«Кому служить? Какому зверю молиться?
На какие иконы здесь ополчились? Чьи сердца
разбивать я буду? Какую ложь поддерживать
должен? По чьей крови мне придется ступать?»
А. Рембо
N
Теплый февраль и сырой снег. Так называемый, частный сектор весь в белом: налипло на крыши, на заборы и на голые, торчащие метлами деревья. С верху над всем этим нависло низкое серое небо. Стоял мягкий дымчатый вечер. Вдалеке слышался перекликающийся лай двух собак.
По расчищенной дороге, между высокими сугробами быстро шел человек в длинном расстегнутом пальто. Обмотанный вокруг шеи белый шарф закрывал подбородок, кепка съехала на глаза. Но человека узнали, негромкий, но хорошо слышный в тишине голос пролетел по улице:
-- Гера-а! Герка, ты что ли?
Человек остановился, будто его дернули, обернулся, стянул двумя пальцами шарф со рта и признался стоящей у штакетника женщине:
-- Я, Ирина Витальевна.
Она, еще моложавая, смотрела кокетливо, перебирала пальцами край беличьей душегрейки.
-- Да ну, врешь, -- засмеялась женщина. – Мы забыли, каков с виду Герка Сегачеев .
-- Не Сегачеев я, Шведов моя фамилия.
-- Ах, ну да, говорю, забыла, да какая разница. Ты ко мне заходи, когда свои надоедят. Я тоже по тебе соскучилась.
Шведов с улыбкой поднес два пальца к козырьку и пошел дальше, так же быстро. Длинные полы метались сзади, цепляясь за сугроб. Шедший по улице свернул к большому двухэтажному кирпичному дому, сходу распахнул калитку, взлетел на крыльцо, позвонил в дверь и тут же сам раскрыл ее. Миновал темную прихожую и, войдя в большую комнату, остался стоять на ее пороге.
Шведов медленно повел глазами из угла в угол: полумрак и тишина, запах недавно начищенной мебели. Посреди комнаты овальный непокрытый стол, на нем большая ваза с красными яблоками, у стены широкий диван с выстроившимися вдоль спинки разноцветными подушками, у окна живая пальма. Лестница, ведущая на второй этаж… На нижней ступеньке сидел уже давно немолодой человек в синем спортивном костюме с закатанными штанами, босые ноги в тазу, лицо с чуть удивленным оробевшим взглядом.
Шведов снял кепку и склонил голову:
-- Здравствуйте, Павел Сергеевич.
-- О! – босой человек заулыбался и встал в тазу. – Генрих! – он попытался шагнуть, но одумался и беспомощно протянул руки гостю. – Генрих! Ну что такое? Ты нас забыл и бросил. Ге-енри-их…
Павел Сергеевич обнял Шведова, положил голову ему на плечо, щекой почувствовал холодную влагу его пальто.
-- Раздевайся Гера, сейчас тетю Марго позовем, она на кухне котлеты жарит.
-- А что ты, дядя Паша, в тазу делаешь?
-- Маргарите надоело, что я с соплями хожу. Во, -- Павел Сергеевич потянул мокрым носом. – Набухала мне в таз горчицы. Выдала пуховые носки. Это я потом надену.
Шведов разделся и остался в сером свитере с вереницей белых оленей на груди. Пригладил перед зеркалом черные волосы, всмотрелся в свое лицо с тонкими заостренными чертами, провел пальцем по темной дорожке над верхней губой.
-- Что это ты? Усы вздумал отпустить, -- отозвался Павел Сергеевич на его жест. – Они у тебя не растут, а ты отпускаешь.
-- Аль не красив? – улыбнулся Шведов.
-- На татарина похож.
-- Тихо у вас.
-- Да кому шуметь-то? Э-э… Маргарита на кухне, Вадим Аркадич в больнице. Уже не надеемся, что выйдет. Ларочка только что от него вернулась, отдыхает у себя. Витяша и Андрейка сам знаешь где. Кому же у нас шуметь?
Павел Сергеевич стал вытирать ноги, между делом вспомнил и добавил:
-- Альбина к нам не ходит. Она, конечно, ни в чем не виновата, мы против нее ничего не имеем, да ей самой, видно, неприятно.
Павел Сергеевич натянул на распаренные до красна ноги носки, высморкался в платок и поднял глаза на Шведова. Тот стоял, глядя на лестницу, круто взбирающуюся вверх. Перила и ступени тускло блестели лаком.
-- Вот такая беда у нас приключилась, а ты и не приехал, -- с горечью сказал Павел Сергеевич.
-- Я же ничего не знал. Тетя Марго только через полгода мне написала.
-- Да мы сразу телеграмму тебе отправили.
-- Не получал я от вас телеграммы.
-- Ну, пусть министерству связи будет стыдно. Идем к тете Марго, ты здесь, а она в неведение.
В просторной золотисто кремовой кухне шипела сковорода, стоял густой мясной пар, и витал запах чеснока. Полноватая женщина в полосатом брючном костюме, перехваченном завязками фартука. Рука, сжимающая деревянную лопатку, зависла в воздухе, глаза радостно поголубели, и на один из них упала светлая милированная прядь.
-- Ах, вот он, паршивец! – Маргарита Аркадьевна раскрыла объятья и, встав на цыпочки, прижалась к Шведову фартуком с красно-желтым петухом. Шведов обхватил теплые мягкие бока тетушки. Отстранясь, Маргарита Аркадьевна бросила деревянную лопатку в сковороду и, схватив двумя руками голову племянника, пачкая помадой, расцеловала в обе щеки.
-- Приехал-таки, свинтус.
-- Как здоровье, тетя Марго?
-- Да если б могла, поделилась бы с твоим дядей Вадимом. Хорошо, что ты приехал. Лучше поздно, чем никогда. А что ты думаешь, у дяди Вадима лейкемия. Может эта ваша встреча будет последней. Но нет! Обо всех неприятностях говорим после. Сегодня у нас праздник. Гера, в этом доме так давно не было настоящего праздника. Да и сегодня, наверное, не получится, но хоть выпьем посидим. Паш, любимый племянник приехал, слетай в магазин за бутылкой.
Павел Сергеевич с готовностью бросился к дверям.
-- Сума вы сошли, родственники? – удивился Шведов. – Чтобы я к вам и без бутылки?
Маргарита Аркадьевна замахала рукой мужу:
-- Ну, так все равно, иди: купи селедки, майонеза и… баночку лечо.
Павел Сергеевич исчез так быстро, словно команду «слетай» понял в буквальном смысле.
-- Вот мы дождались нашего оболтуса, -- приговаривала Маргарита Аркадьевна, вытирая свою помаду со щек племянника. – Это что за поросль? Жалкая пародия на усы. Как у шестнадцатилетнего мальчика. Что ты выдумал Герка. Ну, садись. Очень голодный? Дать котлетку, или подождешь до ужина?
-- Я, тетя Марго, парень выносливый, и могу держать себя в руках даже рядом с твоими котлетами.
-- Ты что же на Новый год не приехал?
-- В командировке был: пуск объекта в Алжире.
-- Ну, понятно, -- Маргарита Аркадьевна ловко перелопатила котлеты в сковороде. – Жениться не собираешься? Подкинул бы нам с Сергеечем внучат. После Витяши дом в склеп превратился. На Андрюшку в этом вопросе теперь и не смею рассчитывать. Вообще на его счет ничего не загадываю. С Альбиной связь у нас порвалась. Как бы вообще не пресекся род Сегачевых.
-- Так ведь я, тетя Марго, Шведов, а не Сегачев.
-- Дед твой был Сегачев и мать тоже. Вон Вадим Аркадьевич уже и забыл, что мать твоя была нам двоюродной, а не родной сестрой. Ну, он у нас человек патриархальный, ценит родство по мужской линии, но то, что твой дед и его отец были родными братьями для Вадима Аркадьевича много значит.
-- Вы генеалогическое древо еще не вывесили над камином?
-- Смеешься. А как судьба посмеялась над твоим дядей Вадимом. Как он хотел большую семью, наследников (а ему, знаешь ли, есть что завещать) и вот обзавелся сыном только после пятидесяти, да еще заболел, и нате, этот кошмар с Витяшей.
-- Как же это у вас произошло?
-- Потом тебе все расскажу. Вот поужинаем, отдохнешь с дороги. Разговор это долгий и не простой. Боже мой, Гера, разве я когда-нибудь могла б о таком подумать? Если б мне кто сказал. Знаешь как, обычно это случается с другими, с другими не с тобой и не с твоими. И вдруг… Ты не представляешь, что у нас тут творилось, и через что мы все прошли… Ты что же тогда не приехал? Хоть бы на телеграмму ответил.
-- Что за мифическая телеграмма? Я ничего не получал. Кто ее отправлял?
-- Я отправляла, и не мифическую, а самую настоящую. Ладно, Гера, потеряли разгильдяи нашу телеграмму. Я знаю, ты бы нас в такой беде не бросил бы, ты б приехал, если б знал. А каково мне пришлось! Лариса в ступор вошла ни ест, ни пьет, ни говорит. Павел Сергеич наоборот – все рюмки опрокидывает да чушь порет. А тут и похороны, и следствие, и суд… И в больницу к дядя Вадиму. Каково мне было сказать ему, что мальчика его больше нет, малыша пятилетнего… По лестнице этой долго все ходить боялись. Ходили, конечно, но боялись. Никто не сознавался, но все ж и так видно. Да мне самой мерещилось, хотя, ты знаешь, я не суеверная. А раз выхожу ночью, в кухню воды попить, смотрю, на первой ступеньке у стеночки темнеет что-то, присмотрелась – Витяша, личико в крови, глазки закрыты… Если б он их открыл да на меня глянул, не знаю, что бы было. Я отвернулась, перекрестилась, все и исчезло. Я на кухни посидела, водички попила… у меня нервы тоже не железные.
Из глубины дома послышался скрип двери, тихие шаги.
-- Это Ларочка, -- объяснила Маргарита Аркадьевна. – Каждый день к Вадиму ездит, ухаживает за ним. Вот и молодая жена. Ты ее ни о чем не расспрашивай.
-- Да я, вроде, не дурак.
-- Ты на долго ли приехал? Поживи хоть немножко. Дом Вадим какой отгрохал, а теперь тут коптят потолки старик со старухой да Снегурочка. А помнишь, сколько у нас раньше народу собиралось по поводу и без повода. Стол раздвигали, места не хватало. А теперь мы на кухне едим, и не едим, а так, перехватываем. Вот хоть ты приехал и, слава богу.
N
Лариса, сидя за столом, склонив голову, катала ладонью большой красное яблоко. Почти белые короткие волосы завивались кольцами на лбу и у щек. Тонкие пальцы с розовыми ногтями сжимали яблочные бока, гладили их кожицу и снова выпускали, и ладонь снова раскатывала плод по столу. Лариса не замечала, смотревшего на него Шведова, а ему, почему-то, вспомнилось: летний день, в кухне с раскрытыми окнами стоит Лариса, приложив к щеке бутылочку с соской с подогретым молоком, платиновые волосы заколоты, несколько прядей лежат на шее.
Пальцы обхватили яблоко и поднесли его к лицу Ларисы – нюхает, закрыв глаза. Но вот веки вспорхнули, и темный чайный взгляд уставился на Шведова. Не удивилась, но улыбнулась:
-- Генрих.
-- Здравствуй, Лариса. Как поживаешь?
-- Да ты и сам, наверное, знаешь, что с некоторых пор мы поживаем плохо, -- ответила с грустью, просто и естественно.
-- Если б сразу все узнал, я бы раньше приехал. Почему-то не получил телеграмму тети Марго.
-- Ты, кажется, чувствуешь себя виноватым? Брось, здесь повиноватей тебя найдутся.
-- Как дела у Вадима Аркадьевича? Какие прогнозы доктора делают?
-- Темнят доктора, ничего вразумительного не говорят. Я думала, может, Вадима в Германию увезти, а он твердит: "Или здесь поправлюсь или здесь концы отдам». Вы, мужчины, такие, вы болеть не умеете. Как твои дела? Электростанции строишь? В Алжир, в Китай ездишь?
-- Строю, езжу.
-- Ну, и как живут в Китае?
-- Бедно.
-- А говорят, хорошо.
-- Кто-то хорошо, остальные бедно. Пятнадцать лет назад они были нищие, теперь стали бедными.
-- А как называлось то, что ты в Китае строил? – Лариса улыбнулась, предвкушая забаву. – Ну-ну, как ты говорил? – она требовательно заиграла пальцами, словно выманивая у Генриха слова.
Шведов, изображая смущение, опустил глаза и, облизав губы, произнес:
-- Дзи-сяни и Инь-мень.
Лариса тихо рассмеялась.
-- Только ведь это очень давно было, -- напомнил Шведов.
-- Да, я знаю, давно, --- Лариса надкусила яблоко и, продолжая улыбаться, смотрела на Шведова.
«Чем бы ее, бедную, еще развеселить?»
N
-- Ну, вот и слушай, какие кошмары наяву бывают, -- рассказывала Шведову Маргарита Аркадьвна. -- Собрались мы на майские праздники, вот здесь в этом доме. Дядя Вадим уже в больнице лежал – вроде не до веселья. Но жизнь свое берет: весна, сад весь в цвету стоял, деньки такие теплые выдались. Вот и решили мы пусть небольшой, но праздник устроить. Посидеть, выпить, хоть и без дяди Вадима. Собрались только самые близкие: я с Павлом Сергеечем, Андрюшка наш, Ларочка, пришел дядя Гена с тетей Аней… Альбинки их не было: с институтскими подружками укатила куда-то. Вот мы с Анной и Ларочкой наготовили, как бывало. Стол в сад под яблони вынесли. Хорошо все так получилось. Весело было. Кто б мог подумать? Ну, вот если б мне кто заранее сказал! Гер, вот взять и повернуть бы время назад! Какие веселые все были. Витяша с Андреем за бабочками бегали. Андрюшка – 25тилетний балбес, он с четырехлетним Витяшей как равный был. Витенька на коленях у дяди Гены сидел – оба пирожными перемазались… Господи Боже мой… И хоть бы сердце у меня екнуло. Вот как представлю – словно из другой жизни. Досиделись мы до темноты. Ларочка Витяшу спать уложила. Мы со стола убрали. Гости у нас ночевать остались, как водиться. У Анны Сергеевны от вина голова закружилась, она легла и, вроде бы, сразу уснула. Паша с Андреем на крыльце сидели, курили… Я думала, что Лариса уже спит. Иду по верху мимо ее комнаты, вижу дверь приоткрыта. Заглянула: ни ее, ни Витяши. Они с мальчиком в одной комнате спали, как Вадима в больницу отправили. Ну, нет их и нет, ладно, может, Лариса мальчика в туалет повела, может ему просто не спится. Пошла я дальше, и вижу: Геннадий на лестнице стоит, здесь же наверху, прямо передо мной. Спиной стоит, меня не видит, а рядом с ним – Витенька в пижаме. И вот что происходит дальше – страшный сон. Геннадий одной рукой обхватил малыша за плечи, другой взялся за подбородок и дернул. Я прямо услышала, как хрустнуло. Гера… А потом этот изверг скинул Витяшу с лестницы. Он прямо как клубочек покатился. По всем ступенькам с верху вниз, Гера. Мне показалось, что весь этот ужас целую вечность длился. На меня будто столбняк нашел. И когда я увидела Витеньку внизу с разбитым носом и лобиком, когда я кровь на личике увидала, тут меня словно разбудило, и я закричала. Геннадий вниз по лестнице к ребенку побежал. Со двора влетел Андрей. Мы все за мальчика, а он мертвый, головка болтается. Я кричу на Геннадия: «Убийца!» Он отпирается, мол, Витяша сам упал. А я-то все видела! Андрей как двинет Геннадию по морде, тот на спину упал, а Андрей на него и в горло вцепился. Паша, не помню, когда появился, давай Андрея оттаскивать, я ему помогать. Оттащили, а уже поздно: Геннадий не трепыхается, не дышит и лицо все синее. В одну минуту два трупа.
Тут Маргарита Аркадьевна перевела дух. Шведов сидел, грызя ногти, слушал, не спуская глаз со своей тети.
-- Ну, вот ты мог себе когда-нибудь такое представить? В нашем доме… Наш дядя Гена… маленького мальчика... Из-за чего? Наследства Вадима! Из-за денег, тьфу!
– А что, наследство так велико, что у дяди Гены крыша поехала? – спросил Шведов.
-- Гера, я делами Вадима никогда особенно не интересовалась. Ты знаешь, деньги у него всегда водились, и он с нами делился. И семья Геннадия, и наша с Павлом, и твои родители для него своими были. Он хотел, чтобы мы жили одной большой семьей. И себя, как самого старшего, он видел главой этой семьи. Ты знаешь, твой дядя Вадим человек патриархального склада. Конечно, он думал о наследниках, особенно, когда болеть начал. Бог дал ему сына только после пятидесяти, так получилось. Конечно же, Витяша был основным наследником, а вторым Геннадий, как положено с патриархальных позиций по мужской линии. Ну, кое-что и мне, как сестре причиталось. Но, Гера, я ведь знать не знала, каким состоянием мой старший брат владеет. Это только на следствии выяснилось, что было из-за чего кровушку невинного младенца проливать. Если бы все вышло, как задумал Геннадий, львиная доля наследства ему бы досталась. Других детей у Вадима уже б не было. Да, что-то получила бы Лариса. Но старшим в семье оставался Геннадий, он и стал бы основным наследником.
-- А теперь как наследство поделится?
-- Да Бог его знает. Я с такими вопросами к умирающему приставать не буду. Лариса говорит, мол, никого не обидит. Кстати, и тебе, наверное, что-то перепадет, ты ведь тоже кровный родственник. Дядя Вадим тебя любит. Впрочем, я толком ничего не знаю, меня сейчас только судьба Андрея волнует.
-- Сколько ему дали? Три года?
-- Три года. Полгода уже отсидел,… Бывает, что за примерное поведение условно досрочно освобождают. Я очень надеюсь.
N
Шведову отвели ту самую комнату на первом этаже, которую он получал всегда, приезжая в этот дом. Маленькая, обшитая вагонкой с окном в сад, со старинным барометром на стене, с круглым плетеным ковриком на полу. Дому было десять лет, и десять лет Шведов останавливался в этой комнате. Ее так и называли комната Генриха. На столе у окна лежал томик Арцыбашева, купленный Шведовым лет пять назад. В каждый свой приезд Генрих прочитывал два-три рассказ, и до конца было еще далеко.
Маленьким мальчиком Шведов потерял родителей в авиакатастрофе под Харьковом. Тетя Марго, двоюродная сестра матери, растила его вместе с собственным сыном Андреем. Об осиротевшем племяннике заботились и два двоюродных брата матери: старший Вадим и младший Геннадий. Шведов не доставлял больших хлопот своим родственникам. Учился хорошо, в истории не попадал и рано стал самостоятельным. Его уже давно воспринимали в семье как гостя, редкого и желанного. А Генрих приезжая сюда, приезжал к себе домой, в свою семью, другой у него пока не было. Тыл для него был здесь.
N
Ананас и букет тюльпанов в руках Шведова смотрелись как скипетр и держава. Когда он вошел в палату, Вадим Аркадьевич опустил газету и бесшумно рассмеялся, подергивая плечами. Генрих ожидал увидеть дядю в более плачевном состоянии. Ничего, Вадим Аркадьевич похудел, посерел, осунулся, но… раз у него хватало сил читать газету… Шведов заметил, что у больного дяди глаза стали большими, мутными, но большими. От того ли, что он похудел?
-- Генрих…Чуть не сказал: «мальчик мой», вот свалял бы дурака.
Рукопожатие Вадима Аркадьевича было крепким, но, кажется, в это рукопожатие он вложил всего себя.
-- Молодец, дядя Вадим, выглядишь как симулянт.
-- А, -- отмахнулся больной. – Наплевать, как я выгляжу. Мне теперь на все наплевать. Может, это и плохо, но знаешь, чувствую я себя комфортно: ничего не надо – ничего не жаль.
-- Это ирония, а не апатия, -- поставил свой диагноз Шведов. – Похоже, что болезнь тебя еще не сожрала.
Вадим Аркадьевич пристально вгляделся в Генриха, поколачивая свернутой газетой по краю постели:
-- А что? Меня уже в мертвецы записали? Что родственники тебе говорили?
-- Переживают.
-- Ну да, конечно, это уж как водится.
-- Знаешь, дядюшка, ты желчным стал.
-- Удивительно, не правда ли? Я бешусь, злюсь от своего бессилия, Гера. Если б я был всего лишь болен. Тебя посвятили в подробности нашей Варфоломеевской ночи? Чего б не отдал, чтобы оказаться тогда в гуще событий. Если не исправить, то хотя бы разобраться толком, что там у них произошло. Конечно, Витяша… Как бы я сейчас спокойно умирал… или лечился, если бы Витяша был жив. Мальчика не вернешь, с этим я уже почти смирился. Но я хочу знать, какая муха Генку укусила. Деньги? Гена из-за наследства убил Витяшу? А, Генрих?
-- Сложно разбирать семейные конфликты, когда все живы: не поймешь где правда, а где ложь. В нашем случае есть, по крайней мере, одна достоверная вещь -- смерть. Этого уж никак не оспоришь.
Вадим Аркадьевич перевалился на бок и приподнялся на локте.
-- Я тут лежу. Я меньше всех видел, я меньше всех знаю. Я не могу даже догадываться, мне остается только интуиция, я только чувствую… И знаешь, что именно? Дьявольщина тут какая-то. А ты? Тебя ведь тоже здесь не было. Что ты об этом думаешь?
-- Чего только не бывает, из-за денег, и не из-за денег,-- ответил Шведов. -- Человек животное вообще жестокое.
-- У-у, как легко ты сдал дядю Гену.
-- Я не понял, во что ты не веришь? В его виновность или в его алчность?
-- Я во весь этот кошмар не верю: я не верю, что Витяша мертв, что Геннадий мертв, что Андрей сидит за убийство. Мне приходят, рассказывают, а мне кажется, что мне лгут, байки травят. Хотя у меня нет ни одного, ни четверти повода не верить Ларочки или Маргоши. Это даже свинство с моей стороны.
Вадим Аркадьевичи устало опрокинулся на подушку и заговорил совсем медленно:
-- Я не видел ни одного трупа, оттого мне трудно поверить. Бедная Лариса. Знаешь, она плакала, когда читала «Превращение» Кафки. А тут такие некнижные беды. Но ничего, она молодая, она переживет и еще нарожает. Анну жалко, но, может, и она поплачет-поплачет да замуж выскочит, а и не выскочит, не велика беда. Вот Альбинка без отца осталась. Ты должен понимать, что это такое. Впрочем, ты, когда осиротел, совсем маленький был. У тебя все было по-другому: и трудней и проще. Ты, Генрих, к Альбине сходи. Ладно?
-- Прямо от тебя и собирался.
-- Что-то я устал… -- костистая сухая рука прикрыла глаза. -- О тебе мы не поговорили… Мертвые нас больше живых волнуют. Ты, Гера, обязательно приходи ко мне завтра, но про этот кошмар мы с тобой говорить больше не будем. Мы о другом будем говорить, о твоих делах. Да, Гера?
N
В телефонной трубке Шведову ответил хрипловатый полудетский голос Альбины:
-- Ах, это ты, Генрих-х. Приехал, значит. Что звонишь, а? Просто так или на тебя какую-нибудь миссию возложили?
-- Без миссий я. Приехал по родственные души, и тебя хочу, среди прочих, увидеть.
-- Никогда! Запомни, Шведов, никогда не буду я среди прочих.
-- Ну, это как ты пожелаешь. Так встретимся?
-- Встретимся, только на нейтральной территории.
-- У меня такой нет.
-- Ликером угостишь? Угостишь, ты добрый Генрих. Напротив нашего дома есть бар, я тебя там буду ждать.
В волосах Альбины гнездилось множество мелких заколок. На каждом пальце сидело по дешевому перстню или кольцу. В расстегнутой овечьей куртке она поднялась навстречу Шведову и молча повисла у него на шее. Рассмотрев лицо Генриха, Альбина пискнула от восторга и попыталась ущипнуть кузена за короткий редкий ус. Шведов мужественно терпел и улыбался. Альбина была легкая и теплая, от нее пахло леденцами, ей хотелось вишневого ликера.
-- С мамой тебе лучше не встречаться. Она будет плакать. Она совсем ничего не понимает. Так и повторяет иногда: «Я ничего не понимаю, ничего не понимаю».
-- А ты понимаешь? – спросил Шведов
Альбина подняла двумя пальцами рюмку, прищурив глаз, полюбовалась рубиновым цветом ликера, и ответила:
-- Да уж лучше ничего не понимать. Как там, в метрополии?
-- Тихо. Ты совсем с ними не общаешься?
-- А на какой предмет? Делать вид, что ничего не произошло? Ты, конечно, уже выслушал официальную версию тети Марго?
-- А есть и другие версии?
Альбина глотнула ликера, с удовольствием облизалась, пробормотал: «Добрый Генрих», и печально взглянула на Шведова.
-- В том-то и дело, что нет. История на столько нелепа, что никакие версии в голову не приходят. Но ты веришь, -- Альбина стала растягивать слова, подчеркивая невероятность произносимого, -- чтобы мой папа мог четырехлетнему ребенку шею свернуть?
-- Ты думаешь, что Витяша сам с лестницы упал, а тетя Марго что-то путает?
Не спеша отвечать, Альбина еще приложилась к рюмке и поморщилась, не от ликера, а от того, что она собиралась сказать.
-- Есть такая вещь, против которой не попрешь, экспертиза называется. Она подтверждает слова Марго. Витеньке сначала свернули шею, а потом уже спустили с лестницы. Но, слушая тетю Марго, я, как моя мама, кое-чего не понимаю. Представь себе ту картину, что рисует тетя: она стоит наверху, чуть дальше у первой ступеньке папа. Он стоит спиной к тете Марго и не видит ее. Представляешь? Да?
Шведов закрыл глаз, пытаясь нарисовать перед собой требуемую картину. Альбина продолжал описывать, иногда переходя на зловещий шепот, словно страшную сказку рассказывала.
-- Папа стоит и держит Витю за плечи. Он не видит тетю Марго, потому, что он стоит к ней спиной. Но тете прекрасно видно, как папа, обхватив Витю за плечи, берет его за подбородок.… У моего папы что, спина прозрачная?
Шведов раскрыл глаза.
-- Да, легче представить убиение царевича Дмитрия… Но, может, твой папа не совсем спиной стоял, может, она и не видела всего этого во всех подробностях, но это не значит, что все произошло как-то по-другому.
-- Ты так говоришь, потому, что речь идет не о твоем отце. А моему эта история стоила жизни. Да еще его обвинили в убийстве, -- Альбина постучала ногтем указательного пальца в стол. -- И я хочу точно знать, как все было.
Шведов поймал ее руку и сжал в своем кулаке, камушки перстней больно врезались ему в ладонь.
-- Я, тоже, очень хочу знать, как все было. Мы все не можем поверить в происшедшее уже больше полугода назад, потому, что мы не хотим в это верить. Или скажем так: все уже произошло, и мы уже поверили, только не хотим в это признаться.
-- Эх, Гера, ты единственное не замаранное в этой истории лицо.
-- А твое лицо, чем же замаралось?
-- Не знаю. Милые родственники все звонили да говорили, что мы с мамой не должны отрываться от семьи, что нам всем трудно и сложно. А на похороны к Вите меня, почему-то, не пустили.
-- Как не пустили?
-- Да так. Мама моя пойти не могла, не в том состоянии она была. А я решила – пойду. Я ни в чем не виновата, прятаться мне нечего. Витяшу я любила. Пойду, похороню, да и посмотрю, что там вообще делается. Тетя Марго сказала, что 12-ого будут похороны. Это я точно помню. А вечером 11-ого она звонит и спрашивает: « Сегодня схоронили. Что же ты не пришла?» А? Как тебе такое дело? Зачем ей понадобилось меня от похорон отстранить, да еще дурочку из себя строить?
-- Перепутала она, наверное, оговорилась.
-- Генрих, наша тетя Марго никогда ничего не путает и не оговаривается.
N
Еще было светло, но снег и небо посерели, и вечерний холодок загулял по улицам, когда Шведов возвращался домой. Он медленно брел между сугробами, глядя на заборы, слушая, как кричат, что-то не поделившие, вороны. Вдруг легкие и быстрые шаги заскрипели у него за спиной. Обернулся: соседка, Ирина Витальевна с двумя полными сумками, веселый взгляд из-под мохнатого капюшона искусственной шубки.
-- Здравствуй Генрих. Отчего такой понурый? Еле тащишься.
-- Здравствуйте, Ирина Витальевна. Не весельчак я, что поделаешь. Разрешите печальному господину помочь вам.
Шведов протянул руки к соседским сумкам, и они сдались ему без малейшего сопротивления.
Ирина Витальевна защебетала, расспрашивая Шведова о том же, о чем расспрашивала тетя Марго и другие родственники-знакомые, давно не видевшие Генриха. Он отвечал односложно и немногословно. Шведов проводил соседку до крыльца ее дома, был приглашен на чашку кофе, принял это приглашение и понес сумки дальше: в прихожую, через темный коридорчик, на маленькую теплую кухню. Ирина Витальевна раздела гостя, посадила за стол, ушла с его пальто, и, вернувшись, уже и сама без шубки в пестром трикотажном платье, стала разбирать свои покупки. Двигалась она очень быстро, ловко маневрируя между углами и мебелью своего маленького дома. В кухне пахло ванилью. Зажужжала чистенькая белая кофемолка.
-- Сейчас я тебя настоящим крепким кофе напою, -- обещала Ирина Витальевна, ставя на огонь медную турку. – Ты помнишь? Я умею варить кофе и не признаю это растворимое не пойми чего… Кофеварки тоже не признаю. Давай-ка, и коньячку дерябнем. Для поднятия настроения, а то ты мне, ей богу, не нравишься, Генрих.
Произнося последние слова, она вытаскивала из сумки пачку макарон и, глянув на гостя, застыла с посерьезневшим лицом.
-- Слушай, а ведь и правда, с чего тебе веселится. Я догадываюсь, о чем вы вчера весь вечер говорили с тетей и дядей. У вас в доме беда на беде едет и бедой погоняет. А я какого-то веселья от тебя жду.
-- Ну вот, сей час и вы начнете о том же, -- ответил Шведов. – Давайте ваш коньяк. Вчера я говорил с тетей Марго, сегодня с дядей Вадимом и Альбиной. Можете представить, какой заряд бодрости я получил… Кофе сейчас убежит!
Кофе успели спасти. Чокнулись две хрупкие стопки с темно-янтарным коньком. Щеки у Ирины Витальевны тут же порозовели. Холеная рука подперла гладкий подбородок, и взгляд стал чуть удивленным:
-- Герка, совсем в мужика превратился… И усики отпустил, как у Печорина. Признайся, небось, сердцеедом стал.
-- И хотел бы, да талантов не имею. Вот вы, Ирина Витальевна, наверное, и не знаете, что я пацаном был влюблен в вас без памяти.
-- Это малолеткой что ль? Да знаю я. Только разве это любовь? В шестнадцать кто угодно в кого угодно влюбляется. Ге-ерка, ты был таким милым мальчиком.
-- А что ж сейчас? Не милый?
-- И сейчас милый, но по-другому. К тому же, сей час ты не мальчик. И я совсем не та молодая красивая особа, в которую ты был влюблен. Эх, что это ты о прошлом со мной заговорил? Не по-джентельменски с твоей стороны.
-- Ах, бросьте, -- сказал Шведов, и тонкая ниточка усиков над верхней губой растянулась в улыбке и стала еще тоньше.
-- Да ну, -- ответила ему Ирина Витальевна с беззвучным, смехом, будто бы даже смущенным. – Ты соблазнять, что ль меня собрался? Знаю я тебя, поулыбаешься, наговоришь приятностей да пойдешь себе спокойно спать.
-- Ну вот, и вы в меня не верите. И не мужчина я вовсе в ваших глазах.
-- Хватит, Гера, это уже не столько на шутки, сколько на хамство похоже, -- а сама посмеивается и глазами блестит.
-- Это вы потому так говорите, что боитесь ревности Владимира Петровича.
-- Какого Владимира Петровича?
-- Директора гаража на Садовой.
-- Откуда ты знаешь?
-- Тетя Марго мне не только про наши семейные дела рассказывала.
-- Ох уж эта твоя тетя Марго. Я ее даже побаиваюсь. Вот давно хотела зайти, поговорить с ней да все откладываю, откладываю.
-- Ну что же вас за ручку отвести? Могу и рядышком постоять, чтобы вам не очень страшно было.
-- Гера, а дело то серьезное. Ты скажи, вы за Ларисой никаких странностей не замечали?
-- Да я пока что не успел, а тетя ничего такого не говорила.
-- Слушай, что я тебе расскажу. Лариса каждый день Вадима Аркадьевича навещает. А я работаю в бухгалтерии ЖКа, как раз напротив больничного городка. Иногда, в не приемные дни… Я тогда до пяти работаю. Иду на автобус, встречаю Ларису. Из больницы она возвращается.
-- Что пешком? Не на машине?
-- Ну, потом она, наверное, в машину садится, а сперва она в магазины заходит. И знаешь, странные покупки делает. Я один раз с ней нос к носу столкнулась: у нее в руке был пакет, а из него заячьи уши торчали… Игрушечные, конечно, мохнатые, бело-голубые.
-- И что она про эти уши сказала?
-- А я не спрашивала. Ну, мало ли кому, может кому-то из знакомых, а может ей самой кто подарил или она себе купила. Молоденькие женщины любят зверюшек. Мне самой ухажеры собак и медведей дарили.
-- Так в чем же дело?
-- А я потом еще раза три ее в магазине видела. К ней не подходила, она меня и не заметила. Так Лариса еду детскую покупала, йогурты, сырки сладкие, шоколадки, чипсы и все такое.
-- Ну и что?
-- Кому все это? Может у нее сдвиг от горя?
-- Ну, она могла это Вадиму Аркадьевичу покупать. Например.
-- Обычно такое покупают, когда идут туда, а не возвращаются оттуда.
-- А может, она это себе покупала, взрослые тоже едят йогурты и шоколадки.
Тут у Ирины Витальевны округлились глаза и раскрылся рот, словно она чего-то испугалась.
-- Слушай, Герка, у нее есть любовник.
Теперь ее лицо из испуганного превратилось в виноватое.
-- Гера, она к котму-то ездит. Уходит из больницы в пять, а домой возвращается в семь. Гера, что будет-то?
-- Быстро вы догадки строите, Ирина Витальевна.
-- Гер, да может и нет ничего. Ты только никому не говори. Получу и от Маргариты, и от Ларисы за сплетни. Хорошо, что я к твоей тете с этим не пошла. А может, у Ларисы, и правда, с головой не в порядке, -- Ирина Витальевна запуталась в своих предположениях и сама себя сбила с толку. -- Но вы бы за ней последили. Знаешь, когда женщина дитё теряет все, что угодно с ней может произойти. Вот хорошо, что я с тобой поговорила. С тобой-то проще, чем с Марго. А мало ли что. У вас там и так сумасшедший дом, и два трупа уже было. Как бы еще чего не приключилось.
-- Ирина Витальевна, а вы на похоронах Витяши были?
-- Да я на работе была. Баба Аня рассказывала, что через забор видела. Какие там похороны. Вынесли из дома закрытый гробик, поставили в машину и увезли на кладбище. И никого не было кроме самых близких.
-- А когда хоронили?
-- Да я не помню…
N
Теперь уже стемнело. Павел Сергеевич сидел на крыльце под фонарем, завернувшись в куртку, и, высунув из нее на белый свет реку с сигаретой, испускал струйки табачного дыма. Шведов встал напротив дяди, уперся ногой в ступеньку.
-- Что ж такое, Павел Сергеевич? Вчера в тазу парился, а сегодня на пороге студишься.
-- А как же мне еще покурить? Меня с сигаретами из дому выставляют. Я говорю: «В форточку подымлю», а она: «От форточки все в комнату несет».
-- Так ты б, дядя Паша, оделся путем.
-- А, -- Павел Сергеевич демонстративно шмыгнул носом. -- Вот заболею, пусть ей хуже будет. Ты закуришь? Нет? Вот мне и покурить уже не с кем. А сегодня тепло. Весна уже скоро. Сам вон весь на распашку. Где гулял-то?
-- В больнице был, с Альбиной встречался, к соседке Ирине Витальевне зашел.
-- К Ирине это хорошо. А как Альбинка?
-- Да ничего. От счастья, конечно, не светиться, но ничего, -- Шведов присел на ступеньку.
-- А мы их совсем не видим. Я даже не знаю, как с ними встречаться. Как ни в чем не бывало? Не получиться. Их Геннадий нашего Витяшу убил. Наш Андрей их Геннадия прикончил. Кто перед кем виноват? Вроде бы никто и не виноват. А все как-то…
-- Ну, Витяша такой же их, как и ваш с тетей Марго.
-- Не скажи, -- Павел Сергеевич погрозил двумя пальцами сжимающими сигарету. -- Витяша с нами под одной крышей жил. Марго во всем Ларисе помогала, нянчилась. Я с ним возился. Он к нам ближе был
Шведов, сняв кепку, покрутил ее в руках, стряхнул с нее что-то, хотя, стряхивать-то было нечего, спросил:
-- Расскажи, как все это вышло.
-- Что? Два труппа? Так тетя Марго тебе рассказывала.
-- Ты сам-то что видел?
-- Ну что. Я ж позже всех подоспел. Андрей здесь на крыльце сидел, а я у калитки стоял, сосед Борисыч мимо шел, я с ним перекинулся, -- Павел Сергеевич плевком загасил окурок и сунул его в банку из-под кофе, служившую пепельницей. – Слышу, вроде шум какой-то. Но до меня еле-еле что донеслось. Я увидел: Андрейка подхватился и в комнату. Вот меня и дернуло. Что это он, думаю, и за ним. Вломился и вижу: стоит Марго на коленях, кричит: «Убийца!» Пред ней Витяша с разбитой головой. Я на Андрея и не взглянул. Я от ребенка глаз отвести не мог. А Марго все кричит на Геннадия, убийца да убийца. Не орала бы она так страшно, может, Андрей на него и не кинулся бы.
-- А дядя Гена что говорил?
-- А ничего он не говорил. Он как пришибленный был, стоял и глаза таращил. А… Вот, он все бормотал: «что это значит», или «что это такое»… В общем, то ли одурел, то ли прикидывался.
-- Он вроде объяснял, что мальчик сам с лестницы сорвался.
-- Это он Марго объяснял. А что он при мне говорил, я уже и не помню. Вот. Андрейка на него кинулся… Нет, сначала он ему врезал. Прямо в глаз Геннадию Аркадьевичу засадил. Тот упал, Андрейка на него, и за горло. Марго-то первая в себя пришла стала его оттаскивать. Тут-то и я ей на подмогу пришел, ан было уже поздно.
Из-за угла вышла Лариса: колыхалась шерсть ламы на ее коричневой дубленке, в руке позвякивала связка ключей. Въезд в гараж находился с обратной стороны дома, и сидевшие на крыльце не слышали, как она загоняла машину. Лариса устало улыбнулась, переводя чайный взгляд с Павла Сергеевича на Шведова.
-- Ну, что, Ларочка. Как Вадим Аркадьевич? – спросил Павел Сергеевич.
-- Все так же, хуже не стало.
-- Уже хорошо. Завтра передай ему, что я заеду в субботу.
-- Хорошо, передам, -- Лариса подобрала полы дубленки взошла на крыльцо и обернулась: -- Не сидите на холоде. Да и ужинать пора. Гони-ка дядю Пашу домой, Генрих. А то он завтра своим кашлем весь дом будет сотрясать.
Лариса вошла в дом, а Павел Сергеевич вздохнул:
-- Вот еще одна стервочка подрастает. Будет мною, как Марго, помыкать.
-- Когда я говорил тебе то же самое, ты не называл меня стервецом, -- усмехнулся Шведов.
Павел Сергеевич издал что-то невнятное, то ли вздох, то ли стон, взял свою банку-пепельницу и, собираясь идти в дом, пробурчал:
-- Эх, Генрих, и фамилия у тебя Шведов, и имя немецкое.
-- А Лариса всегда в это время возвращается?
-- А сколько сейчас?
-- Семь пятнадцать.
-- Ну да. Иногда пораньше, а бывает, что позже. Ну где-то между семью и восьмью… А что?
-- Изучаю ваш распорядок жизни.
-- На кой черт тебе это надо…
N
На следующий день Шведов, как и обещал, зашел к Вадиму Аркадьевичу. Застал у него очень серьезного мужчину в очках, с моложавым лицом и с большими залысинами. Вадим Аркадьевич представил его Генриху, как Игоря Владиславовича Гардена. Шведов подумал: «Стряпчий». Гарден имел при себе кожаную папку, и лицо всезнайки, а с появлением Генриха, сразу распрощался.
Теперь больной в основном молчал, задавал вопросы и слушал племянника. Шведов в очередной раз рассказывал о своей жизни: проекты, объекты, командировки, здоровье в порядке, не женился и не собирается. Кажется, Вадим Аркадьевич чувствовал себя хуже, смотрел тусклым взглядом, на все, что происходило вокруг него, реагировал вяло. Генрих сидел, пока не пришла Лариса, свежая, улыбающаяся, шуршащая пакетами. Заговорила с мужем, как с ребенком, и такой же тон перенесла на Шведова. Вадим Аркадьевич немного оживился, приподнялся в постели и даже приложил руку к Ларисе чуть ниже спины. Шведов ушел.
Шведов ушел, но остался неподалеку от больницы. В магазинах и кафе он скоротал два часа, около пяти он поймал такси и, сидя в машине, ждал, когда покажется Лариса. Он ждал ее на дороге и, действительно, в начале шестого, мимо проплыл ее серый БМВ. Шведов просил шофера ехать следом.
Генрих думал, что при таком занятии, будет чувствовать себя идиотои. Ничуть, казалось, что поступает он вполне разумно. Утвердился Шведов в этом, когда заметил, что Лариса едет не по той дороге, что ведет к дому: уходя из больницы в пять, появляясь дома после семи, она должна была где-то провести часа два. На улице Фонвизина ее машина свернула с дороги и углубилась в лабиринты между домами. В одном из дворов она остановилась. Лариса вышла, неся под мышкой пакет, заперла машину и скрылась в подъезде. Шведов отпустил свое такси.
На краю заснеженной песочницы сидели два паренька лет семи-восьми. Шведов подошел к ним и, опустившись на корточки, стал расспрашивать, знают ли они приехавшую тетеньку. Мальчики переглянулись, и один из них, недоверчиво скосив глаза, спросил:
-- А вы что, из милиции?
-- Нет, почему я должен быть из милиции?
-- А если вы не из милиции, мы вам ничего не расскажем, мало ли. И права у вас нет нас расспрашивать.
-- Какие грамотные парни мне попались, -- восхитился Шведов. – Ты все правильно говоришь. Но хотя я дяденька не из милиции, я не какой-нибудь бездельник, проходимец или злоумышленник. Я частный детектив.
-- И документ какой-нибудь имеете? – все так же недоверчиво спросил мальчонка.
Шведов достал свое краснокожее удостоверение с печатью министерства энергетики. Дети с уважением заглянули в документ. Наличия фотографии и печати им было достаточно. Они рассказали, что тетеньку они не знают, что ездит она к бабе Гале со второго этажа из 62-ой квартиры. Ездит часто, почти каждый день. А баба Галя живет одна, и, может, быть тетенька ей и родственница. Вот и все, что ребятишки смогли, или захотели, рассказать.
Шведов зашел в тесный подъезд. Второй этаж, дверь с номером 62. Поднялся на площадку между этажами. На подоконнике дремала полосатая беременная кошка. Генрих почесал ей темечко. Щурясь, мурка задрала голову, подставляя кадык. Шведов взял ее на руки и присел в углу…
Ждал Шведов около часа. Мимо него прошел массивный хмурый гражданин, пожилая женщина, неся авоську с картошкой, подозрительно оглянулась на сидевшего в углу. Откуда-то потянуло жареным луком. Через час дверь 62-ой защелкала, и Генрих, вскочив с места, прижался к стене. Он услышал голос Ларисы: «Ну все, до завтра, не скучай». Он не расслышал, что ей ответили, да и был ли ответ. Но, почему-то, Генриху показалось, что Лариса обращалась, не к бабе Гале.
Надо бы подробней расспросить тетю Марго о родственниках Лары. Ее мать и тетка жили, кажется, в Коломне. Может Лариса здесь, действительно, с любовником встречается? Если это квартира для свиданий, стоит подождать пока выйдет любовник. А можно под каким-нибудь предлогом и самому заглянуть к старушке. Только предлог должен быть серьезный и правдоподобный: одинокая бабушка мужчине просто так не откроет… Если она, конечно, действительно одинока. «Черт меня побери, что я делаю? – сказал себе Шведов. – Зачем мне любовник Ларисы? Что мне с того? Я же не буду ее шантажировать или закладывать. Что я тут торчу, как подонок»? Но, все-таки, в квартире мог быть вовсе и не любовник. Шведов решил довести дело до конца, раз уж ввязался.
Генрих рассуждал, как ему быть, а между тем, на втором этаже раздались знакомые щелчки. Дверь 62-ой квартиры снова открылась. Шведов выпустил кошку и подошел к лестнице. На площадке показалась маленькая лохматая собачка, от ее шеи в квартиру тянулся поводок. Собачка вскинула мордочку, посмотрела на Генриха равнодушными карими глазами и устремилась вниз, натянув поводок сильнее. Из квартиры выскочил мальчик в красном комбинезоне и шапочке с кисточкой, и вместе с собакой понесся вниз по лестнице. Дверь осталось приоткрытой, и через минуту оттуда вышла полная старушка в пуховике и мохеровом берете. Заперла квартиру и медленно поковыляла вслед за мальчиком с собакой. А Шведов повернулся к окну: пошел снег, падал медленно и ровно, лохматая псинка бегала по двору таская за собой упирающегося ребенка в красном комбинезоне.
Генрих вышел на улицу. Допрошенные им друзья стояли у песочницы и оживились, увидев «детектива». Мальчик в комбинезоне справился собакой и приволок ее к двум паренькам. Те стали что-то ему рассказывать, показывая на Шведова. Генрих направился к детям. Мальчик из 62-ой квартиры смотрел на него. Шагов за пять до цели Шведов почувствовал себя нехорошо, подойдя к ребенку в красном, Генрих опустился на корточки и вслух помянул Господа Бога. На Шведова смотрел покойный Витяша.
Парочка друзей стала что-то говорить, но Генрих не слушал их. Он взял за плечи воскресшего мальчика:
-- Витя? Тебя Витей зовут?
-- Да.
На ресницы упала снежинка, и мальчик моргал большими чайного цвета глазами.
-- Сегачев?
-- Сегачев.
-- А я дядя Генрих, дядя Гера, ты меня помнишь?
-- Не помню… -- мальчик потер глаз кулачком, и вроде его осенило: -- А, дядя Генрих. Тот, что в Китай ездил?
Мальчик, конечно, повзрослел, но почти не изменился. «Уж не спятил ли я?» – подумал Шведов. Его мысль оборвала подоспевшая баба Галя. Строго спросила кто он такой и что ему надо от ребенка. Генрих не стал запираться:
-- Я дядя этому ребенку, -- чтоб не обманывать старушку решил уточнить. – Наверное, двоюродный дядя. Я прихожусь племянником его отцу.
-- Ты знаешь этого дядю? -- обратилась бабушка к Витяше.
Мальчик закивал головой, неуверенно глядя куда-то в сторону. Он не узнал Шведова, но помнил, что был такой дядя Генрих, и ездил он в загадочный Китай.
-- Точно знаешь? – настаивала старушка, почувствовав слабину.
Витяша поднял глаза на Шведова и улыбнулся:
-- Точно, -- Шведов ему понравился. – Это дядя Генрих, он ездил в Китай, он всегда куда-нибудь ездит. Он племянник моего папы. Он умеет есть китайскими палочками и видел настоящего китайского дракона… -- Витяшу занесло.
-- Зачем вы ребенку голову небылицами забиваете? – осудила Шведова баба Галя.
Генрих не зал, что на это ответить.
-- Ну и? Вы пришли повидаться с Витей? Лариса Александровна мне ничего про вас не говорила.
-- Она еще не знает, что я приехал… из Китая… Мы с ней разминулись. Да я не надолго. Вот только глянул на племяшика. Вижу, жив, здоров и весел. Няня у него внимательная и заботливая. Хорошо тебе у бабы Гали, Витяша?
-- Хорошо. Она добрая, только спать рано укладывает, телевизор не дает смотреть, все время руки мыть заставляет, творогом кормит…
-- Эй, приятель, ты что жалуешься? – остановил мальчика Шведов. – Бабушка о тебе заботиться, а ты на нее жаловаться, стоило мне только появиться.
-- Ну, так вы меня сами спросили… дядя Генрих.
Старушка представилась Шведову Галиной Федоровной и дала разрешение навещать мальчика, если, конечно Лариса Александровна не станет возражать. Генрих пожал маленькую теплую руку Витяши.
Со двора, он пошел обычным не медленным и не торопливым шагом, как ходят большинство людей по улицам. Но кто заглядывал ему в лицо, видел мертвенно отрешенное выражение и невидящие, застывшие глаза. Прохожие обходили Шведова, задевали, а то и толкали. Он ничего не замечал. Дойдя до перекрестка, остановился потому, что наткнулся на спину человека ожидавшего зеленого огня светофора. Черная спина с белыми крапинками падающего снега. Зеленый загорелся, все двинулись по «зебре», а Шведов остался стоять. Минуты три он торчал у края тротуара, потом медленно, постепенно как бы проснулся и быстро пересек дорогу, на зеленый свет по «зебре».
N
Шведов вошел в дом, как вдень приезда, не задерживаясь в прихожей и не раздеваясь. Маргарита Аркадьевна у окна в фартуке с петухом поливала пальму. Шведов замер в дверях, вглядываясь в свою тетю. Та, заметив его, выпрямилась и заговорила:
-- Вот, наконец, и ты. Проголодался? Я сегодня тушу кролика в сметане с морковью… Что-то случилось?
-- Нет… Как будто…
-- У тебя голова болит?
-- Нет. А Лариса уже пришла?
-- Да. К себе поднялась.
Шведов направился к лестнице.
-- Куда? – остановила его Маргарита Аркадьевна. – Хоть пальто сними, разденься. Что это ты?
Шведов вернулся, разделся в прихожей и пошел по лестнице наверх. Маргарита Аркадьевна следила за ним тревожным взглядом.
На стук в дверь сразу ответил голос Ларисы: «Да-да». Шведов вошел. Лариса сидела на пуфе у зеркала за столиком и ватным тампоном смывала лак с ногтей. На нежно-голубых стенах лежали пятна розоватого света ламп. Лариса подняла лицо, розовое пятно упало и ей на щеку, она убрала мизинцем волоса с глаз, улыбнулась:
-- Да, Генрих? – не получив ответа продолжила. – Что привело тебя в мою опочивальню? Ну что ты стоишь загадочный, как Чайльд Гарольд? Правда, у тебя такое выражение лица, будто ты хочешь меня сесть, -- она шутила, она посмеивалась, у нее не появилось никакого предчувствия.
Шведов сделал несколько шагов, перевел взгляд от лица Ларисы на флаконы и баночки у зеркала – все белое и розовое, перламутровое… Здесь же стоял портрет Витяши в бело-розовой овальной рамке: щекастый малыш с оттопыренной губой. У портрета маленькая фарфоровая статуэтка печального пьеро: черные помпоны, длинные свисающие рукава. Шведов взял пьеро погладил пальцем унылое личеко.
-- Скажи, Лара, а кого похоронили вместо Витяши?
-- Что?
-- Я говорю, кто сейчас лежит в могиле твоего сына?
-- Генрих? Ты сума сошел?
-- Нет. Я был в доме на улице Фонвизина. Я видел Витяшу и ту женщину, у которой ты его прячешь, Галину Федоровну.
Лариса вдруг соскользнула с пуфа и рухнула на колени, схватила руки Шведова и стала целовать. Генрих от неожиданности шарахнулся, он даже испугался. Фарфоровый пьеро упал в густой ворс ковра.
-- Гера, Гера, не выдавай меня, Гера…
Шведов вырвал у нее свои руки, взяв за локти, посадил обратно на пуф. Она вцепилась в его свитер:
-- Гера, ты не выдашь меня?
-- Кому? Милиции или твоему мужу? Кого ты больше боишься? Успокойся, Лара… Вот не ожидал…
Казалось, Лариса быстро справилась с собой, выпустила Шведова и сложила руки на коленях.
-- Для начала расскажи мне, что здесь у вас произошло на самом деле.
-- Я скажу тебе, что было бы лучше, если б ты меня ни о чем не расспрашивал, -- произнесла она уставшим голосом. – Но ты меня, конечно, не послушаешь.
-- Разумеется, Лара.
--Ты сам подумай, узнаешь ли от меня что-нибудь хорошее? Остановись пока не поздно… Впрочем, похоже, что уже поздно. А может, все-таки с тебя хватит?
-- Лара, ты права, мне останавливаться поздно. Я же не дурак, я знаю, твоя откровенность меня едва ли обрадует. Я даже боюсь ее. Но неизвестность еще хуже, а мои догадки могут быть страшнее того, что было или есть на самом деле.
-- Ну, это навряд ли.
Лариса совсем уже взяла себя в руки и выглядела совершенно спокойной, даже лениво-равнодушной.
-- Ты любишь свою тетю Марго, Генрих? Она заменила тебе мать, ты ведь любишь ее? А дядю Пашу? Или Андрея? Вы росли с ним вместе.
-- Я свою родословную и биографию знаю лучше тебя.
-- Ну, да. Ты же из той же породы, той же крови. С чего я взяла, что ты будешь расстраиваться? Может, ты и для себя найдешь в этом деле выгоду? Впрочем, ты бы сел, на всякий случай.
Шведов скрестил руки на груди и оперся плечом о стену:
-- Я постою, у меня ноги крепкие.
-- Надеюсь, что и нервы тоже, -- добавила Лариса. – Итак, план этой операции разрабатывали Маргарита Аркадьевна и Андрей. Хотя, если честно, инициатива, как мне кажется, исходила от твоей тети. Она говорила тебе, что не знала об огромном состоянии своего старшего брата? Это неправда, все она знала. Цель: убрать одного из основных наследников -- Геннадия Аркадьевича. Да, Гера, вся эта каша заварилась, что бы прихлопнуть дядю Гену. Несчастный случай подстроить довольно трудно, тем более что обязательно станут искать, кому это выгодно и понятно кого заподозрят. А тут, убийца на лицо, вины своей не отрицает, раскаивается, и мотив совершенно ясен и даже, в некотором смысле, благороден. План был такой: создается видимость, будто Геннадий Аркадьевич хочет того же, что и твоя тетушка, убрать наследника. Он, будто бы пытается убить Витяшу, свернув ему шею и, сбросив с лестницы, тем самым, инсценировав несчастный случай. Марго, вроде как, застает его за этим делом. Андрей в состоянии аффкета душит убийцу, ему дают максимум три года, а по выходе из тюрьмы он получает удвоившуюся или утроившуюся сумму наследства. Но убивать Витяшу, конечно, никто не собирался. Поискали и нашли беспризорного мальчика, похожего на Витю. Маленькие часто бывают похожи друг на друга, к тому же они растут, меняются. А кроме ближайших родственников, на них никто и внимания то не обращает. Тем более мальчонка упал с лестницы, разбил лицо… Что, ужасные вещи я рассказываю?
Шведов уже сидел на полу.
-- Вот видишь, а на деле-то все было куда ужасней.
-- Кто же убил этого мальчика?
-- Не знаю. Я этого побоища не видела. Я должна была спрятать Витю, и я это сделала. В отличие от тебя я не стремлюсь знать больше необходимого. Мне кажется, что это мог сделать только Андрей. Маргарита Аркадьевна, конечно, чудовище, но она, все-таки, мать и бабушка. Павел Сергеевич существо бесхребетное. Он может быть даже меньше всех замешан. Тебе бы, наверное, надо водички выпить?
-- А телеграмму мне, скорее всего, никто не посылал? Приедь я на похороны, я смог бы заметить подмену мальчика, да? И Альбину от похорон отстранили по той же причине. Ограничились малым числом сообщников? А что же ты, Лариса, мужу своему так и не сказала, что его сын жив?
Лариса помолчала, холодно глядя на Шведова, угрюмо надув губы, и призналась совсем бесхитростно:
-- Нет. Как я могла ему сказать? Зачем же тогда огород городить, если обо всем ему рассказать придется? Да, я тоже чудовище. Но Вадим к тому времени был уже смертельно болен. Приблизит ли горе его конец? Может да, а может нет.
-- Ты его сразу же сбросила со счетов, как только он заболел, -- догадался Шведов.
-- Думаешь, я за него замуж по расчет шла? Нет, я его любила. А сейчас я устала. Каждый день я хожу к нему, смотрю на его серое лицо, делаю вид, будто верю, что все будет хорошо. А от него уже смертью пахнет.
-- А от Витяше смертью не пахнет?
-- Ну, вот ты и ненавидишь меня. Что ж. С юридической точки зрения я виновата только в том, что не донесла, в укрывательстве. Доказать мое прямое соучастие в убийствах очень трудно, да его и не было, этого соучастия. Перед Вадимом я, конечно виноват, но я сумею оправдаться. Скажу, что выхода у меня не было, что запугали меня, что если бы не прятала Витяшу, его бы убили. Я ведь в этом доме совсем одна. Вадим меня любит, он мне поверит. Так что я тебя не боюсь.
-- А что же с Витей? Так и будешь его прятать?
-- А я его потом усыновлю. Усыновлю осиротевшего мальчика Витю, и станет мой сын снова Виктором Сегачевым.
И вдруг Лариса шмыгнула носом и утерлась рукой со следами лака на ногтях.
-- Думаешь, все это было так просто? Я ведь, действительно испугалась твоей тети, когда она стала делать мне намеки, а потом рассказала про их план… Все это действительно очень страшно, Гера… А я, и правда, была здесь совсем одна, -- и ее ресницы будто потемнели вроде как от слез.
Шведов поднялся на ноги.
-- А почему тебя до сих про не убрали? Ты бы могла не пережить потери сына и покончить с собой. Еще бы одна доля наследства освободилась.
-- Правильно говоришь. Только за чем еще раз рисковать? Маргарита Аркадьевна надеется, что после смерти Вадима, я выйду замуж за Андрея, и наши капиталы объединятся, -- и выражение лица Ларисы сказало: «Вот так».
Лариса встала, подошла вплотную к Шведову и почти прошептала:
-- Только зря она на это надеется, -- Генриху показалось, что в ее глазах появилось обещание чего-то.
-- Надеюсь, мне от дяди Вадима не много достанется.
-- А ты и не замечал никогда, что живешь среди скорпионов?
-- Пойду-ка я на эту тему с тетей Марго поговорю.
Лариса бросилась к двери и загородила ему дорогу.
-- Тебе жить надоело? Ты не понимаешь, что откровенничать с Тетей Марго опасно?
-- Без тебя разберемся. Чего мне боятся? Ты же знаешь, что я ей как сын.
-- А Геннадий был ей братом, без всяких «как». Да и родной сын у нее есть, как ты думаешь, кого она из вас двоих выберет? Да и о чем ты с ней собираешься говорить, а главное, что ты будешь потом делать? Ты не подумал о последствиях, когда за мной следил, ты не подумал, что будешь делать после разговора со мной, теперь идешь к Марго и не знаешь, что будет дальше. Ты вязнешь и вязнешь в этом деле. Не жалеешь, что не остановился во время? Тормози сейчас, я про тебя никому не расскажу. Уезжай завтра же.
За спиной Ларисы постучали в двери.
-- Лара, пора на стол накрывать, -- позвал голос Маргариты Аркадьевны.
-- Сей час иду, -- ответила Лариса и прислушалась к удаляющимся шагам.
N
Посреди стола в глубокой фарфоровой миске дымились куски крольчатины, залитые сметанным бело-янтарным соусом с морковной стружкой. По краям в круг лежали румяные картофелины все одинакового размера одна к одной. Резаные огурцы, капуста и петрушка зеленели сквозь ограненное стекло салатницы. Соленые грузди дремали в майонезе. Домашняя баклажанная икра чуть не лезла через края. И графинчик с водкой тянул свою узкую прозрачную шею.
Павел Сергеевич, взяв вилку и нож, объявляет:
-- Сегодня гвоздь программы расчлененка и силос.
-- У тебя, Паша, юмор какой-то подростковый, -- заметила Маргарита Аркадьевна.
-- Что же делать, если наш подросток не хохмит, -- ответил Павел Сергеевич, наклонившись в сторону Шведова.
-- Не цепляйся к нему, кажется, он неважно себя чувствует. Давай тарелку, Гера, я тебе кролика положу.
-- А я тебе, мой хороший, водочки налью.
Шведов почти не замечал, что он ест, что он пьет. Глядя, как дядя с тетей ухаживают за ним, он подумал: « Все это из другой жизни». И вспомнил, что так же говорила тетя Марго. И он сказал себе: «Все это теперь в прошлом. Смотри, Генрих, так было когда-то, теперь этого уже не будет». Лариса сидела с равнодушным лицом, аккуратно жевала, переводила спокойный взгляд с Маргариты Аркадьевны на Павла Сергеевича, так же спокойно смотрела на Шведова.
-- Поздно мы ужинать стали, -- говорила Маргарита Аркадьевна. – За восемь перевалило. Этак меня вскорости совсем разнесет.
-- Лариса не боится, а ты о красоте своей печешься, -- вставил Павел Сергеевич.
-- Почему же не боюсь, -- возразила Лариса. – Очень даже боюсь. Ем и боюсь.
-- Ты, Гера, уедешь, эти две павы на диету сядут, и у нас за столом кроме силоса ничего не будет. Они станут худеть, а я сохнуть.
-- Ой, что ты выдумываешь? Когда это тебя на силосе держали? Скажешь, что я тебя плохо кормлю?
-- Разве я выражался в прошедшем или настоящем времени?
-- Да лучше б ты ни в каком не выражался.
-- Душа моя, кто же тебя разговорами развлекать будет? Генрих, вишь, не в настроении.
-- Оставь его.
У Шведова возникло ощущение, что его здорово надувают, вот здесь сейчас… Или его бессовестно обманули там, в комнате Ларисы...
Ужин закончился. Со стола убрали. Павел Сергеич ушел на крыльцо курить. Лариса мыла посуду. Маргарита Аркадьевна принесла Шведову чашку кофе.
-- Тебе, наверное, лучше б чая выпить, -- сказал она. – Что с тобой? Голова болит?
Приложило свою прохладную руку ко лбу Генриха. Как в детстве…
-- Все со мной в порядке, не беспокойся.
Маргарита Аркадьевна присела рядом , заговорила тихо и вкрадчиво.
-- Послушай меня, Генрих. Ты сегодня в комнате с Ларисой долгонько пробыл. Извини, я заметила. Так вот, смотри, чтоб ничего такого. Пока дядя Вадим жив, я не позволю… Понял? Ты его племянник, ты в его доме. Так что пока он жив… А там как знаете.
-- Да ты что, тетя Марго, мне и в голову не приходило, -- Шведов не сдержал улыбки.
-- Смеешься, балбес. Такие вещи, знаешь ли, не в голову приходят. Я же вижу, как ты на нее пялишься.
-- Глаза есть вот и пялюсь. С погляду от дяди Вадима не убудет.
-- Я тебе говорю, в комнате у нее не торчи, далеко ли до греха.
-- Ну, вес-все, я понял.
N
У себя Шведов, не включая свет, лег на кровать и закинул руки на подушку, закрыл глаза. Так не подвижно он пролежал полчаса. Со стороны могло показаться, что он спит, или даже умер. Вся предыдущая жизнь представилась Шведову ровной гладкой лентой и теперь вдруг она завязалась тугим запутанным узлом. Напрасно он думал о благополучной развязке, такие узлы не развязываются. Его можно бросить и жить дальше с этим узлом, но он всегда будет мешать, тянуть, целятся за каждый сучок и угол, напутает еще больше. Можно его разрубить, разрезать, но это значило бы отрезать и всю прежнюю жизнь, тот кусок гладкой жизни. Отрезать и начать все с начала. Выйти чистеньким Шведову не удастся, что бы он ни сделал, кого-то да придаст. Придаст, даже в том случае если ничего не будет делать. Надо найти самый простой выход, не заглядывая далеко вперед, надо сделать то, что кажется обязательным и очевидным. «Делай то, что должен делать и будь что будет». Кто это? Какой-то бородатый классик, Толстой… Лев.
Шведов открыл глаза и сел. «Сейчас будем резать, - сказал он себе. – Быстро и внезапно, что б не так больно было». Он встал, приоткрыл дверь комнаты и прислушался: тихо говорил телевизор, к его говору подмешивался голос Маргариты Аркадьевны. Генрих закрыл дверь и подошел к окну. Осторожно, замирая на каждом движении, отварил раму. Хороший стеклопакет: ничего не скрепит, не заедает. Шведов спрыгнул в снег, потом, встав на выступ фундамента, уцепился за подоконник, подтянулся и прикрыл за собой окно. Подойдя к углу, взглянул на крыльцо – никого. Осторожно пробрался в прихожую, обулся в ботинки, надел в пальто, бесшумно выскользнул на двор, оттуда за калитку.
На перекрестке он поймал машину и попросил отвезти на улицу Фонвизина. За рулем сидел губастый парень в черном берете с соломенными, словно выцветшими, бровями. Генрих вспомнил, что ему следовало бы позвонить: парень притормозил у телефонного автомата. Шведов звонил своему больному дяде. Вадим Аркадьевич ответил бодрым посмеивающимся голосом, на дольнем плане слышалось чье-то умиротворенное басение. Шведов сказал, что у него срочное и важное дело, что он подъедет через час, а может раньше, и просил договориться, чтобы его пропустили.
-- Ну, давай-давай, Генрих. А что случилось?
-- У меня нет времени для подробностей, а без подробностей ты мне не поверишь. На всякий случай, прими валидол.
-- Елки-палки, так ты меня и впрямь запугал. Говори, к чему мне готовится.
-- Ну, как знаешь, говорю: сын твой Витяша жив.
-- То есть? Я кажется не расслышал.
-- У меня сейчас нет времени на разговоры.
Шведов повесил трубку и вернулся в машину.
-- А теперь, шеф, жми на Фонвизина.
И снова укромный, но теперь уже опустевший двор. В темноте пятна света у подъездов и под
фонарем. Дверь на тугой скрипучей пружине. Ступеньки истертые, вытоптанные посередине. Шведов на втором этаже, звонит в квартиру. Старушечий голос спрашивает:
-- Кто там?
-- Это я, Генрих Шведов, двоюродный дядя Вити.
За дверью настороженное замешательство.
-- Галина Федоровна, меня Лариса Александровна прислала, -- объяснил Шведов.
Дверь приоткрывается, пропуская в подъезд бдительный взгляд, и захлопывается, чтобы снова раскрыться, но теперь уже широко. Галина Федоровна в байковом халате поверх шерстяной водолазки стояла на пороге. С шеи свисал шнурок, на котором держались очки с большими стеклами.
-- Здравствуйте, молодой человек. Проходите.
Войдя в прихожую, Шведов сразу же снял с себя пальто, но оставил его у себя в руках. Из комнаты высунулась голова Витяши и радостно прокричала:
-- Дядя Генрих! Скажите, что мне еще рано спать.
Шведов подмигнул мальчику и обратился к Галине Федоровне:
-- Меня прислала Лариса, она просила забрать Витяшу. Она звонила вам?
-- Нет.
-- Сегодня проездом будет ее мама, бабушка Витяши, она хотела бы взять внука к себе погостить.
-- Почему же она сегодня мне ничего не сказала?
-- А телеграмма только что пришла. Лариса поехала на вокзал встречать маму, а меня сюда прислала. Она сказала, что позвонит вам, да видно не дозвонилась. А вы позвоните ей сами. Они, может быть, уже вернулись с вокзала.
-- Да у Ларисы нет телефона. Я ей никогда не звоню.
Шведов сунул руку в карман пальто.
-- Они с вокзала должны поехать к моей тети. Позвоните, не можете же вы отдать ребенка человеку, которого видите второй раз в жизни. Пусть даже Витяша меня знает, но без разрешения матери нельзя. Верно? Позвоните, пусть Лариса сама вам скажет.
Галина Федоровна с уважением отнеслась к доводам Шведова, взяла у него бумажку с номером телефона и, на ходу пристраивая на нос очки, зашаркала шлепанцами в комнату. За спиной старушки Генрих коварно улыбнулся Витяше, приложил палец к губам и поманил мальчика рукой. Тот подошел.
-- Хочешь, прямо сейчас поедем к маме?
Витяша радостно закивал головой.
-- Тогда бабушка не должна нас слышать.
Витяша снова был согласен. Из комнаты донеслось повизгивание телефонного диска. Шведов распахнул свое пальто, укутал в него Витяшу и, подхватив мальчика, выскочил за дверь.
В машине Генрих попросил водителя в черном берете:
-- Пожалуйста, в больничный городок, поскорей.
-- А что случилось? – спросил «черный берет», заводя мотор.
-- Да вот, племянник у меня гвоздь проглотил.
Витяша в пальто всхлипнул от смеха. Но только Шведов знал, что он это от смеха.
-- Вот те раз, -- говорил водитель, выруливая из двора. – Что же ты гвозди глотаешь? У меня парнишка однажды монету проглотил – ничего, вышла естественным путем. А гвоздь, это серьезно.
Сейчас, когда мальчик был у него на руках, и машина беспрепятственно неслась к больнице, Шведов признался себе, что на душе у него паршиво. В общем-то, ему и раньше было не хорошо. Ему стало тошно еще в комнате Ларисы… Но сейчас… Что стало твориться с ним сейчас? Казалось, что в груди застрял какой-то ком, голова стала тяжелой, в глазах появилась серая рябь. Шведов зажмурился, провел рукой по лицу. Рябь пропала, но кожа… Шведов почувствовал, что лицо его стало липким и влажным. Да и ладони были мокрыми. Нехорошая холодная испарина. Комок стал перекатываться от живота к горлу. «Да что же это такое?» В лазах снова зарябило. Потекло из носа. « Кровь?» – испугался Шведов и достал носовой платок: нет, сопли, какая-то слизь. « Ладно, к черту, приедем в больницу разберемся». Комок, вроде бы, затаился где-то под диафрагмой. Казалось, что они едут уже вечность.
-- Витяша, ты жив? – спросил Шведов свое пальто.
-- Жив, -- пискнул детский голос.
-- Ну и я жив.
-- Держись, малец, уже подъезжаем, -- вставил водитель.
И наконец-то показался решетчатый забор больничного городка, и машина остановилась. Шведов протянул «черному берету» деньги и увидел, как дрожит его собственная рука. Заметил это и шофер, белесые брови испуганно взметнулись:
-- Э, браток, ты сам-то в порядке?
-- Ничего. Все нормально. Душно у тебя в машине.
Шведов подхватил Витяшу – казалось, за время поездки мальчик прибавил килограмм десять.
-- Давай-ка я тебе помогу,-- предложил водитель.
-- Ничего, -- повторил Шведов. – Я его сам допру.
Генрих перехватил пальто с мальчиком, закинул себе на плечо и пошел. Витяша виновато запросился в туалет. «Черный берет» смотрел, как его клиент, пошатываясь, идет в тусклом свете фонарей. Решив, все-таки, помочь, водитель вылез из машины, но пока он ее запирал, дядя с племянником уже скрылись в полутемных больничных дворах.
Шведов благополучно добрался до широких стеклянных дверей. Открыть их он, почему-то, никак не мог. Витяша выскальзывал из его рук, а поставить мальчика на крыльцо Генриху не приходило в голову. Но дверь вдруг сама раскрылась, и Шведов увидел знакомое лицо, которое заговорило:
-- Ну, вот и вы. Вадим Аркадьевич послал меня вас встретить. Что с вами? Что это у вас?
-- Гордон? – наконец узнал Шведов «стряпчего».
-- Гарден, с вашего позволения, -- поправил «стряпчий».
-- Извините. У меня тут сын Вадима Аркадьевича.
Гарден не выказал не сомнения, ни удивления – человек, знать, бывалый. Он забрал у Шведова его груз и понес в вестибюль. Генрих пошел за ним.
-- Что с вами? Вам плохо? – спрашивал Гарден, оглядываясь через плечо.
Шведов не ответил, его качнуло, согнуло пополам, Генрих схватился за стену и с удивлением увидел, как из его рта к полу потянулась вязкая и прозрачная нить слюны. Комок внутри ожил и стал расти. Голос Гардена просил позвать врача. Кто-то сзади взял Шведова за плечи, ноги уже совсем отказали Генриху, его не удержали, он упал на колени. Комок напирал и вверх и вниз, и… Шведова прорвало, на кафельный пол потекла розова-то желтая противная жижа…
На минуту ему стало легче. Он сидел на полу, прислонившись к стене. Какая-то пожилая женщина в белом вытирала ему рот платком, что-то говорила, он не понимал что. В глазах снова засерела рябь. И Шведов уже ничего не видел, но слышал голоса, какой-то шум, кто-то звал его по имени… « Это конец, -- подумал Шведов, и откуда-то тихонько, толи зашептало, толи запело: Конец! Как звучно это слово, как много – мало… мыслей в нем; последний стон – и все готово,… без дальних справок… А потом?»* (Лермонтов М. Ю)
-- Потом вас чинно в гроб положат,-- пробормотал Шведов.
Это бред слышала только, сидевшая над ним нянечка. И даже сам Шведов не знал, что он это произнес.
Потом на несколько секунд Генрих пришел в себя, увидел… догадался, что увидел потолок, чей-то взгляд, почувствовал, как в рот ему засовывают трубку, и снова ушел.
N
Шведов лежал, словно придавленный каким-то плотным вязким туманом, ему не хотелось ни шевелиться, ни говорить. Ему хотелось пить. Генриху казалось, что он спит… «Нет, -- вдруг догадывался он, -- раз я думаю, что сплю, значит, я не сплю». И тут же забывал, о чем сейчас думал. Ему было плохо и хорошо, лишь бы не трогали, лишь бы его не трогали…
Но вот перед глазами Шведова четко прорисовалось окно с мутными стеклами… Нет, это не стекла мутные, это небо мутное, серое… И голые ветки деревьев. Голое окно и голубые крашеные стены. И черте чем пахнет, и горечь во рту, и пить хочется… Что-то холодное коснулось его губ, легонько протиснулось в рот, и сквозь зубы просочилась влага. Вода. Шведов сделал несколько глотков.
-- Ну, вот мы уже и пить научились.
Кто-то наклонился к Шведову. Он узнал Альбину, в ее руке холодно блестела больничная кружка с длинным, как у чайника, носиком.
-- Боже мой, -- тихо протянул Шведов, -- я стал инвалидом.
-- Ты меня видишь? – спросила Альбина.
-- Да
-- Хорошо видишь?
Те же заколки в волосах, но лицо какое-то не резкое: «А-а, да она без косметики…почти».
-- Вроде, хорошо.
-- Ну а паралич тебе никак не угрожал. Оклемаешься, будешь бегать, прыгать, драться, пальцем в носу ковырять.
В голове у Шведова медленно проплыли все последние события, еще вяло кружившие остатки тумана окончательно развеялись, и стало так тоскливо, что Генрих завыл бы, найдись у него силы.
-- Это что больница? Мы с дядей Вадимом теперь соседи?
-- Вы в разных отделениях. Повезло тебе Генрих. Остался бы ты дома в тот вечер, сейчас беседовал бы с моим папой.
-- Что со мной было? – в горле словно что-то сидело и мешало говорить.
-- Отравили тебя, братишка. Какими-то химикатами. Что ж не спросишь, кто? Небось, догадываешься.
-- Лариса.
-- Может и Лариса, только, брат мой Генрих, скажу тебе горькую правду: если тетя Марго и не сыпала тебе яд своей рукой, то, как минимум была в курсе и не собиралась препятствовать. Сам подумай, если б ты стал загибаться в их в доме, то не должно было найтись такого человечка, кто бы вызвал «скорую» для твоего спасения.
-- Альбина, ты меня убываешь.
-- Я его убиваю. Эх, Гера. Скоро придет следователь, будет из тебя жилы тянуть. Может, расскажешь мне, как ты Витяшу нашел.
Генрих устал. Он понимал, что ему теперь много раз придется рассказывать эту историю с Витяшей. «Ты не подумал о последствиях», -- будто услышал он слова Ларисы и повторил:
-- Я не думал о последствиях… Альбина… Альбина, ведь я его без матери оставил. Он мне этого не простит… Он вырастит и добьет меня…
-- Генрих, у тебя бред начинается… Пожалуй, дела обстоят хуже, чем казалось..