Не могу не упомянуть о представителях нашей партии. Именно они - парторги, секретари парткомов и сформировали мое негативное отношение к нашему единственному тогда идеалу – коммунистической партии. Изучая добросовестно, когда-то, историю партии я не мог не восхищаться ее жизненной стойкостью, умением находить правильные решения проблем в трудных ситуациях политической борьбы, благородными целями. Заслуживает восхищение и факт прихода одной из самых немногочисленных и не пользующейся широкой поддержкой народа партий к власти в 17-м году. Я не объясню это иначе, как злым роком, нависшим над Россией. Я никогда не понимал цели коммунистов – построить коммунизм, утопию подобную заблуждениям Фурье и Сен-Симона. Еще на выпускных экзаменах в школе я заявил на дополнительный вопрос директора школы, что коммунизм невозможно построить, так как в человеке еще осталось слишком много от животного и общество это породит только массовое безделье, пока не развалится. Я всегда поражался пустым полкам магазинов развитого социализма, на которых не хватало только разве что шара, чтобы его покатить. Пусть москвичи не удивляются, только они и жили при социализме, построенном в одном единственном городе, куда свозились продукты и товары со всей страны, на периферии было именно так. Меня коробило при виде “мяса”, которое повариха маленькой ложечкой подкладывала в каждую порцию супа в столовой. Это были какие-то жилы и хрящи. Ясно, что все хорошее мясо уже давно поделено в подсобке среди своих людей, а “быдлу” пойдет и это. Удивляли и сытые довольные рожи торгашей, живущих как баре. Ненавидел я очереди и общественный транспорт с озлобленными и переругивающимися людьми. Просто “убивал” меня наш язык, насыщенный похабщиной и матершиной. Не даром говорят лингвисты, что русский язык закончился вместе с Октябрьской революцией, а с этого времени русские говорят на лагерной “фене”, разбавленной преступным арго. Все это давало исподволь понять: общество, построенное нами под названием “социализм” нежизнеспособно, и рано или поздно оно рухнет. А чем дальше мы пройдем по этому пути, тем сильнее будет потрясение. Мой отец тоже был коммунистом. Коммунистом с большой буквы. Он никогда не преследовал в своей деятельности меркантильных целей, был всегда честен перед собой и людьми. Он и ему подобные и составляли “совесть” партии коммунистов. Они не перенесли смены идеалов, принесенные нам свежим ветром перестройки, они все уже в земле. Я удивляюсь Зюганову, не открестившемуся от злодеяний 37-го года, когда было уничтожено примерно столько же людей, сколько и в Великую Отечественную Войну, а объявившему свою партию преемницей коммунистической партии и ее злодеяний. Мне много раз за время службы предлагали вступить в партию коммунистов. Я понимал, что это просто необходимо для продвижения по служебной лестнице, но я всемерно оттягивал этот неизбежный эпизод. И страшило, сказать откровенно, меня не сама принадлежность к когорте кровавых и жестоких людей с их глупыми идеями, а участие в партийных мероприятиях. Я, привыкший бережно относиться к своему времени, как рабочему, так и свободному, с ужасом представлял, как мне придется посещать после службы, многочасовые партийные мероприятия, как-то: партсобрания, конференции, парткомы. Ведь не зря умнейший человек 19-го столетия Карл Маркс доказал, что любая экономия сводится, в конечном счете, к экономии времени. Иногда, впрочем, мне приходилось бывать на таких “шабашах”. Люди, в нашем конференцзале, собирались на подобные мероприятия загодя, стараясь занять заранее, кресла задних рядов. Я не придавал этому большого значения, пока не пригляделся ко всему спектаклю, режиссером которого был парторг, повнимательнее. Оказывается, уставшим за трудовой день партийцам было легче “расслабляться” на последнем ряду. За широкие спины сотоварищей не проникало всевидящее око наших поводырей. Здесь можно было спокойно что-нибудь пописать в своем блокноте или погадать кроссворд, прикрывая его рукой от любопытных “партайгеноссе”. Многие же просто спали, пока “толкли воду в ступе” их вожди. Впрочем, был один уникум, с поведением которого все потихоньку смирились. Это был подполковник Булдыгин, начальник штаба полка. Был этот бывший футболист из Брянска человеком грузным, рослым с отвислым животом и напоминал проглотившего теленка констриктора, ищущего спокойное место, чтобы его переварить. Он всегда садился на полупустой первый ряд, так как просто не помещался в узком проходе междурядий, и с серьезным выражением лица слушал докладчиков первые десять – пятнадцать минут. Потом взгляд его затуманивался, лицо краснело и сон несмелой, но настойчивой рукой увлекал его в царство Морфея. Ничто не могло помешать подполковнику, исполнять этот свой ритуал с завидным постоянством. Ни грозные взгляды партийных бонз, ни перлы ораторов не могли изменить его привычки. К этому постепенно привыкли и воспринимали, как должное. Между тем, после нескольких минут сладкого посапывания, голова “ленинца” начинала клониться на грудь, после чего раздавался раскатистый храп, сравнимый разве, что с рыком голодного льва. Сидящие за широкой спиной Булдыгина партийные единомышленники толчками быстро приводили того в чувство. Начальник штаба вздрагивал, уставлялся минутным взглядом на президиум. Постепенно, взгляд его приобретал осмысленное выражение. Он начинал внимательно вслушиваться в пламенные речи ораторов, но, наверное, их бесконечная жестикуляция и речи вновь утомляли его ожиревший мозг и голова опять начинала медленно клониться к груди. Цикл повторялся. Удивляли и повестки собраний. Ленинская идея единства хозяйственного и партийного руководства привела к тому, что на этих “сборищах” обсуждались вопросы производства и службы, давно уже решенные командирами, начальниками авторитарно, утверждены их начальниками, а теперь разыгрывалась комическая постановка, якобы по партийному решению тех же проблем. Было от чего ужаснуться, глядя на эту “руководящую и направляющую силу”, собрания которой более походили на популярное впоследствии Мапет-Шоу кукол.
Теперь расскажу о моральном облике наших парторгов, но начну издалека. По приезде в гарнизон, где мне предстояло проходить службу в течение пяти ближайших лет, наслаждаясь прелестями монгольских метеоусловий, я был поселен с семьей в двухкомнатную квартиру, сложенного из деревянного бруса и обложенного кирпичом дома. На дворе стояло жаркое лето. Прохладная атмосфера комнат радовала. Я тогда не подозревал, что ждет меня зимой. Когда задули холодные зимние ветры, я пришел в ужас. Температура в коридоре стала около плюс четырех градусов по Цельсию. Правда, в спальне стоял постоянно включенный обогреватель, он то и выручал нас. Изо всех углов, из под отстающих обоев вытекали ручейки холодного воздуха. Спать приходилось в одежде. Водопровод перемерз. Перенапряжение электроцепей стало вызывать постоянные аварии на монгольских подстанциях, тогда холод сковывал весь дом. Командование заводило дежурный дизель-генератор, и все ночи зимней поры мы проводили под изрыгаемые двигателем генератора децибелы. Я попробовал разобраться в причине такого холода в доме. Причина стала мне ясна, когда вскрыл одну из стен дома с внутренней стороны: в конструкции стен отсутствовал утеплитель. Пришлось выяснять у прорабов, строящих “холодильник” причину неукомплектования. В приватной беседе (а парторга в нашей строительной части откровенно боялись) я узнал, что курировал строительство брусчатого дома сам парторг – подполковник Козлов. Дом был уже почти готов к сдаче, но где-то на далеких Российских просторах потерялся вагон с утеплителем – минватой. И партия, в лице Козлова, дала приказ доделывать дом без минваты. За досрочное выполнение плана строительных работ подполковник Козлов был награжден орденом, а все жильцы дома, позднее, различными хроническими простудными заболеваниями. Как я должен был относиться после этого рассказа к парторгу? Мне не нравились их указания, за которые они никогда ни перед кем не отчитывались. Они распоряжались всем, ни за что не отвечая. К тому же ни один из встреченных мною по жизни парторгов не обладал высокой образованностью и “вожди коммунистов” часто обижались на меня, когда я поправлял их в диспутах на политические и экономические темы. Вагон с утеплителем, в конце концов, дошел до нас, но разбирать и ремонтировать дом, значило теперь потерять свой орден. Впрочем, при социализме вагон мог и бесследно исчезнуть на просторах России. Такое случалось неоднократно, особенно с цистернами топлива и грузами продовольствия. Розыски их проводились перепиской, но, как правило, ни к чему не приводили. У меня в памяти остался противоположный по вектору случай. На нашу базу материально-технического снабжения по ошибке поставили вагон военторга с оборудованием и инвентарем для столовой и швейной мастерской. Как и полагается по инструкциям, для предотвращения простоя вагонов, мы разгрузили вагон и взяли материальные ценности на ответственное хранение. Но получатель не объявился ни через год, ни через два, ни через три. Впоследствии, уже после убытия из части, я узнал, что материальные ценности, “подаренные” нам военторгом, были разворованы при расформировании части в период вывода войск из МНР. И вы хотите, чтобы с таким менеджментом мы построили коммунизм?
Пришло время, и парторга Козлова сменил парторг Гризун Федор Федорович. Маленький, подвижный с детским лицом без складок и наивным детским взглядом, он имел характерный малоросский акцент. Любимым его выражением было: “Вот у нас в Кривом Рогу …”. Далее излагались убедительные примеры следования криворожцев ленинским путем. Человек он был нерешительный и даже застенчивый, не отличался умом, а о совести его я предлагаю судить читателю самому. В семье у него было восемь (!) детей, что само по себе редчайший случай для военнослужащих. Этот самый Федор Федорович, вместо того, чтобы читать партийные проповеди на паперти в нашем конференцзале, быстренько нашел себе молодую учительницу для совместного проживания, и жизнь его забила ключом. Я часто встречал его в местном магазине, он непременно покупал несколько коробок шоколадных конфет для своей зазнобы. Цветов здесь было не сыскать “ни днем с огнем, ни ночью с покрывалом” и дорогие конфеты заменяли этот атрибут всех влюбленных пар. Гризун пробыл в нашей части два года и был переведен в один из гарнизонов Забайкалья. Но я до сих пор дивлюсь этому “образцу коммунистической морали”. Будучи проездом в Чите, я встретил его случайно в городе. Неудачи преследовали тогда его. От него ушла жена. Из армии с позором уволили, как не справившегося с воспитательным процессом. “Что за часть это была”, - оправдывал он причину увольнения, - “гермафродиты одни”, при этом, глотая буквы и шепелявя в слове “гермафродиты”. Наверное, повторял он это слово за кем-то, впервые услышав здесь, и вряд ли понимая его значение. Но Федор Федорович, как истинный партиец, “легких путей” от судьбы не ждал и испытания его не сломили. Он и тут быстренько успел устроиться, женившись на одной из преподавательниц средней школы, где он теперь трудился педагогом. И чему он мог научить наших детей? Следующий, интереснейший представитель славной плеяды партийцев-ленинцев – подполковник Купцов Юрий Николаевич. Его я встретил уже на Байконуре в 90-ом году. Был он добродушным и простым мужиком, понимал шутки и сам любил пошутить, был отзывчив к чужому горю и всегда стремился помочь людям. Единственным его недостатком была неуемная и похожая на болезнь страсть соврать и приукрасить события, особенно когда дело доходило до демонстрации его собственной значимости. Делал он это самозабвенно и со знанием дела, а когда входил в раж, то начинал выдавать такие нелепости, демонстрируя при этом искреннее выражение лица, что, пожалуй, сам Мюнхаузен позеленел бы от зависти, услыхав его речи. Сначала ему все верили, но быстро раскусили, однако ж, не отвергнув. Он был в части вроде шута горохового, над выходками которого можно было беспрестанно потешаться. Его даже любили за юмор и незлобный нрав. Но иметь с ним какие-либо дела было крайне затруднительно. Понять где он врет, а где говорит правду - было, порой, невозможно. Быть может это болезнь такая? Вероятно, ею больны, в разной степени, все политработники? Он и предлагал мне, последним из партийцев, содействие для вступления в ряды коммунистов. Но, время было уже не то – шел 89-й год. Начали появляться первые молодые ростки демократии, ослабило свою железную хватку КГБ. Можно было, не вдаваясь в глубокий анализ, понять – жизнь Ленинской партии сочтена. Именно так, потому, что нынешняя правопреемница – Зюгановская компартия, лишь тень, той всемогущей и великой (по размерам) партии, ее зомбированный политический мертвец. Я так и ответил нашему Мюнхаузену, что не хочу в ближайшее время быть оплеванным и расстрелянным, пусть и в одной компании с ним. Конечно, я излишне сгустил краски и драматизировал ситуацию, последующие события выявили это, но суть происходящих в стране событий была высказана мною верно. Неизвестно еще чем бы закончилась перейстройка, будь завравшиеся и зажравшиеся коммунисты менее апатичны и нерешительны. Все могло завершиться новой гражданской войной и тогда уж мое пророчество обязательно бы сбылось. Приходилось мне сталкиваться с горячими поклонниками строительства коммунизма и в наши дни, в основном, правда, в многоместных госпитальных палатах. С пеной у рта, брызжа слюной, чуть не с кулаками бросались они на защиту своих идей. Как правило, это были пожилые, близкие к старческому маразму люди, неспособные уже понять и воспринять новое. “Почему ты не идешь штурмовать “Зимний?”, – в полемическом экстазе кричал один из них, поддерживаемый одобрительными возгласами всей стихийно возникшей агитбригады. Пришлось разъяснять им основные положения Ленинской работы “О революции и диктатуре пролетариата”, где указано, что для всякой революции нужна революционная ситуация, но не всякая революционная ситуация перерастает в революцию, а лишь та, в которой к объективным предпосылкам присоединяются субъективные. Я думаю, читателю не надо забивать голову этими выкладками политической борьбы, но “партийцы” слушали меня с немым изумлением, оказывается, никто из них не знал толком работ своего вождя. О мой обманутый, спеленованный кумачом, одурманенный красотой лозунгов народ! В этой же палате произошел забавный эпизод. Как-то в послеобеденное время от скуки “старички” начали упражнять “оставшийся” ум загадками. Загадал несколько загадок и я. Наконец очередь дошла до моего оппонента по недавнему политическому диспуту. Долго морща, потираемый ладонью лоб, и, как бы силясь что-то вспомнить, он, в конце-концов, изрек свой “шедевр устного фольклора”: “Весит и не стреляет. Что это?” Он, конечно же, имел в виду ружье, повешенное охотником на стене, в запрещенный для охоты сезон, этот милый старик. Но я, не подумавши, выпалил: “Коммунист!” В палате установилась тот час гробовая тишина, слышно было, как жужжат, описывая круги под плафоном освещения мухи. Ситуацию разрядил только, что подселенный молодой солдатик, до которого наконец-то дошел смысл сказанного, он весело засмеялся, бурно выражая, свои нерастраченные жизнью чувства. Но другие обитатели палаты еще долго косились на меня и не разговаривали.
Много образцов партийных руководителей прошли перед моими глазами за время службы. Их не за что было любить, поэтому вспоминаю я о них редко, разве что в связи с разными комичными ситуациями, в которых они были непосредственными участниками. Навсегда почему-то запечатлелась оговорка моего первого армейского парторга. Фамилия его была Ананьев. Он очень любил делать доклады о политической ситуации в мире и читать лекции на различные темы, а больше о нем сказать было и нечего. Ананьев вписывался в стереотип нашего политработника идеально. Читая как-то нам, офицерам полка, лекцию о боевом применении американцами лазеров, он изрек: “Они дошли до размещения лазеров в космосе …”. Кто-то из слушателей не вытерпел скуки и съехидничал в адрес служившего у нас старого и занудного подполковника, сказав шепотом: “Размещают в космосе Лазаря Моисеевича!” В полной тишине зала, прерываемой лишь заунывными звуками подуставшего лектора, эта реплика разнеслась весенним громом по рядам, вызывая улыбки у нелишенных юмора офицеров. Но развеселил нас окончательно сам оратор, изрекший, видимо оговорившись: “Лазерно-моисеечное оружие очень опасно …” Тут уж зрительный зал грянул в одно горло, сотрясая стены старенькой постройки.
Очень не нравится мне отношение современных “комуняк” к национальной проблеме. Во всех политических, социальных процессах они, не вникая в их сущность, видят происки международного сионизма. Как можно быть целой партии столь политически близорукой? Да и сейчас коммунистическая партия серьезно больна, а может это уже ее агония? Я очень надеюсь на это. Что не придется нам больше строить мифический коммунизм, тихо протестуя лозунгами на стенах артиллерийских училищ; “Наша цель - коммунизм”.
Вот я и рассказал вам вкратце о нескольких представителях партии, бывших лоцманов нашего народа, по-сусанински заведших нас в “трясину болот”. Я мог бы продолжить это ряд образов, но не хочу утомлять читателя однообразием. Не хочу, чтобы он так же болезненно сопереживал со мной опять нашу недавнюю историю, когда все мы были безсловестным скотом, а партработники мнили себя нашими “пастухами”. Но мнение свое о них я высказал, и судить о его правильности - тебе, мой читатель.