Часто профессию офицера в прессе называют героической, но простому обывателю невдомек, что же героического в этой профессии в мирное время. Мне не довелось воевать в афганских песках и штурмом брать чеченские аулы, я никогда не принадлежал ни к парашютно-десантным войскам, ни к гвардейским разведротам, но, оглядываясь сейчас на прошедшую службу, удивляешься тому многообразию происшествий, которые довелось испытать, вынести. Быть может, это совсем не героизм, а просто качественное выражение нашей русской расхлябанности, последствие которой необходимо упорно преодолевать. Мы, русские, привыкли сами создавать себе трудности, руководствуясь во всех делах тремя постулатами: “авось”, “небось”, “как-нибудь”, нежели здравым смыслом и точным расчетом, а потом героически преодолевать их, упиваясь при этом своей героической жертвенностью. История, о которой я расскажу – тому подтверждение. Прав был философ, изрекший когда-то: “Героизм – это всегда чьи-то просчеты”. Именно так в жизни и происходит: вассалы совершают ошибки и исправляют их жертвенным героизмом своих подданных. Оставим, однако, логику гипотез и умозаключений о природе русского героизма. Вспоминая сейчас наиболее ярко сохраненные памятью события, не могу сразу отдать приоритет какому-то из них, чтобы описать читателю подробно. Чего только не случилось со мной за годы службы. Замерзал лютыми зимами в аварийных домах, выпрыгивал из горящего барака, ждал помощи в остановившейся машине на просторах монгольских степей, переворачивался на юрком Уазике и врезался на тяжелом Зиле, совершая после таких происшествий многокилометровые марши, по заросшей верблюжьей колючкой, целине. Ухитрился попасть в остатки облака Китайского ядерного взрыва, а один раз даже, на всеобщем совещании офицерского собрания в Улан-Баторе объявили погибшим, к счастью по ошибке. Погиб в обычной бытовой истории не я, а мой коллега, но в отчетность каким-то образом закралась путаница. Слушал нелестные эпитеты вслед моим погонам в Прибалтике и вступал в рукопашные схватки с националистами в Казахстане. Забавная, а отнюдь не героическая дорожная история, произошла у меня в Подмосковье, при желании в ней можно отыскать и элементы мистики. Для поездок по служебным делам мне выделяли с местной автобазы автомашину, причем автомобили и водители часто менялись в зависимости от какого-то производственного графика. Так мне довелось повстречаться с водителем, фамилия его, кажется, была Ветров, и его автомобилем. Все три раза, что мне приходилось кататься с ним, происходило одно и то же происшествие – каким-либо образом мы разбивали лобовое стекло автомашины. Эксперимент, к сожалению, продолжить не представилось возможности, из-за моего ухода из этой воинской части, но память о нем осталась навсегда.
Первый случай произошел холодной осенней порой, недалеко от города Кубинка. Внезапно все лобовое стекло, двигающейся на большой скорости автомашины, стало матово-белым, в мгновение ока, потеряв свою прозрачность. Причем этот контраст был настолько неожиданным, что мой дремлющий, занятый своими думами, мозг, не сразу смог осознать, что же все-таки происходит. А более всего, как известно, пугает человека не опасность, а неизвестность. Поэтому, в тот раз я, привыкший к разным нештатным ситуациям, испытал настоящий шок. Для шофера, же, такие ситуации были привычны. Уверенными движениями он прижал машину к обочине шоссе, резко снизив скорость. Оказывается, всего лишь, нам в стекло угодил камень, из под колес встречной автомашины. Только после остановки, я рассмотрел множество маленьких трещинок, опутавших весь триплекс лобового стекла и придавших ему матово-молочный цвет. Водитель, между тем, деловито стал разбивать потрескавшееся стекло пассатижами, напротив водительского места, делая в непрозрачном теперь стекле, “амбразуру” для обзора. Кусочки стекла падали к моим ногам, рассыпались по коврику на полу кабины, искрясь и переливаясь в лучах скупого октябрьского солнца, своими неровными гранями. Словно шейх, осыпанный своими верноподданными драгоценными бриллиантами, возвращался я домой. Ехали назад неспешно: холодный воздух задувал в кабину. Долго еще потом попадались в ботинках эти “драгоценности”, колко напоминая о происшедшем.
Ко второй поездке с Ветровым, я был подготовлен куда лучше. Это и помогло сохранить мне, по крайней мере, здоровье. Но сохранить лобового стекла, увы, и в этот раз, не удалось. Вернее будет сказать, что поездка и не началась. Сборы прекратились на местной автозаправке, куда мы заехали пополнить запас топлива. Водитель поставил машину в очередь за какой-то строительной машиной, с ребристой люлькой на длинной членистой руке подъемника, и деловито шурша бумагой путевого листа, удалился. Я же остался в кабине. По-видимому, не было водителя и в кабине впереди стоящей машины. Неожиданно для меня, она тронулась и резво покатилась с пригорочка, где была припаркована, в мою сторону, угрожающе качая люлькой. Удар – и лобовое стекло нашей машины разбивается вдребезги, а прутья люльки упираются в металлический обод окна. Но меня в кабине к тому времени уже не было. Наученный горьким опытом, я уже предвидел надвигающиеся события.
Третья поездка прошла в целом успешно. Мы уже возвращались из Москвы. Машина ходко бежала Симферопольской трассой. Кроме меня в салоне ехала женщина-сотрудник. Зима уже вступила в свои права, но снегом пока не баловала. За полсотни километров до места назначения, повторился сценарий происшествия с камнем, из – под колес встречного автомобиля. Но в этот раз он, почему-то, испортил не все стекло, а лишь выбил дыру, размером с футбольный мяч, напротив пассажирского места. В летнее время это происшествие не стало бы таким уж неудобством, но в зимнюю стужу, поток хлынувшего в кабину холодного воздуха заставил посочувствовать пингвиньему племени, обитающему в далекой Антарктиде. Мне, как истинному джентльмену, пришлось, спасая от обледенения женщину - попутчицу, закрывать образовавшуюся амбразуру разными частями своего тела, попеременно, напоминая собой при этом, то бросившегося грудью на амбразуру героя войны Матросова, то спасающего тонущий от пробоины корабль, своим задом, известного враля Мюнхаузена. Но кое-как, мы все - таки доехали до дома, правда, потом, простуда еще долго преследовала меня.
Объяснить эти роковые совпадения невозможно, во всяком случае, пока, человечество не может этого сделать.
А вот, вспоминается, ещё один случай, произошедший со мной в 1993 году на дороге Наро-Фоминск - Кубинка, и запомнившийся величиной выброшенного в кровь, при этом, адреналина. Кубинское шоссе, а именно по нему следовал я на крытой грузовой машине, с обеих сторон окружает вплотную подходящий к трассе лес, перемежающийся, порой, забором военных городков, густо разбросанных здесь. Ехали мы неспешно: июльская погода утомляла жарой, вызывая сонливость и лень. Лето клонилось к зениту. Внезапно из кустов у леса, наперерез машине, устремилась группа вооруженных автоматами людей в полувоенной форме. Сейчас я и не скажу точно, сколько их было, тогда же я не удосужился пересчитать, думая о другом. Милицейские сводки того времени пестрели сообщениями о бандитских нападениях на дорогах, грабежах и угонах автотранспорта. А если это…. Где-то под ложечкой противно засосало. Что делать? Я не привык пассивно встречать опасности, а тут не придумаю никакого решения. Глаза, между тем, выхватывают за спиной одного из “нападающих”, антенну рации армейского образца. От души отлегло: стало ясно, что это ни что иное, как тренировка армейского спецназа. “До водокачки довезете?”, – размахивая автоматом, прокричал один из них, видимо, старший. По усталым лицам и запыленному камуфляжу, по медленно передвигающимся ногам и подтекам пота, было видно, что позади у военнослужащих долгий и трудный путь. Они сошли через несколько километров, и также бегом скрылись в зарослях. С восторгом, и с глубоко затаенной в душе завистью, смотрел вслед я этим романтикам воинской службы.
Вспоминаю об одном из обычных дней воинской службы, лишенном героического пафоса, но по-своему трудным, в бытность службы моей в Монголии. В тот день нас, двоих офицеров и служащую Советской Армии, командировали, по служебной необходимости, в небольшой шахтерский поселок, расположенный к северо-западу от города Чойбалсан. Не ищите его на самых подробных картах, все равно не найдете. И причина здесь проста – секретность. В этом поселке находится шахта по добыче урана. А работали здесь тогда наши советские специалисты. Они-то и дали название поселку - такое, какое носил когда-то его большой южный сосед – Дорнот. Выехали мы из расположения части ранним утром на двух КАМАЗах. Нам предстояло проехать до цели около пятидесяти километров по степным дорогам, загрузиться в Дорноте стройматериалами и вернуться до наступления ночи домой. Зима уже отлютовала, на дворе стоял месяц март. Но март в Монголии это еще не весна. Весна наступает лишь в мае, когда за каких-то пару недель, месяцами подкрадывающееся тепло, вдруг, как бы очнувшись и испугавшись, что летнее пиршество жизни пройдет без него, словно выскакивает из своего потаенного убежища и выплескивает всю свою энергию на ноздреватый, подтаявший уже снег, спеша исполнить свою установленную природой миссию. Тогда-то реки на равнинах разбегаются вширь, словно забыв о своем вечном походе к морю, заливая при этом огромные территории равнины. Тогда же начинают дуть шквальные, северные ветры, вызывая головную боль обитателей степей и электролизуя все вокруг. Знатоки утверждали, что ветры эти порождаются Батюшкой – Байкалом, расположенным в тысячах километров севернее и вскрывающимся из подо льда в это время года. В марте же и апреле еще стоят обычные для этих мест холода, но столбик термометра не опускается уже ниже тридцати градусов мороза.
Многоскатные машины споро скользили по завьюженной степи. Зима в тот год была малоснежной, и белая равнина часто сменялась рябой поверхностью мерзлой целины. Желтый шар нашего светила, как бы не хотя, поднимался из-за заснеженного горизонта, степенно путешествуя по тёмно-синему еще ото сна небу, без какой-либо дымки и облачка. Все предвещало быструю и удачную поездку. Дорога постепенно стала забирать в гору. Вдалеке показалась двугорбая сопка, меж ее хребтов и лежит наш путь. Я бывал здесь летними месяцами и знал, на сколько прекрасна местная природа, и как контрастен переход от выжженных солнцем степей к поросшим в пояс травой лугам. Тут в изобилии росли какие-то карликовые деревья, пусть искривленные и неестественные, но так радующие глаз русского человека. Повсеместно встречались кустарники, удивляя пышностью своих одеяний, а цветы повсюду выглядывали из травы, кивая в такт ветру – дирижеру, своими разноцветными головками. Здесь росли редкие сорта красных лилий и петушков, а вершины сопок облюбовали кусты багульника. Ни одно из растений не доставляло нам столько радости, в этой глуши, как багульник. Бывало зимой, сорвешь чахлый кустик, более похожий сначала на общежитский веник, поставишь его в банку с водой в теплый угол квартиры и, через несколько дней, это чахлое создание выкидывает из своих крохотных почек, целое облачко нежно-лиловых цветов. И не было для нас ничего прекрасней и милее, посреди заснеженных равнин, чем эти цветы. Сопки по дороге на Дорнот были тоже необычны. Они хоть и имели пологие скаты и вершины, но под тонким слоем плодородной почвы угадывались, а кое-где и выступали на поверхность, громадные округлые формы каменных блоков, будто выложенных неведомым творцом в геометрическом порядке. На середине дороги, где-то далеко внизу у подножия сопок, собралось с окрестных ручьев голубоглазое озерце, облюбованное в летнюю пору стаями уток и гусей, столь многочисленных, сколь и пугливых, что совсем нелишне при знакомстве с извечно голодным русским человеком. Мне как-то принесли в подарок тушку дикой утки. С жалостью сжимал я в ладонях пушистое мягкое тельце. В ней было больше перьев и пуха, нежели мяса, да и то пахло болотной тиной. И почему человек так жесток? И чем можно оправдать это никому ненужное убийство?
Наконец-то появились дымки Дорнота. Расположен поселок в гигантской котловине, края которой круто обрываются вниз. Казалось, здесь произошел когда-то неведомый катаклизм, опустивший эту часть земли в подземную бездну, но каменистое плато зацепилось своими негнущимися краями за крепкий гранит обрывов и так повисло навечно, закупорив собой вход в подземное царство теней. Нам нравилось здесь бывать. В магазинах Дорнота всегда были замороженные овощные смеси и ананасы, порезанные кубиками и расфасованные в целофановые пакетики, что было тогда у нас дефицитом. За каких-то восемь рублей, в пересчете на нашу валюту, здесь всегда можно было приобрести огроменного и жирного гуся, чего никогда не встретишь в монгольском делгууре (магазине). Люди, живущие здесь, отличались приветливостью и добротой. Правда, настроение нам часто портили ретивые представители наших спецслужб, всемерно охраняющие государственные секреты и видящие в нас иностранных шпионов.
В тот раз мы быстро выполнили командировочное задание и, хрустя ледышками ананасов, отправились в обратный путь. Машины, натужно ревя моторами, взобрались по склону котловины, и весело урча, побежали по накатанной дороге домой. Казалось, час-два и мы вдохнем тепло дома, радуясь чашке горячего чая. Появившиеся откуда-то на небе легкие облачка, больше похожие на туман, не вызвали у нас беспокойства. Увы, попали домой мы только через сутки.
Незаметно подкравшееся с востока темное марево серых облаков, в несколько минут, неожиданно, заполнило небо. Задул пронзительный мокрый ветер, неся в своем чреве мегатонны замороженной воды. Хлопья снега понеслись над степью и сопками, мечась и кружась в вихревых потоках. Пугающий мрак сгустился над снежной целиной. Ветер противно завыл сотнями волчьих глоток, врезаясь в острые края металлических деталей автомашин. Впереди идущий КАМАЗ просматривался сквозь белую пелену, стремящегося с огромной скоростью куда-то снега, с большим трудом. Между тем, снежный покров быстро увеличивался, накатанную колею дороги уже нельзя было отличить от безбрежного моря заснеженной равнины, раскинувшейся вокруг. Внезапно, головной автомобиль снизил скорость и остановился, остановились тот час и мы. Оказывается машина, прокладывающая колею, забуксовала, не справившись со снежными сугробами. Я никогда до этого и не мог предположить, что такая мощная машина как КАМАЗ, бессильна перед снежными заносами. Стоит только снежному покрову, превысить уровень осей колес автомобиля, он сразу же застревает, сколько бы водитель не жал на акселератор и не мучил мотор, изводя окружающих протяжными звуками стонущего механизма. А ветер все усиливался, снег теперь, казалось, летел параллельно поверхности земли. С наветренной стороны машин стал быстро нарастать снежный сугроб. Задувающий в щели дверей ветер обжигал холодом, заставлял ежиться. К счастью, в баках было еще достаточно солярки, и мы не выключали двигателей – генераторов тепла в этом хаосе снега, льда и холода. Это был наш единственный источник жизни. Я знал из рассказов монгольских товарищей, что здесь не проходит ни одной зимы, без смертельных случаев среди местных аратов. Неотложные обстоятельства толкают жителей дальних степных сомонов, к путешествиям по заснеженным просторам монгольских степей, в самую лютую зимнюю пору, на своих плохоньких стареньких автомобилях, скупо заправленных топливом. В случае поломки машины на полдороги, ее пассажиров ждала почти неминуемая смерть от холода. В моей памяти осталась подобная история, произошедшая в мою бытность. Арат вынужден был вести заболевшего грудного ребенка, вместе с матерью в больницу аймачного центра. В безбрежной снежной степи без ориентиров и знаков сбились с дороги, и вскоре мотор автомашины заглох. Мужчина принял решение идти искать помощь, а женщина осталась в холодной кабине автомобиля. Случайно наткнувшиеся на машину, через неделю, путешественники, обнаружили замерзшую женщину с живым еще ребенком, в крепко сжимающих его, негнущихся руках матери. Мужчина же был обнаружен только весной, обглоданный зверьми, когда сошли, растопленные солнцем, снега.
Постепенно снежный сугроб вырос до размера машины, подвижное белое покрывало набегающими пульсирующими волнами неспешно легло поверх кабины и кузова, да так и застыло на них, увеличивая постепенно свою толщину. Стекла окон машины сплошь запорошило клейким весенним снегом. Выйти из кабины стало возможно только с подветренной стороны, да и там сразу попадал в снежную кутерьму и проваливался глубоко в рыхлый снег. Мы оказались в снежном плену. Выбраться самостоятельно из этих заносов, было нашему транспорту не под силу. Оставалось только покориться судьбе и ждать помощи. Но на помощь, наивно было расчитывать, в столь непроглядной пурге. Никто в такой природной вакханалии разыскать нас просто не смог бы. Оставалось надеяться на чудо. Ждать, когда закончится снежная круговерть, когда, наконец, о нас вспомнят и выручат. Быть может, нужно было еще и молиться, но мы были тогда молоды и не верили ни в Бога, ни в Черта, а верили только в себя. Как-то незаметно стало совсем темно. Это повелительница тьмы - матушка - ночь вступила в свои законные права. Устроившись поудобнее в углу просторной кабины КАМАЗа (“Хороший юрта, просторный юрта”, - говорили о кабинах этих машин монголы), я, подняв воротник меховой куртки и, подложив под щеку “походную подушку” – свою ладонь, потихоньку уснул. Снился мне сон, что я лежу в неудобных санях, которые движутся по зимнему лесу, запряженные цугом лошадьми, а на лавке рядом стоит большой, пышущий жаром самовар. Я тяну к нему озябшие, почему-то без перчаток руки и не могу дотянуться. Холод ломит ступни моих ног. Я поднимаю голову, натягивая, при этом, какое-то покрывало до самого подбородка, и с ужасом вижу, что ноги мои, почему-то, совсем голые, и торчат из - под укрывавшей все тело материи. Я пытаюсь их спрятать, но одеяло не слушается моих спастических, нервных движений. Вдали раздается волчий вой. Обкусают сейчас нелепо торчащие голые ноги – мелькнуло в спящем мозгу. В страхе и с холодной испариной на лбу, просыпаюсь. Метель все так же, резвится в своем диком танце, завывая и визжа. Ноги замерзли и затекли, но в кабине в целом тепло. Только у пола скопился холодный воздух, проникающий тонкими струйками сквозь глазницы для рычагов. Мои спутники спят в разных неестественных позах, негромко мурлычет, довольной кошкой мотор. За окном уже появились первые проблески рассвета, хотя уловить их сквозь заледенелые, видимо от разницы температур в кабине и наружного воздуха, стекла окон непросто. Растирая озябшие ноги, невольно вспоминаю свой ночной сон. Я никогда не был мистиком, не верю я и в приметы, у меня никогда не сбывались увиденные сны, но я видел не раз, как предсказывала будущие события по своим снам моя мать. Понятно, что сон отражает подсознательную работу мозга, при анализе поступающей в него по разным каналам информации, и каким-то образом, выдает нам прогноз, который только надо уметь понять и расшифровать. У моей матери была для этого разработана целая система, которая ушла, увы, вместе с ней. Она безошибочно предсказывала денежные почтовые переводы, присылаемые в наш адрес родственниками, дабы поддержать, нашу большую, и не позволяющую себе ничего лишнего, офицерскую семью. Но более всего меня поразил факт, предсказания ею, смерти своего отца, молодого еще человека. Справедливости ради надо заметить, что она не назвала имени покойника, а только объявила поутру нам, собравшимся на завтрак детям: “Ну, дети, видела я, что Милка и Лилька (мои сестры) в церкви пол моют. И сон ведь вещий – с четверга на пятницу: быть покойнику”. Прошло три дня, а пророчество не сбывалось. И только на четвертый день пришла соседка, в почтовый ящик которой, по ошибке, была опущена телеграмма во время ее отъезда. Телеграмма извещала о смерти моего деда. Из-за опоздания сообщения, мать не успела на похороны. Факт этого события навсегда, необъяснимым нонсенсом, поселился в моем сознании. С тех пор я верю в возможность предсказания, как такового.
Между тем, стало заметно светлее, сумасшедший ветер несколько утихомирился. Лениво зашевелились, просыпаясь, мои спутники. Надо было сходить проведать товарищей в головной машине, но выходить на мороз и ветер, после ночного сна из нагретой кабины не хотелось. Завтракали замороженными ананасами, они теперь подтаяли в теплой атмосфере нагретого двигателем воздуха, и кусочки их плавали в желтоватой, мутной воде, бывшей когда-то, по-видимому, соком. С тех самых пор я не люблю ананасы. Машины наши занесло к утру снегом окончательно. Они представляли уже два сугроба-горы и торчали среди белоснежного поля потерянными горбами бактриана. Видимость несколько улучшилась, но ждать помощи можно было только по окончании метели.
Томительно текли часы ожиданий. К ночи ветер заметно присмирел. В сгустившихся сумерках, сквозь глазки растопленной дыханием наледи на стёклах окон, мы увидели вдалеке мелькание огней. То был свет фар, приближающейся нам на помощь машины. Это был армейский “Урал”. К моему удивлению, а я считал эти снежные заносы непреодолимыми для колесной техники, он неспешно и размерено шел по заснеженной степи, раздвигая своими большими скатами плотный белый покров, словно мощный ледокол сквозь весенние льды. Деловито рыча мотором, «Урал» подъехал сначала к головной машине, зацепил ее тросом, и отбуксировал на несколько десятков метров вперед. Потом вернулся за нами и таким же образом, вывез на проторенную уже первым КАМАЗом колею. Затем опять взял на буксир передний автомобиль и потянул его, без видимых усилий, сквозь новые снежные заносы и заторы. По накатанной двумя машинами колее, мы медленно двинулись следом, и через несколько часов, уже грели озябшие руки о горячее стекло стаканов с чаем. Наше путешествие закончилось!
Вот и весь мой рассказ про один будничный эпизод воинской службы, читателю самому судить: какого он вкуса этот офицерский хлеб. Впрочем и в дальнейших рассказах речь пойдет о том же – о нелегком повседневном труде защитников Отечества и может быть они помогут читателю составить представление о службе в Армии.