Довелось мне не раз бывать в гостях у монголов, но вот у скотоводов- кочевников – аратов я гостил только раз. Об этом событии и пойдет далее мой рассказ. Стойбище, состоящее из нескольких юрт, располагалось на возвышенности, недалеко от реки. Место это было выбрано не случайно и, видимо, использовалось монголами регулярно в летний сезон: в маленьком кирпичном домике посреди сомона находилась скважина. Она давала чистую подземную воду и жизнь всему населению посёлка. Вода подавалась на поверхность благодаря усилиям дизельного движка и насоса, поражающего своими прямо таки циклопическими размерами деталей и сходством в движениях с медленно передвигающимися членистыми ногами богомола. Вокруг юрт бегали и резвились в пыли дети. Посчитать их было непросто, настолько быстро они перемещались, то, резво сбиваясь в кучу, то горохом рассыпаясь по ровной поверхности поля. Меня пригласила в гости семейная пара. Хозяйку звали Баяра, хозяин представился как Чулун. На вид им было лет по 35-ть, но, как известно, монголы очень быстро стареют из-за суровых условий степной жизни, и утверждать это однозначно было бы наивно. Оба хорошо изъяснялись по-русски, только вот большие цифры давались им с трудом, я так и не смог понять количества, принадлежащего им скота. До этого мне не доводилось еще бывать в юрте и я с интересом рассматривал обстановку и утварь. Жесткий каркас юрты представлял собой деревянный, разбитый перемычками на сектора круг, покоящийся на четырех шестах, от которого по периметру отходили жерди, служащие опорой войлочному каркасу из верблюжьей шерсти. Отверстия в этом круге служили для вентиляции и для выхода дыма от костра, разводимого посреди жилища. В холодное время они частично или полностью закрывались мехом или шкурами животных для сохранения тепла, в летнее же время служили обитателям юрты своеобразными часами. Время легко было определять по расположению солнца, заглядывающего сюда своими лучами и заполняющего сектора различными оттенками света и тени. Сооружение это по-монгольски звучало как тооно. Пол юрты укрывали шкуры. На них монголы спят, ими же укрываются, ими пеленают своих новорожденных. В “красном углу” жилища единственная мебель, которой хозяева, по-видимому, гордились особо. Это национальный монгольский лавир – выполненный из дерева и щедро украшенный национальным орнаментом, напоминающим миносский лабиринт, с выдвижными ящичками квадратный сундук, который правильнее было бы назвать монгольским комодом. На нем устанавливается статуэтка Будды, и стоят на всеобщем обозрении различные культовые предметы и, ласкающие взгляд обыватели, предметы обихода. Я внимательно рассмотрел их: медный колокольчик, какой-то маленький чайничек, сияющий начищенными металлическими боками, пять фаянсовых пиал, и высокий монгольский, элегантный чайник – дашбумба, напоминающий мне своей формой потягивающуюся после сна красавицу с тонким станом, высокая железная кружка – домбо и много еще каких-то мелочей, назначение и название которых мне неведомы. На заднем плане на какой-то подставке, как и полагается, медная скульптура Будды. Впереди этого сооружения, лавира, поставлен небольшой и невысокий ритуальный столик. Вернее сказать даже два, один из которых, разместился на спине другого, и отличался от первого еще меньшими размерами. В центре юрты – костер, рядом на полу – несколько пиал, котелок. В углу – ворох какого-то тряпья. Вот и весь антураж монгольского жилья. Посадив меня на почетное место, хозяева приступили к угощению. Здесь мне довелось отведать и баранины, и чая по-монгольски, и домашнего сыра. Чай по-монгольски – это кипяток с молоком, солью и бараньим жиром, по питательности не уступающий супу, о вкусе я же предлагаю судить читателю. Блюда из баранины не блистали оригинальностью и вкусом, но навсегда врезалась в память сцена заклания барашка. Мне доводилось видеть, как делают это у нас на Кавказе – бесцеремонно, ножом перерезая животному шею и окропляя обильно кровью траву кругом. У монголов это получается куда элегантней, не замечаешь со стороны, когда только что бегающее и живущее земной суетой животное превращается в тушу мяса. Барану с заломленной круто головой арат острым ножом делает под ребрами небольшой разрез, просовывает туда по локоть руку и, останавливает, бешено клокочущее и заходящееся от страха сердце. Как мало надо усилий, чтобы превратить живое в мертвое. Да и что такое эта самая жизнь? Несколько необычно выглядит монгольский, домашний сыр. Молоко в пище здешних жителей, занимает такое же важное значение, как и мясо. Утро кочевника начинается с дойки коров. Занимаются этим традиционно женщины. Первые капли молока жертвуются с молитвой духу Чингисхана: верят монголы в Будду, но не забывают помолиться своему великому предку. Молока обычно получают много, ведь стада коров велики. Поэтому излишки молока перерабатываются домашним способом по старым народным рецептам. Как это делается, я не понял, понял только, что одним из этапов этого приготовления является сгущение молока на солнце. То, что получается в результате этих манипуляций, мне довелось попробовать. Это было нечто, напоминающее и своим видом и консистенцией казеиновый клей. А вот другой продукт мне даже понравился. Это был домашний сыр, по вкусу напоминающий брынзу, только желтого цвета. Готовится он в виде лепешек. Единственное, что мне было непонятно, так это происхождение черных точечек обильно украшавших его поверхность. Впрочем, вкусовых качеств они никак не ухудшали, а наоборот придавали сыру утонченный пикантный вкус. Что это за вкрапления выведать у монголов я так и не смог, но обстоятельства позволили мне самому разгадать эту загадку местного сыроделия. При очередном посещении “ветра”, что неудивительно после неоднократного распития чая, я обнаружил, что вся крыша юрты сзади, облеплена лепешками этого самого сыра, для просушки на знойном солнце и дозревания на жарком монгольском ветру. Юрта от этого сзади выглядела, как обвешанная зарядами динамической защиты от кумулятивных снарядов противника, башня танка, но мне было уже не до сравнений и аллегорий: к горлу подкатил неприятный жгучий комок. Я наконец-то понял, откуда на лепешках сыра эти загадочные точечки. Витающие “над” и спаривающиеся “на” стаи противно жужжащих степных мух тут же справляли и свою нужду, невзначай украшая и ароматизируя эксклюзивные сорта монгольского сыра.
В застольной беседе говорили обо всем: и о политике, и об экономике, и о животноводстве. С интересом выслушивал я критические замечания о том, как надо содержать коров. Действительно, заботой о скотине монголы не отличаются. И знойным летом и лютой зимой коровы предоставлены сами себе. На зиму араты никогда не заготавливают сена, в отличие от нас, а выпускают пастись стада на заснеженные поля. И обросшие густой шерстью эти замечательные создания природы по грудь в снегу рыхлят сугробы и отыскивают себе для пропитания, скудную и осенней порой, растительность, полусгнившую и истлевшую. Как они существуют на таком подножном корме – загадка, видимо здесь сформировалась уже новая порода коров. Впрочем, иногда “на десерт”, небольшие стада их забредали на наши помойки, славящиеся обилием пищевых отходов: русские, как известно, любят поесть, но не любят доедать. И отогнать изголодавшихся животных от мусора было край не сложно. При всем при этом коровы и зимой ухитрялись давать молоко. Одно из небольших стад этих животных я невзначай наблюдал в течение морозной зимы 86-го года. Столбик термометра тогда редко поднимался до минус сорока градусов, и эти дни считались теплыми. Мне же приходилось часто проезжать по дороге, у развилки которой паслось в глубоком снегу стадо коров. День ото дня оно быстро редело, видны были под снегом силуэты павших животных, одна из коров выглядела словно живая: она прилегла ненадолго отдохнуть, повернув в сторону гремящий моторами дороги голову, да так и застыла навсегда. Взгляд ее мертвых глаз встречал нас ежедневно всю зиму с каким-то немым укором человеческому бездушию. Туша ее промерзла настолько, что никакие хищные животные, собаки не могли растерзать ее. Только по весне тушу постепенно обгрызли голодные собаки, и она перестала пугать нас своим пристальным взором. Но, самое страшное для пастбищных животных здесь, не холод и снег, а гололед. Такое в степях случается редко, но когда бывают такие зимы, падеж скота от бескормицы не поддается исчислению: добывать корм монголы жвачных животных научили из под снега, а вот из подо льда пока еще нет. За беседой мы не заметили, как ночь, серой птицей, бесшумно расправила свои крылья. Пора было покидать гостеприимных хозяев. Юрта потихоньку наполнилась детьми, тут же, тотчас, падавших и засыпавших крепким сном на звериных шкурах. Их не заботила ни мошкара, деловито гудящая во всех “углах” юрты, ни крадущийся из ночи осенний холод. Способность переносить сильный мороз и холод у монголов в крови. Я много раз видел в Улан-Баторе людей в самые сильные морозы одетых в легкие пальтишки, а без шапок зимой у них ходит вообще чуть ли не все мужское население. Может это от бедности? Но к чему искать обидные объяснения столь завидному свойству? Продолжая тему, скажу, что и на параде, посвященном празднику революционного Октября, проводимом в начале ноября, когорты монгольских борцов следовали по плацу почти в обнаженном виде – лишь легкое трико да шапка, фасоном похожая на буденовку, согревали их тела. А между тем, в ноябре уже стоит мороз, но я не заметил ни одного съежившегося от холода или покрытого мурашками атлета.
Покидал гостеприимных хозяев я уже в темноте. Фары качающейся на ухабах машины выхватывали из темноты ночи куски обычной степной дороги. Казалось бы, ровная степь и дорога должна быть идеально ровная, но в действительности, дороги быстро превращаются в бугристые ложа, именуемые здесь не иначе как терки. На этих терках любая машина быстро распадалась в прах, как бы добросовестно слесарь-сборщик не затягивал ее многочисленные болты и гайки. То там вдали, то рядом с дорогой мелькали яркие огоньки, отражаемого глазами мелких животных, света фар. Мириадами светлячков-звезд горел небесный свод. Небо здесь чистое и большей частью года безоблачное, от этого звезды не кажутся такими уж далекими. Они совсем рядом. Протяни только руку, не бойся огня, и ладошка засияет, полная сверкающих бриллиантов. Звезды, словно часть неведомого живого организма, существование которого нам не понять и не осмыслить. Невольно задумываешься, кто ты, человек – песчинка в этом мире пространства и времени? Вселенная мягко, но властно обнимает тебя и словно баюкает в своей колыбели, умиротворение и покой закрадываются в душу, осторожно подкрадывается сон.
Вдали показались огни города, туда мы и держим путь. Прощайте навсегда гостеприимные монгольские друзья, найти ваши кочевья на степных просторах Монголии вновь будет не просто.