудмэйкер, и, тем более, не гражданин второй категории… Я – преступник, которого ловят! Я даже не сильная личность, которой хватит мужества добровольно расстаться с тем, что кажется мне дурным, но одобряется другими, и некогда представляло для меня ценность. Например, со своим генератором…

В этом месте (а может быть, в каком-то другом, я точно не помню) мои грустные размышления опять прервал звонок в дверь. Твердо решив не отворять, я продолжал сидеть неподвижно… Звонок повторился еще и еще, но звучал как-то иначе, чем раньше – более торжественно, что ли? Это было чистейшей иллюзией, потому что звонок в квартире Степаноффых был музыкальным и, как ни дави на кнопку, – результат всегда один и тот же…
 «Полиция!» - промелькнуло у меня в мозгу.
Неслышно я подошел к двери и замер, прислушиваясь. Скоро вместо моей отворилась дверь соседки:
- Что вам угодно, господа?  - услышал я важный старческий голос.
- Квартира гражданина Степаноффа?
- Это рядом.
- А вы кто?
- Элизабет Давыдофф! – отрекомендовалась старуха, - Так что вам угодно?
- Степанофф выиграл в рекламной лотерее; мы доставили приз.
- Предъявите документ, господа…
Возникла пауза, во время которой баба Лиза, очевидно, читала.
«Ничего, дружище Степанофф, обойдешься без выигрыша!»- успел подумать я и решил не отворять любой ценой.
- Где же приз? – снова услышал я.
- Вот…
- О! – этот возглас бабы Лизы меня несколько насторожил, а дальше она сказала: - Одну минуту, господа, если Степанофф нет дома, это не беда, вот запасной ключ.
«Вот перестраховщик! Оставил ей ключ!» - понял я и поспешил удалиться на балкон – в надежде, что бабулька не станет обыскивать весь дом, а поставит приз и уйдет. Так прошло несколько недолгих минут. Входная дверь дважды открылась и закрылась, в квартире звучали какие-то голоса, но слов я не слышал, потом все смолкло. Я шагнул в комнату…
- Гражданин Степанофф! Поздравляю! Вы выиграли главный приз в  лотерее… - услышал я голос, от которого вздрогнул…
Я вышел в полосу света.
- Рик?! Это ты? Что ты здесь делаешь? – на лице Любы было написано неподдельное удивление.
- Интересно, а что делаешь здесь ты?
- Я? К гражданину Степаноффу… приз…
- Не знал, что ты служишь курьером… Степанофф мой друг; я сторожу его квартиру. Мое присутствие здесь – чистая случайность. Оставь приз, я передам… - я отвернулся.
О, проклятая ложная холодность! Знала бы она, что стоило мне произнести эти слова равнодушно и отвести от нее взгляд – от той, на кого я готов был глядеть часами!.. И тут одна догадка черной молнией прострелила мой мозг…
- Ты понял правильно, Рик! Я и есть – приз. Или не знаешь, какой главный выигрыш в рекламной лотерее?
Люба засмеялась звонко и радостно. От ее движения вспыхнул искрами фейерверк золотых волос. Словно автомат, я отметил и то, что ее локоны потемнели и блестят сильнее прежнего электрическим блеском, и то, что блеск этот искусственный – она красила волосы каким-то люминесцентным золотом. Вместо того чтобы что-то сказать, я просто смотрел на нее. Слова спрессовались, как лежалый черный снег, комком остановились в горле…
- Значит, ты теперь Бест-лав-герл-оф-Москва-сити…
- Не совсем…  Но почти! Уже почти! Скоро я буду ей, вот увидишь!
Она схватила мою холодную руку, схватила другую, выдернула меня в полосу света и закружилась.
- Пам-парам-парам-пам-пам!.. Нет, Рик! Я честно рада, что это ты, а не какой-то Степанофф. Общественная нагрузка, понимаешь?
- Нагрузка?
- Ни черта ты не понимаешь! Ха-ха-ха! Мы должны нести культуру тем, кто третьего сорта, иначе, где им взять такие деньги? Вот если бы ты меня выиграл, ты бы обрадовался?
- Я уже обрадовался, Люба…
- Вот видишь, видишь!
Она снова закружилась и засверкала глазами, волосами, дождинками неоновых блесток на теле. Я не мог бы остановить этого дорогого, но теперь чужого мне светящегося вихря и опустился на диван. Я сам себе казался здесь лишним. Лишним в комнате Степаноффа, лишним в Москве, на планете, в галактике… И тут я вспомнил!

Да ведь это никакой не Степанофф, а я сам! Метро. Подгузники. Бритвы. Бульоны «Кок» и мыло «Вош». Зеленая стрелка! Любу выиграл я, а не он, потому что влияющие машины тогда в метро идентифицировали меня как Степаноффа!
Я, как безумный, расхохотался и, глядя на Любу, продолжал смеяться довольно долго. Я смеялся плохо, нервно, отрывисто. Люба не могла понять причины моего веселья, и потому вначале пыталась улыбаться в ответ, а после, видя, что моя истерика не прекращается, пыталась остановить меня, взяв за руку.
- Рик, что с тобой?
Я освободил руку и откинулся на спинку дивана. Наверное, она прочла в моих глазах что-то, совсем непохожее на веселье, быть может, даже злость, и сделалась настороженной.
- Почему ты смеешься?
Я знал, что она не может меня бояться, потому что женщина с подавителем бесстрашна, как викинг, но все же видел ее беспокойство. Откуда же оно взялось? Зачем я пугаю ее загадочным глупым смехом и своей злостью?  Сказать, что после этой мысли я взял себя в руки, было бы неправдой, но я все-таки ответил:
- Потому что это я! Я, а не Степанофф, понимаешь!
И я рассказал все, как было.
- Вот дурачок! - еще не дослушав, она развеселилась, - Что же ты злишься, ведь все отлично складывается! Скажи мне, кто такой Степанофф, какой он?
- Человек, как человек…
- Вот видишь! Просто человек. А мне ведь лучше быть с тобой, Рик, понимаешь? Зачем мне какой-то серый Степанофф, которого я в глаза не видела?
Шепча все это, она придвинулась. Блики от неоновых блесток на ее коже окрасили мою рубашку в разноцветные карнавальные пятна.
- Ты похож на Арлекина… - прошептала она, касаясь моей щеки светящимся золотом волос и звонко засмеявшись: - Смотри: теперь больше… А вот так – еще больше…

Что я могу сказать? Я человек, всего лишь человек… Я хотел бы выглядеть в собственных глазах сильнее, но не смог. Наверное, я должен был прогнать ее?  Не знаю. За несколько коротких мгновений я успел подумать и об этом, но эта мысль растворилась в густой пульсирующей волне нахлынувших эмоций – рассудку и гордости здесь уже не нашлось места…

- Знаешь, Рик, - произнесла она позже, когда, утомленные, мы лежали, отдыхали, молчали, - сегодня такой странный день…
- Почему? – спросил я тихо и не шевелясь – я словно опасался, что любое неосторожное движение, любое громкое слово прогонит сказочное видение.  Я ни о чем не хотел думать, чтобы какая-нибудь нечаянная мысль не разрушила чуда, не поставила в одно мгновение всего с головы на ноги, не превратила Любу в Линду, а мою самую чистую и нежную мечту – просто в бест-лав-герл-оф-Москва-сити…
- Почему? – снова спросил я.
- Сегодня днем я видела в небе воздушный замок и вспомнила о тебе… потом ты приехал к Голдсмиту… а теперь мы вдвоем в пустой чужой квартире… Посмотри в окно. Столько звезд! Странно: я никогда не  видела над Москвой столько звезд… 
Она помолчала. Но я почти не слушал – слова Любы доносились ко мне откуда-то издалека: я боялся впустить их смысл в душу, чтобы согретой душе не почернеть и не покрыться льдом после того, как через мгновение или через миллион лет, – какая разница! – Люба встанет и уйдет в шумный вертящийся карнавал жизни, уйдет в этот пестрый бессердечный и бесстыжий мир.
- … Знаешь, Рик, мне сейчас кажется, что вокруг нет ничего – только эти звезды, и мы с тобой. Тишина – огромная, великая Тишина, а мы в этой маленькой комнате летим куда-то среди звезд…

Люба говорила что-то еще, но я плохо запомнил, что именно. Я уже сказал, почему. Теперь я думал о своем. В моей памяти проносились дикие события сегодняшнего дня, как слайды, всплывали перед глазами отдельные картины. Я почти не слышал ее слов, но вдруг одна отчетливая мысль пробилась на поверхность: почему Люба говорит о звездах? Ведь в ее руку вмонтирован подавитель – она просто не может чувствовать всего этого… Тогда, словно затем, чтобы дать мне ответ, вспыхнул еще один слайд – перед глазами появился Голдсмит с каким-то аппаратом в руке – это была та картина, когда доктор измерял силу излучения моего генератора.
Пораженный догадкой, я поднялся с дивана, подошел к столу и открыл свой серебристый чемоданчик. Краем глаза я видел Любу, в глазах которой был написан вопрос.
- Что ты собрался делать, Рик? У тебя приступ ночного вдохновения? Имей в виду: за мной приедут к рассвету!
Я опять услышал в ее голосе искусственные кокетливые интонации, но сейчас это было уже не важно. Я хотел проверить и убедиться!
Только открыть чемоданчик, только запустить генератор в режим сканирования –  и все станет ясно… В генераторе этот режим есть. Он служит для того, чтобы определять, сколько времени изображение в небе сохранится в неизменном виде и не размоется ветром или восходящими потоками. Генератор настолько чувствителен, что способен измерить электрическое поле облака на расстоянии в два-три километра, а уж тут!..
Открыта серебристая крышка. Генератор включен. Интерэкран словно просыпается, заливается сначала густым синим, а после – голубым светом. Из глубин электронного мозга на экран выплывает управляющая панель – я касаюсь рукой той кнопки, которая означает «Режим сканирования» и подхожу к дивану.
- Послушай меня, я должен кое-что измерить.
- Что именно?
- Эта капсула… Прибор проклятого Голдсмита! Не нужно бояться: ты ничего не почувствуешь…
Я нажимаю кнопку, и вот уже генератор рисует на экране график. Я смотрю на эту изломанную рваную линию, как гадалка на ладонь, и понимаю, что не ошибся!!! Проклятая капсула излучает не так, как должна бы, она, попросту говоря, то работает, то нет. Там, в доме Голдсмита, мой генератор сжег какую-то связь у нее внутри. Может быть, - один единственный тончайший проводник в схеме, но и этого достаточно!
Я вернулся на диван. Наверное, Люба почувствовала во мне какую-то перемену, потому что посмотрела с беспокойством. Обняв ее, я приблизил свое лицо прямо к ее лицу, и едва не утонул в ее глазах…
- Люба, скажи, ты веришь мне, веришь, что я желаю тебе добра?
- Почему бы и нет? – она все-таки смогла засмеяться.
- Тогда иди сюда.
- Куда?
- Сюда, к столу...  Дай руку…
- Что ты хочешь сделать?
- Мы уничтожим эту мерзость – твою капсулу, твой подавитель.
- Ты  что, Рик! Ты сошел с ума! Такие деньги! – она невольно отняла руку и отшатнулась, - Мне самой никогда не удалось бы купить эту модель, если бы не Голдсмит, а ты хочешь… Что с тобой? Ведь мы только что так красиво говорили о звездах, а? Ну, Рик, миленький, зачем тебе это?
- В тот момент капсула не работала.
- Это правда? Значит… Значит, если бы не это, если бы прибор работал, я бы не могла мечтать о звездах? Скажи мне, Рик?!
-Ты сказала, что веришь мне…
Стоя против нее, я читал в ее глазах борьбу, и вот она медленно, как во сне, словно желая пробудиться от кошмара,  протянула мне руку. Мне казалось, это движение ее нежной руки длилось тысячелетия, и когда она, наконец, коснулась моей ладони, я почувствовал, как прохладны сделались ее тонкие пальцы…
- Не бойся, я буду держать тебя за руку… - прошептал я, спустя секунду, и свободной рукой, почти на ощупь, начал водить по интерэкрану.
Управляющая панель… Режим создания изображения…  Одной рукой я рисую на голубом фоне яркое желтое солнце – просто светящийся круг, ничего больше… Режим генерации… Запрос о подтверждении… Моя рука на мгновение замирает над кнопкой «Старт». Я чувствую, как пальцы Любы невольно стиснули мою ладонь, и нажимаю на кнопку… Я ударяю по кнопке всей своей волей, всей силой души, и еще успеваю заметить на потолке бело-серебристый круг с силуэтом наших соединенных рук, успеваю услышать откуда-то издалека тихий стон Любы, а потом мою руку пронзает молния, проходит сквозь нее, и, наверное, уносит за собой все зло и тревоги дня, потому что меня вдруг накрывает невесомым черным одеялом, и я проваливаюсь и лечу в неизвестную спокойную пустоту…

Я пришел в себя первым и огляделся. К счастью, падение не причинило Любе никакого вреда – она упала на диван. Еще с трудом, но я уже смог уложить ее удобно, а вскоре силы вернулись ко мне полностью.  С помощью мокрого полотенца я привел Любу в чувство. Она открыла глаза и спросила шепотом:
- Где я? Что это было?
- Это я. Я с тобой. Теперь все будет хорошо, слышишь?
Узнав меня, она улыбнулась совсем по-детски, и хотела что-то отвечать, но я предупредил это, сказав:
- Не нужно ничего говорить. Просто поспи, и все, хорошо?
Она доверчиво кивнула и повернулась на бок, а я вытащил – не помню, откуда – первое попавшееся одеяло, и укрыл ее. Спустя минуту, Люба уже спала, а я еще долго сидел на краю дивана, не решаясь встать, чтобы скрипом не разбудить ее.

И опять голову мою наполнили мысли… Как теперь быть? Что нужно сделать? Я поднялся, вышел на кухню, и долго стоял, не зажигая света. Через два часа рассвет… Домой не сунешься, но и здесь оставаться было нельзя: за Любой должны будут приехать те, кто сопровождал ее в квартиру Степаноффа. Кто знает, что произойдет тогда? Как выбрать?
Я был в каком-то отрешенном состоянии, но, наконец, хлопнул себя по лбу, и почти вслух прошептал:
- Эй, Рик! Очнись! Выбор очевиден – так что же ты медлишь?!

Спустя полчаса мы  уже поднимались по лестнице моего подъезда. Любу все-таки пришлось разбудить, но уже по приезду – ведь все равно нельзя было бы держать ее на руках, и одновременно возиться  ключом в замке. (Я забыл сказать, что приехали мы на ее машине, стоявшей все это время под окнами Степаноффа, и ключи от которой нашлись у нее в сумочке.) Нам открыла мама, которая, конечно, не спала, но я приложил палец к губам, и почти одним взглядом попросил ни о чем не говорить и не спрашивать. За нами закрылась дверь моей комнаты – вновь мы остались одни. Не успев как следует проснуться, Люба тотчас заснула снова – на ее прекрасном и снова ставшем почти детским лице не было написано ни тени заботы, ни тени тревоги… Я еще постоял какое-то время возле ее постели, затем, стараясь не шуметь, взял чемодан и вышел на балкон.

Белое молоко утра уже разливалось по небу. Силуэты еще черных домов и крыш, далекий черный асфальт внизу, редкие проносящиеся и куда-то спешащие машины – все предстало передо мной единой большой панорамой. Пройдет несколько минут, и этот город окончательно проснется. Утро перечеркнет все старое, потрепанное, ненужное, вырвет из его дневника и вышвырнет вон все испачканные злые страницы и положит перед нами новый чистый лист… Когда этот город проснется, я знаю, в мою дверь постучат суровые кулаки, войдут чужие люди и… нет, не арестуют меня за побитого Голдсмита, а просто унесут мой генератор – вот и все… Не такая уж я важная для них птица, чтобы меня арестовывать! Я отдам свой генератор с легкостью, потому что теперь имею то, чего не дал бы мне ни один генератор в мире. Сбылась самая светлая мечта. За моей спиной, очищенная от наваждений жестокого мира, как ребенок, сладко и безмятежно спит Люба.
Я знаю, что уже сегодня снова стану гражданином всего лишь третьей категории – но мне наплевать! Я буду каждый день выходить в парк, усаживаться на маленький табурет и поджидать кого-нибудь, кто захочет получить свой портрет. На мне будет потертая куртка и колючий шарф, я буду пить дымящийся кофе в пластмассовом стаканчике и рассматривать прохожих. Это будет очень скоро, наверное, уже сегодня, но пока… пока… Пока мой генератор еще при мне!
Эта мысль пронизывает меня насквозь. Прохлада уходящей ночи отрезвляет меня и делает жестким. Я кладу чемодан на перила, открываю крышку, включаю генератор и направляю излучатель в небо. На несколько мгновений я останавливаюсь, чтобы подобрать правильные слова. Сегодня мне удалось спасти от мерзости и грязи одно человеческое существо… Я смотрю на часы: у меня есть еще несколько минут – я должен успеть что-то сказать людям.




Сентябрь-октябрь 2002.