"Любовь"...
Наверняка вы не проходите мимо этого слова, написанного где бы то ни было: на бумаге, на экране, да хоть на заборе! Скорее всего, оно заставляет ваш пульс чуть чаще забиться, и вы, вероятно, слегка растянете свои лицевые мышцы в гримасе, которую называют улыбкой.
Еще бы! Вам есть что вспомнить! Да и мне, пожалуй, тоже…
Здесь можно поиграть в слова. В синонимы. Попробовать заменить слово «любовь» другим, ассоциативно подходящим. У меня получается – «опустошение». А раньше было – «отчаяние». А еще раньше… раньше были мечты.
Я, кажется, все время сомневалась в том типаже, что подсовывали мне книжные истории. «Благородный рыцарь сэр Ланселот» – о-го-го, до чего завораживающе звучит! А отважные мушкетеры, которые перли в драку за честь благородной дамы? А отчаянные гоголевские парубки, что душу дьяволу продавали за никчемный башмак для ничтожной бабенки?
Книжки хорошие, но какая-то в них лажа, думала я. А может, это какой-то заговор спецслужб, задуманный с целью охмурить тысячи малолетних дурочек, сделать всех нас несчастными?
Да так и вышло!
Шагающие вместе со мной по земле и по булыжникам собственной судьбы благородные рыцари, мушкетеры и парубки мучались еще сильнее меня. Я-то хоть покорно ждала предложенных литературой геройств и жертв во имя. Они, бедняги, читали эти же книжки. И прекрасно понимая недостижимость идеалов, вполне справедливо предполагали и собственное им несоответствие. Ко времени полового созревания их самооценка увядала, как мой колеус на окне в полярную ночь.
Не плачьте по мне, други! Я в конце-концов тоже пошла путем, проторенным до меня миллионами и миллиардами сердец, в конце которого торчит криво вбитый колышек с покосившейся табличкой и гвоздем процарапанным словом – «Любовь». То есть, подгребайте сюда, товарищи, здесь, за углом вам обязательно выдадут пайку: спички, соль и полбуханки черного, земного счастья…
Правда, по дороге к пайке со мной начали происходить странные вещи. Причина, видимо, в дурацкой привычке сомневаться и до конца не верить печатному – да хоть и гвоздем нацарапанному! – слову. В результате я то отставала, то обгоняла толпу путников.
Эх, что там толпа! Я и собственного ( м-м-м… как там у нас принято? Ага, «возлюбленного», «сердечную привязанность» и «вторую половинку») попутчика, умудрялась раздражать до крайности своим непопаданием в ритм марша.
- Твою мать, да что ж ты не как человек, мон ами?! – гневался он. – Ну, ты посмотри вокруг, ну идут же, спокойно в ногу шагают, напевают некоторые. А ты? То влево, то вправо, то шнурок развязался, то пописать, то на обочине полежать в небо посмотреть!... А какого хрена ты в том небе не видала? Смотреть надо на меня, я ж твой возлюбленный, сердечная привязанность и вторая половина! Запомни это, бестолочь, прохлада глаз моих…
Одним словом, я почти отчаялась. Да и отчаялась бы совсем, если б мой попутчик так часто не твердил эту глупость – «вторая половина». И внезапно меня осенило: а зачем мне вторая половина, если я сама – целое? От меня еще никто ничего не отрезал, не отрубил и не откусил, так куда, к каким пустотам я буду это вторую половину прикладывать? И я окончательно устроилась на обочине, установила палатку, развела костерок и решила пока остановиться. Авось там, за поворотом, еще все не разберут.
Но предаваться размышленьям в одиночку мне пришлось недолго. Вскоре обнаружился сосед, тоже к раздумьям склонный. Честно говоря, и палаточка у него была пожиже, и костерок помельче. Так что вскоре он перебрался ко мне. Мы долго не трогались в путь, все задумывались да беседовали. А потом пошли дети – совместные раздумья тому сильно способствуют. И пришлось плестись дальше, к той самой кривой табличке, к спасительному углу: ведь в пайку, кроме спичек, соли и полбуханки, входила еще и бумажка, заверяющая факт присутствия любви в жизни каждого из смертных.
К счастью, мой попутчик никогда не настаивал на том , что он – моя вторая половина, или, допустим, сердечная привязанность. Ему не надо было все время произносить этого вслух, дабы убедить самого себя в том, что он достоин книжных описаний. А следовательно, достоин любви. Нет, его половая сфера и психическая жизнь не страдала от заниженной самооценки. Он и так знал, что он самый лучший. Страдания ему опять же подсовывала я, например зудением об оставленной в мыльнице воде после душа. Да как я смела, ведь это мыло трогали лучшие в мире руки, а вода, налившаяся в мыльницу, омывала лучшее в мире тело!?
Скука… какая же скука сопровождала нашу парочку в дороге! Все чаще я вспоминала, что моя палатка была прочнее, а одной мне было в ней просторней.
- Черт возьми, душа моя! – орал он. – Ведь мы провели с тобою волшебную ночь любви, так какого рожна ты, спустя минуту после сладострастных судорог наших слившихся воедино тел и душ, как-то подозрительно трезво говоришь: «А тебе не пора?». Ну, может, и пора, - мне ж еще подвиги совершать во имя любви! - но слышать это от тебя неприятно. И вообще, тебе же совершенно нечем заняться в мое отсутствие, да, фонтан сердца моего?
Я молниеносно готовила завтрак и гостеприимно распахивала дверь с надписью «Выход». А потом делала в его отсутствие свои любимые дела: валялась с книжкой, ела (спрятанные от него же) фрукты, стояла у стены на голове, валялась без книжки, смотрела в небо…
Однажды оттуда ко мне спустился ангел. Это был седоватый дядечка лет пятидесяти с породистым профилем. Вместо крыльев за его спиной болтались парашютные стропы. Дяденька сказал, что зовут его Петр Иваныч и что он вовсе не спортсмен, а скорее наоборот. Невостребованный рыцарь, вот.
Петр Иваныч цепко ощупал мою фигуру, глаза без отблеска мысли, и сказал задушевно:
- Ты мне подходишь.
- В смысле? – изумилась я.
- Ты самая что ни на есть настоящая «дама сердца». Безмятежная красавица. За тебя не стыдно погибнуть в бою, защищая твою честь.
Я задумалась, а что такое честь, и есть ли она у меня? Пошарила кругом руками, ничего не нашла…
Петр Иваныч, тем временем, продолжал:
- Я, голубушка, большой специалист по дамам сердца. Всю свою жизнь я положил на алтарь поисков тебя, дама моего сердца. И вижу, что прожил свои годы не зря. Я искал, я находил многих (тут Петр Иваныч промокнул платком глаза), и не могу сказать, что мне было плохо. Благодаря женщинам, которые были со мною, я испытал блаженные минуты восторга и полноценности бытия. Но, увы, очень скоро я понимал, что эти дамы – не дамы моего сердца, а просто дамы. Я их всех люблю, всех обожаю и трепещу, но… Не то!
Петр Иваныч вздохнул горестно, потом приободрился и продолжил:
- А ты… Вот ты совсем другое дело! Твои глаза, как и подобает прекрасной даме, обращены в небеса, а не вокруг себя. И так тревожит, так волнует мою чуткую мужскую душу твоя отстраненность от общего потока страждущих великой Любви. Ведь люди, в сущности, это самцы и самки, которые жаждут оплодотворить и оплодотвориться….
- Ну, уж! - рассеянно обронила я, но Петр Иваныч не слышал.
- И вот теперь, когда я наконец обрел тебя, моя прекрасная дама, весь мир вокруг нас изменится и расцветет розанами и рододендронами. Мы будем наслаждаться друг другом и сжимать наши тела в ослепляющем потоке страсти…
- То есть как? – вставила я, - Все время, что ли, сжимать?
- Нет, не все время, конечно, - сладко усмехнулся рыцарь, обнажив отличные коронки. - Ты будешь сидеть здесь, - он указал на пень, обросший мхом, - а я буду тебя обожать. С утра я буду стоять на коленях, и целовать тебе руки поочередно. Потом я угощу тебя нектаром, мною собранным, и дичью, мною добытой. Затем я осыплю тебя лепестками фиалок, и опять же постою возле тебя на коленях. Потом спою тебе серенаду, может, две-три. Потом мы сольемся в экстазе… и все. Такая вот чудная жизнь в любви, все время вместе, вместе!..
Петр Иваныч по-детски захлопал в ладоши.
- Как же это, уважаемый? – поразилась я. – При таком насыщенном расписании, когда же я буду валяться с книжкой, смотреть в небо?..
- Милая, - Петр Иваныч навис надо мной, - опомнись! Какие книжки? Какое там валяться? Не пристало прекрасным дамам…
В этот критический момент к палатке вернулся мой спутник.
- Что за говнюк? – спросил он
- Я попросил бы! – задохнулся Петр Иваныч.
- А-а, я знал! Только, стало быть, я за порог, как тут – постороннее мужичье!?
- Моя прекрасная дама, в путь! – картинно махнул рукой в сторону парашюта Иваныч.
- Я т-те дам «в путь!»! Я тя счас в последний путь отправлю! – сжал кулаки мой спутник.
- Выбирай, с кем ты? – крикнули они одновременно, а спутник шепотом добавил - «сучка».
- А идите-ка вы, рыцари, в ЖОПУ! – рявкнула я и почувствовала опустошение.
Мне не очень понравилось это чувство: пустота внутри и растерянность. Сначала я хотела пообвинять себя, потом решила: ерунда! Ведь любовь и все такое – сплошная цепь компромиссов и мелких предательств: то себя предаешь, уступая, желая оправдать чужие ожидания, то чувствуешь, что предают тебя, не желая оправдывать твои. И розаны с рододендронами здесь совершенно ни при чем. Как, впрочем, и спички с солью.
Посмотрев внутрь себя внимательней (а это, признаться, выходит лучше, чем глядеть вовне), я обнаружила, что мне чего-то недостает. Опустошение пришло не от одиночества – это дело приятное! – а от осознания: мои попутчики по дороге к «Любви» все-таки выдернули из меня какие-то куски. Слегда подразрушили то целое, каким была я, пока меня не понесло, вместе с толпой, в совершенно ненужном мне направлении.
И я двинулась в обратный путь – подбирать растерянное. Встречая пинки и тумаки тех, кто шел к указателю на криво вбитом колышке. «Движение одностороннее, куда прешь!» – кричали одни. «Девушка, с вами что-то не в порядке» – ласково убеждали другие. «Да она обезумела!» - пожимали плечами третьи.
Может, и обезумела, пусть так. Ведь это любовь, одна она побуждает нас совершать удивительно безумные поступки: верить и доверять, бороться и искать, найти и не сдаваться. Верить книжным словам : «…она задохнулась от счастья, он воспылал… сердце забилось… руки вспотели…» и Бог знает чему еще. Доверять свою жизнь (и имущество!) в сущности совершенно незнакомому человеку, со странной фамилией, иной кровеносной системой, чужим лицом (проснитесь ночью и всмотритесь!). Бороться за право обгладывать сахарную косточку интимной жизни только на пару с одним-единственным, этим чужим человеком, и лаем отгонять других. Искать утешения от обид, нанесенных любовью на груди все той же любви. Найти, в конце концов, дряблую и бессмысленную, обоюдно раздражающую старость в компании все того же чужака. Но не желать иных путей, не помышлять о возвращении к себе «до любви», ни шагу назад – не сдаваться, не сдаваться, НЕ СДАВАТЬСЯ!…
Любовь делает нас безумными. Толкает на нелепые шаги. Заставляет делать странности, например - читать этот вот текст.
Да поможет вам Господь-насмешник и Петр Иваныч, доблестный рыцарь наших будней.