« Я не назову черепаху негодной
за то, что она черепаха».
Уолт Уитмен
Денис Муравин казался мне симпатичным парнем, хоте знала я его не очень-то хорошо. Мы иногда встречались в компании общих знакомых. Он со всеми ладил, но держался независимо. Я теперь даже не могу вспомнить, был ли у него закадычный друг. Никто из наших барышень его особым расположением не пользовался, это точно. А вот на него заглядывались. Ну, симпатичная мордашка – бог с ней. Тело у него было как у танцовщика: стройное, гибкое, ловкое. Возьмите и проденьте его в иголочное ушко. И двигался легко, бесшумно: только что, вроде был здесь -- глядь, а он уже там. Иногда мне так и хотелось спросить Дениса: «Муравин, ты что, резиновый?»
Я пыталась навести справки о нем у нашего рубахи-парня, тот, который все обо всех знает, такой тип есть в каждой компании. «Чем занимается это Муравин? – спросила я: -- танцует, раздевается, лазает в квартиры через форточки?» Рубаха-парень показал важно выпяченную нижнюю губу и, отрицательно покачав головой, сказал: «Нет, он занимается совсем другими вещами». «Какими же?» В ответ – загадочное выражение лица. Рубаха хотел, чтобы я его расспрашивала. Он не получил от меня этого удовольствия.
И вот, одним нежным сентябрьским вечером мы случайно столкнулись на улице: я и Денис Муравин. Он улыбнулся мне так, словно для полного счастья ему только меня и не хватало. А у меня не было никаких важных дел… Нет, у меня вообще никаких дел не было. А он пригласил меня в бар, выпить пива. Он помнил, что я люблю темное пиво… Не скажу какой марки, чтобы не делать никому бесплатной рекламы. Главное то, что Муравин помнил эту марку и помнил, что темное. Это было так мило с его стороны.
Но оказалось, что по дороге в бар, нам нужно завернуть к какому-то человеку и забрать у него какую-то вещь. Этот человек жил в панельной девятиэтажке за дверью, обтянутой потертым коричневым дерматином. Он был приземистым мужчиной лет сорока, уже растерявшим половину своих седеющих волос. И он встретил нас, вытирая чистой тряпкой большие красные руки с закатанными рукавами. В его квартире пахло чем-то техническим, кажется, расплавленной канифолью.
Хозяин предложил мне огромное клеенчатое кресло сталинских времен и оставил с Денисом в огромной бестолково обставленной комнате. Чего тут только не было: кроме уже упомянутого кресла, монументальный письменный стол из той же эпохи, тонконогие легкие стулья и низкий плоский сервант семидесятых, зеркало с темной резной рамой, бог знает какого века… Это я, любопытная, глазела по сторонам, а Муравин спокойно ждал, присев на краешек стола. Хозяин вернулся скоро, и принес длинную узкую коробку. Бережно положил ее на стол и снял крышку движением, каким продавец демонстрирует покупателю торт. Какое-то время Муравин только стоял и глядел в коробку, а за тем так же бережно двумя руками извлек из нее… шпагу. Да самую настоящую шпагу, но обычной я бы ее не назвала. Не так уж много холодного оружия я повидала. Пожалуй, это была единственная шпага, которую мне показали не по телевизору. Я не знала, что она необычная, я догадывалась об этом. У ее эфеса не было никаких приспособлений для защиты руки. Шпага – без всяких украшений, и даже не блестела. Позже выяснилось, что оружие вовсе не нуждалось в чистке: его матовая мутность – важнейшая особенность шпаги Муравина.
Денис взялся за эфес, покачал оружие в руке, словно проверяя его на вес. Погладил пальцем клинок, потрогал острие, и принялся размахивать шпагой во всех направлениях: она то медленно и плавно описывала дугу, то стремительно рассекала воздух, внезапно, резко бросалась в пустоту. Ох, как красиво все это у него получалось! Кошачье проворство и мягкость. Его движения были похожи на танец, а лицо оставалось сосредоточенным. И он не выпендривался, он делом занимался. Муравин подбросил шпагу, поймал ее одной рукой за клинок, легко размахнулся и метнул, как копье. Шпага почти бесшумно вонзилась в дверной косяк. Хозяин весело воскликнул: «Хоу!» -- и не пожалел своего имущества.
Муравин был доволен. Он пожал руку мастеру и отсчитал несколько хрустящих купюр. Потом одним движение Денис вынул шпагу из косяка. При этом спина Муравина прогнулась и напряглась – шпага засела крепко. Денис аккуратно уложил свое оружие в коробку, пришло время пива.
Полутемный уголок бара, янтарные пятна ламп на зеленых стенах. Вязкая горечь пива. Я спросила Муравина, зачем ему допотопное оружие. Денис улыбнулся, вроде как с вызовом, облизал пивную влагу с губ и предложил мне своими глазами посмотреть, что он делает со шпагой. И как это можно устроить? Для этого нужно съездить в Квашено, пригородный поселок, где у Муравина был дом, оставшийся ему в наследство от бабушки. Он больше ничего не сказал. Я не расспрашивала. Я согласилась, не имея ни малейшего понятия о том, с чем мне придется столкнуться.
А когда я рассказала о предложении Муравина своей подруге Лариске, она ответила:
-- Съезди, посмотри. Я видела, чем он том занимается, и скажу тебе одно: это отвратительно. Хотя Толик /ее муж/ был в восторге. Но ты знаешь, у мужчин странные вкусы. Такими зрелищами Муравин даже деньги зарабатывает.
Ну что ж, посмотрим.
До Квашина мы ехали на электричке, остановки две. Потом шли улицей, меж рядами заборов, разноцветных, деревянных и металлических, глухих и решетчатых. За спиной Муравин нес легкий рюкзак, под мышкой уже знакомую мне длинную узкую коробку. Попадавшиеся навстречу люди здоровались с Денисом. Какой-то мужичок уважительно просил его зайти «как-нибудь» на днях, очень просил. Муравин обещал.
Мы пришли к дому, утонувшему посреди сада, заглушенного бурьяном. Наверное, после кончины старушки, здесь уже никто не хозяйничал. Муравин завел меня в стоявшую отдельно маленькую постройку, что-то вроде флигелька. Флигелек был обжит: стол покрыт чистой клеенкой, диванчик, табурет, полка с хозяйственными мелочами. Денис оставил здесь рюкзак и коробку, что-то поискал и не нашел на полки, и повел меня в дом.
Чувствовалось, что в доме давно никто не живет. Воздух в комнатах стоял затхлый, словно мертвый. И в мертвом же порядке находились здесь все вещи. В порядке, когда-то наведенном и уже никем не тревожимом. На выцветших обоях виднелись геометрические пятна, оставленные картинами или фотографиями, когда-то висевшими на стенах и закрывавшими их от солнечных лучей. На мебели серый налет пыли, но пол… Пол можно сказать чистый, по крайней мере, его хоть изредка, хоть в некоторых местах, да моют.
-- Здесь никто не живет? – спросила я, осматривая потолок, заранее, зная, что увижу паутину в углах.
-- Нет. Кому здесь жить?
-- Тебе.
-- У меня других дел хватает. Садись сюда.
Муравин указал мне на стоявшую в углу широкую разложенную диван-кровать. Я присела на краешек.
-- Нет, забирайся к стене и устраивайся удобней. Располагайся. Тебе придется долго ждать.
-- Чего?
Муравин наклонился ко мне и заговорил тихо и внушающе, будто разъяснял что-то очень важное:
-- Ты должна сделать так, как я попрошу, иначе ничего не получится. Забирайся на диван, сиди тихо-тихо и жди. Я не знаю, сколько придется ждать: может час, может больше. Что бы ни случилось, не вставай с дивана и молчи. Договорились?
Я решила: Муравин знает, что делает. Разувшись, забралась на диван и устроилась в уголке. Подняв облачко пыли, Денис вынул из шкафа наугад одну из книг и бросил ее мне:
-- Полистаешь, когда соскучишься. А это пожуешь, если проголодаешься, -- Муравин вручил мне пакет с бутербродами и термосом.
Я ничего не понимала, и это мне нравилось. Денис ушел, я осталась в доме одна. Было тихо, как только может быть тихо в пустом заброшенном жилище, где даже часы молчат. Лишь иногда из сада сквозь закрытые мутный окна доносился щебет синиц и воробьев. То, что оставил мне Муравин для развлечения, называлось «Книгой о вкусной и здоровой пище» – толстенный том издания 1953 года, с рецептами простых и сложных, а порой диковинных, наверное, никем не пробованных блюд. Яркие соблазнительные картинки, способные возбудить аппетит даже у мертвеца. Милый Муравин, какой он молодец, что оставил эти чудесные бутерброды с колбасой.
Так шло время: я читала рецепты, рассматривала картинки, ела бутерброды. Истек почти час, когда у меня появилось ощущение, что в комнате я не одна. Это было не ясное, зыбкое чувство, непрочное как дымок, который в любую минуту может развеять сквозняком. Здесь был еще кто-то?.. Интуитивные миражи, Бог с ними, я не стану к ним прислушиваться. А страницы поварской книги развернули передо мной бал тортов и пирожных в цветных кремово-фруктовых нарядах. Гед ты, золотое худощавое детство, когда можно было подаваться кондитерским соблазнам, не опасаясь отложений в тех самых местах. Я любовалась и таяла вместе с кремом, а чувство тревоги подкрадывалось. « На меня кто-то смотрит,» – сказала я себе и оторвалась от книги.
Два темных маленьких лаза холодно следили за мной. Это была крыса. Обычная крупная серо-бурая крыса. Она сидела... или стояла... В общем, она находилась посередине комнаты и, глядела на меня принюхиваясь, должно быть, к моей колбасе. Я не боюсь ни мышей, ни лягушек, ни змей. Мне очень нравятся декоративные крысы. И даже обыкновенную, большую крысу я видела в зоомагазине в клетке – лапочка. С живой дикой домовой крысой я встретилась в первый раз. Отвратительное зрелище. Только сейчас я поняла всемирную вековую ненависть человека к крысам. Передо мной шевелилось жирное животное с толстым голым бледным хвостом и с голыми же лапами с почти человеческими пальцами. Ну, лапы – еще куда ни шло, но хвост! Вот почему у кошек хвосты мохнатые, у собак тоже, у мышей худо-бедно что-то там растет, а у крыс – голый? Вы видели, как этот хвост сворачивается кольцами? Такое представление лучше наблюдать на пустой желудок и с приличного расстояния. Но морда визитера была отвратительней хвоста. Бледно-розовый рок скалился, будто в ехидной улыбке. Казалось, что пасти не дают закрыться торчащие острые неровные зубы. Крысиный нос был жизнерадостно и вульгарно вздернут. Крыса смотрела мне прямо в глаза таким умным взглядом, что казалось, будто она обо мне знает больше, чем я сама. Сейчас раскроет рот и заговорит.
Тварь, вроде бы не боялась меня. Когда я наклонилась к раю дивана, она предусмотрительно, но не спешно отбежала в сторону и спряталась за ножкой стола. Хитро выглянув из своего убежища. Я вернулась в свой угол – крыса выползла на середину комнаты. Какая гадость. Противно и, почему-то, страшно. А бояться-то, вроде бы, нечего: она меня не съест. Но как справится с тем первобытным, темным, суеверным, что пробирает дрожью от одного вида этого создания. И ведь эта крыса тоже тварь божья, и Господь любит ее ничуть не меньше, чем меня или Муравина, и отвел ей свое местечко на этой земле. Чем крыса хуже ежика или собаки? Тем, что питается отбросами? Ну, так собаки едя кое-что и похуже. Мы называем крыс вредными животными… Будто сами кому-то много пользы приносим. Человек вообще всем мешает жить, еще и решает, кто плохой – кто хороший… чего мы прицепились к крысам? Хвосты их нам не нравятся.
Пока я философствовала, зверь подкрался к дивану и, встав на задние лапы, уставился мне в лицо наглым любопытным взглядом. О ужас! Сейчас это животное бросится на меня и искусает своими острыми зубами, а на зубах у него кишат болезнетворные бактерии. Я забилась в угол, сжав в руках увесистый том поваренной книги – вот, чем я буду обороняться от поползновений мусорного агрессора. Но, справившись с первым испугом, я решила прибегнуть к военной хитрости и, сняв с бутерброда кусок колбасы, бросила его на средину комнаты. Двигая толстыми окорочками, крыса поплелась за подачкой.
И тут на мои взвинченные нервы обрушилось новое испытание. В комнате появился третий. Он стоял в дверях. Наверное, незамеченный мною, он находился там уже несколько минут. Это был всего лишь Муравин, но его тихое неожиданное появление ударило меня пустым мгновенным испугом. Да, это был всего лишь Муравин, но какой Муравин! Денис стоял на пороге комнаты, расставив ноги в крадущемся шаге. Одна его рука напряженно протянута веред, другая, держа шпагу за клинок, отведена назад. Глаза Муравина неподвижные, будто остекленевшие, устремлены на крысу. Эти глаза ничего не видели, кроме голохвостого зверька. Так смотрят кошки, подкрадываясь к птичке. И движения Муравина были какие-то кошачьи: тихие, легкие, медленные – двинется и замрет. И не только кошачье, не просто не человечье, какое-то паучье, что-то извращенное, неправильное… Будто человекозверь из «Острова доктора Моро».
Крыса не замечала крадущейся к ней смерти. Занимаясь колбасой, она краешком глаза следила за мной, считая, что угроза исходит с дивана. Я не увидела, как Муравин размахнулся и метнул в нее шпагу. Клинок пронзил тело точно между лопаток. Крыса даже не пискнула. Лапки с дрожью забились об пол, казалось, зверек хотел вырваться из-под смертоносного жала. Это была агония, продлившаяся всего несколько секунд. На крысиных зубах выступила алая пена. Животное замерло. Под сникшей тушкой расплылась лужа густой крови.
Вот этого мои нервы уже не выдержали. Все произошедшее за последние полчаса: крысиный оскал, стеклянные глаза Муравина, бьющиеся в судорогах лапки, кровавая лужа – все это сжалось в один темный комок и потащило меня… куда-то. Перед глазами сгустился туман, невнятные голоса заговорили о чем-то… Мне уже никогда не вспомнить о чем… Но я быстро вернулась в комнату. Кто это? Муравин придерживал меня за плечи и легонько хлопал по щекам. Это он? Это Муравин?
-- Ну, все, все… Все хорошо, -- приговаривал он, успокаивая, кажется больше себя, чем меня. – Извини, я не ожидал от тебя такой впечатлительности.
Да, это был Муравин.
-- Вообще-то я не боюсь ни крыс, ни крови, -- ответила я не узнавая собственный голос. – Но, пожалуй, на корриду мне лучше не ходить.
Мы оставили дом и вернулись в флигелек. Муравин включил электрическую плитку и поставил на нее старый щербатый чайник. Пока вода кипятилась, Денис закопал под яблоней трупик крысы, отмыл в комнате пол от крови.
-- Бросить в крысу шпагу – это баловство, -- говорил Муравин, чистя свое оружие. – А вот подкрасться к ней близко, в подвале, из-за угла… может и не увидеть, а почувствовать ее в темноте. Рукой почувствовать, как войдет в ее тело шпага, как забьется краса…
Муравин говорил и сладострастно улыбался. Да… улыбчивый он у нас парень.