1.
Исхудавшим, продрогшим октябрьским утром, когда позолоченные листопадом тропы в парках заводят невнимательного путника куда им заблагорассудится, а фигуры в парках, готовясь к своей последней зиме, вздрагивают от холода и меняют выражения собственных затвердевших лиц, гражданин Стрекоза, наблюдавший за чертами осени из окна, беспокойно размышлял о своем. Внезапно, словно открыв для себя, что окружающее его внутреннее убранство дома, имеет, пожалуй, чересчур торжественный и несколько надуманный, как он сам определил, характер, он решился на некоторые в нем изменения. Домашняя атмосфера в идеале увиделась ему более сосредоточенной, более гармонирующей с его особенностями – и, обнаружив себя в весьма неплохом расположении духа, он обдумывал предстоящие действия.
Действительно: многое изменилось с тех пор, как Стрекоза вырос и превратился в гражданина Стрекоза, но ничто в этом доме не напоминало ему о светлом отрочестве, не писало ему с восторженной радостью тех чарующих писем детства, ничто в доме не грело - всюду виделась вычурность, излишняя страстность - в деталях, фрагментах, составляющих одно единое целое. "Видимо, я очень меняюсь", - соображал какие-то выводы гражданин Стрекоза, кривляясь перед платяным шкафом: "К чертям... Убожество, вышвырнуть к чертям…" - хрипел он; что-то отпустило его от той атмосферы, что дарил, храня в себе десятилетиями, старый двухэтажный дом.
Найдя себе на вполне устраиваемых условиях двух работников, Стрекоза объяснил им, что и как нужно делать; разложил, как по полочкам, что из представленного в доме везти в лавку, что к старьевщику, что к антиквару, чья контора стала в последнее время особенно популярна, а сам, поглядывая изредка на нерадивых, как бы они чего не стащили, листал несвежую газету, найденную с незаслуженным умилением за креслом, судьба которого, к слову сказать, также была предрешена – его утащили предпоследним, ещё до семейного портрета, завернутого в пыльную гардину, но уже после серии тематических пуфиков, корявых подсвечников и буфета, развалившегося в процессе извлечения его из вдруг ставшей тесной столовой. В доме постепенно становилось тихо. Словно похищенные из инструмента созвучия и голоса, мебель и сопутствующие, при помощи которых дом умел разговаривать и говорил, говорил ему: «Остановись, одумайся!»; все эти детали интерьера, общие составляющие обыденной жизни были хладнокровно отданы в другие руки, руки чужие, и делу теперь оставалось незамысловатое завершение – с каталогами на руках приедет человек, человек, знающий, как думал про себя гражданин Стрекоза, и с его помощью, а точнее – при помощи его, все два этажа дома зацветут и наполнят жизнь гражданина Стрекоза новыми красками.
2.
Наедине с голыми стенами, в ожидании человека с каталогами, гражданин Стрекоза заинтересовался временем. Недолго думая, он решил подарить часам, что висели на стене его спальни, новое место, и принес их в гостиную, тем самым, восполнив пробел увезенных напольных часов. Осуществив задуманное, Стрекоза вернулся к пепельнице и портсигару, опустился на едва ли не единственный оставшийся в доме диван, обитый кожей, и посмотрел на часы ещё раз: до прихода человека со спасительными каталогами, оставалось около двух часов. «Хорошо», - подумал гражданин Стрекоза, - «Подожду…» - и в этот самый момент он обратил на часы – именно – внимание – так, как только может обратить внимание человек в его возрасте. Стрекоза обратил на часы внимание и понял, что они асимметричны: маленькая часовая и большая минутная стрелки были на одной стороне. Часы были асимметричны, а вместе с ними асимметричной предстала и опустевшая донельзя гостиная, а вместе с ней и весь дом. Что-то надломилось – бесстыдно обыкновенные часы, на голой стене, выглядели асимметрично нагло, они словно издевались над хозяином дома, искорежив своим видом что-то важное в его жизни, сдвинув центр тяжести оной набекрень, отчего та скособочилась и предстала перед глазами отвратительной и уродливой. В голове, отскакивая от висков, била секундная стрелка.
Стрекоза вскочил, ошеломленный, взбежал по лестнице на второй этаж, испепеляя взглядом ступени, исступленно мечась, уронил, уже поднявшись, на пол свой носовой платок, поднял его, зачем-то посмотрел в окно, проследил движения неизвестного прохожего, обругал его, сморкнулся, положил платок на подоконник, зашел в уборную, вернулся за платком, и в довершении всей бессмысленности своих действий полез на чердак. На чердаке воняло крысой. Или даже не крысой, а крысами – гражданин Стрекоза поморщился, сморкнулся вновь, сделал несколько шагов и увидел перед собой сундук. Достав из сундука какой-то весь сморщенный пиджак, он вдруг заметил, что прохладно, надел его поверх своей старомодной блузы, улыбнулся и начал спускаться вниз. Опьяненный царящим в голове кавардаком и маскарадом свежих выводов по поводу отсутствия симметрии у часов на стене, он едва не рухнул с лестницы, решив зачем-то перешагнуть сразу через три ступени, снова высморкался и понял, что этим осенним утром с ним случился «жуткий насморк и необходимо срочно принять сильнодействующих пилюль, или чего-там-они-предлагают, чтобы…» А вот зачем именно, Стрекоза уже не знал: логическая цепочка разорвалась, заискрилась рассыпавшимися камнями во внезапно опустевшей голове. Оказавшись в гостиной, он судорожно достал сигару, полез в карманы пиджака: «Ну, нет симметрии, ну, неровно, неправильно, не так, ну и что; нет симметрии, ну, подумаешь, боже ж ты мой… не так, а что не так?» Из кармана пиджака, найденного на чердаке и несколько вонявшего крысой, а точнее, несколькими сразу, вывалились и освобожденно зазвенели старые проржавевшие насквозь ключи – «Гадость, гадость, гадость…» - шевелил губами гражданин Стрекоза, а из кармана вслед за связкой ключей посыпались монеты, скрепки, десертные ложечки, снова монеты, старые, моток ниток, серебряный наперсток, ещё монеты, обручальное кольцо, флакончик с духами, пакетик со специями, сборник стихов, фигурка слона из, соответственно, слоновьей кости, треснутая пробирка, открытка, огрызок свечи, очечник, головоломка, петарда, шнурок, Те Самые Пилюли От Насморка, желтый кленовый лист, краткий словарь системы психологических понятий, чье-то фото в рамке, а на фото дивной красоты девушка, а за спиной этой девушки море, а над морем срезанный горизонтом купол небосвода, все это вываливается из кармана пиджака, словно прорывается к драгоценному воздуху с каких-то немыслимых – недосягаемых мыслью глубин, и брызжет, сверкает, рвёт, падает на пол с грохотом латинская энциклопедия, семейный портрет, завернутый в пыльную гардину, вываливается кресло, скрывавшее собой несвежую газету, прочитанную в процессе перехода границы из старой жизни в видевшуюся обновленной, из кармана вываливается и вновь разваливается на куски буфет из столовой, два дивана, столы, стулья, книжные шкафы, тумбы, кровати, перила, лестницы, двери, окна – стены – дом.
Глядя на рухнувший дом, Стрекоза из последних сил заметил, что на южной части крыши сидят голуби, а на северной нет. Это проявление асимметричности добило его, и он, истошно вопя, выбежал на улицу…
«Так», - взяв себя в руки, принялся за рассуждения Стрекоза, - «Голуби. Голуби симметричны: справа крыло, слева крыло. Справа глаз, слева глаз, посередине клюв. Хорошо. Дом. Мой дом асимметричен, потому как имеет пристройку со стороны переулка. Ужас. Дальше. Дальше. Дальше вот эта самая улица. Справа дома и слева дома – посередине дорога. По краям пешеходы. Улица асимметрична – с левой стороны дом трех этажей, справа дом пятиэтажный. Кошмар», - подумал Стрекоза. Из подворотни загремел ведром дворник. «Дворник. Дворник асимметричен. В правой руке дворника – ведро. Ужас. Ужас». Гражданин Стрекоза постепенно начал говорить вслух: сначала вполголоса, потом всё громче; с истерикой во взгляде, дико вращая широко раскрытыми глазами, делая огромные шаги и распугивая прохожих, он добрался до проспекта, откуда свернул на набережную, и чем дальше он уходил от дома, тем больше он убеждался в том, что сейчас ему необходимо успокоиться, придти в себя, собраться с мыслями, которые, казалось, всё норовили скрыться, разбежаться в асимметричные четыре стороны. Сделав неимоверный крюк, гражданин Стрекоза оказался в парке; он сел на холодную сырую скамейку и закрыл лицо руками.
3.
Исхудавшим, продрогшим октябрьским утром, когда позолоченные листопадом тропы в парках уже завели невнимательного путника куда им заблагорассудилось, а фигуры в парках, приготовившись к своей последней зиме, вздрогнули от холода и спрятали свои затвердевшие лица, гражданин Стрекоза, кое-как добравшись до своего дома, вел переговоры с человеком, принесшим каталоги.
«Мне необходимо, чтобы всё в доме было пропорционально. Чтобы все в доме было, так сказать, симметрично, если вы понимаете, о чем я», - объяснял Стрекоза. «Легко», - произнёс человек с каталогами, - «Напротив шкафа – шкаф, напротив стула – стул, напротив двери – новая дверь. Что ж тут непонятного». Стрекоза успокоился: «Я хорошо заплачу. Главное, чтобы всё было правильно, чтоб всё так, как я сказал». Лицо человека с каталогами распласталось в улыбке… «Напротив шкафа - шкаф», - успокаивал себя Стрекоза, - «напротив стула – стул», - несмотря на то, что он прекрасно отдавал себе отчет в том, что дом его превратится в некую геометрическую головоломку, и оттого уже прекратит существовать как дом, Стрекоза облегченно закрыл глаза – ему стало лучше.
Едва ли не дни напролёт, в процессе всех метаморфоз, что претерпевал двухэтажный дом, гражданин Стрекоза отсиживался на чердаке, среди царящего там бедлама и липкой пыли. Он пытался разобраться, что с ним происходит, заглядывал в покосившееся зеркало, стараясь разглядеть в симметричном на радость собственном лице разгадку его мучений: «Почему вещи бывают симметричные и несимметричные; правильные и неправильные, ведь всё было бы гораздо проще и понятней, если бы, подобно моему лицу, бабочке или же пожелтевшему кленовому листку, всякую, самую незначительную мелочь можно было увидеть развернутой, имеющей две равные половины, две единые доли. Изобразить бы на карте мира линию, или же точку, и перерисовать мир в соответствии…»
«Все предметы», - записал у себя в тетради Стрекоза, - «делятся на симметричные и асимметричные. Симметричные же, делятся в свою очередь, на симметричные по содержанию, и по облику. Допустим, пианино – симметрично по сути: глядя на него, можно смело провести ось, разделившую бы пианино на две равные части, но оно асимметрично по содержанию – его звучание зависит от расположения нажатой клавиши – по левую руку звук низкий, грубый, а по правую высокий и тоньше. Существуют так называемые слова–перевёртыши. Слово «кабак» симметрично. И по звучанию, и по написанию, соответственно. Но по определению – едва ли…»
Порой его бросало в дрожь: Стрекоза вдруг представлял себе, насколько абсурдно он выглядит, когда копается в никому, казалось бы, не нужных соответствиях, параллелях, осях. «…Да кому она нужна, эта симметрия», - в очередном порыве истерии хватался он за голову, но стоило ему лишь оглянуться вокруг себя, вернуться в мир, как тотчас же поднималось головокружение – от легкого, к вызывающему тошноту: в эти моменты Стрекоза понимал, что если решение кому-то и необходимо, то только ему одному. А если он болен, болен, так сказать, на голову, то пусть, чёрт с ним, едва ли он отступит. Он найдет решение, ведь оно уже теплится на кончиках его пальцев, оно уже совсем рядом… Стрекоза, и глазом не моргнув, достает из-за пазухи так называемую плоскость а: «Пусть а – произвольная фиксированная плоскость…»; стряхивает пыль с найденной у чердачного окна точки Х; меж страниц альбома с марками, оставленного отцом, находит перпендикуляр ХА; на полу – едва заметный отрезок АХ`, и точку Х` - в картонной коробке из-под съеденной молью шляпы; и симметричную ей точку Х – приклеившуюся к подошве ботинка. Стрекоза что-то невнятно произносит, рисует огрызком карандаша на стене: «Пусть а – произвольная фиксированная плоскость. Из точки Х фигуры опускаем перпендикуляр ХА на плоскость а и на его продолжении за точку А откладываем отрезок АХ`, равный ХА. Точка Х` называется симметричной точке Х относительно плоскости а, а преобразование, которое переводит точку Х в симметричную ей точку Х`, называется преобразованием симметрии относительно плоскости а…»
«…Симметрия широко распространена в природе. Её можно наблюдать в форме листьев и цветов растений, в расположении крыльев птиц, насекомых, органов животных, их конечностей; в форме кристаллических тел. Также, симметрия широко используется на практике, в строительстве и технике… Точка Х` называется симметричной точке Х относительно плоскости а, а преобразование, которое переводит точку Х в симметричную ей точку Х`, называется преобразованием симметрии относительно плоскости а…»
Спустя неделю, в самом начале ноября, Стрекоза изобрёл Симметрон – оптический прибор, позволяющий видеть окружающий мир симметрично оси. Прибор представлял собой очки с перпендикулярно установленным на переносице небольших размеров зеркальцем: установленным таким образом, что в зеркале появлялась точная копия видимого. Действовал так называемый принцип калейдоскопа, популярной детской игрушки: это была симметричная копия, благодаря которой носитель Симметрона видел мир в четкой симметрии относительно линии края зеркальца.
4.
Стёртым до дыр, мрачным декабрьским вечером, когда уже не разобрать – ни дорожек в заснеженном парке, ни лиц умерших фигур, тщетно пытавшихся схорониться и пережить зиму, гражданин Стрекоза вновь погружен в себя. Стрекоза наблюдает за чертами зимы из окна и видит в ее поведении что-то родное, почти материнское – как если бы снег стал молоком, а он, глупый немолодой человек, подверженный всевозможным истощениям и нервным срывам, стал вновь грудным младенцем, нежным, ещё хранящим ту невидимую нить, неразрывную связь с матерью.
Ласка точки Х, внимание перпендикуляра ХА, заботливость отрезка АХ` и тепло точки Х`...
Одним из таких, уже зимних вечеров Стрекоза познакомился с Неизвестной. Обстоятельства встречи случились банальными донельзя, знакомство произошло на улице: он показал себя как человек на редкость заботливый, аккуратный; всё произошло молниеносно скоро. Неизвестная свела с ума его впечатлительную натуру: ее тонкие черты лица, прозрачная кожа, всё: от манеры выбирать слова до её восхитительных кулинарных способностей и познаний в области кинематографии, в коей Стрекоза не знал ровным счетом ничего; и – о, чудо! – он пишет её имя на стекле, покрывающемся ночью ледяной паутинкой, он не спит – он думает о ней. Симметрон в стороне – Стрекоза лежит с закрытыми глазами, и взор его обращен к ней; и нет, не стоит, наверное, говорить о какой-то сумасшедшей страстной любви, но что-то поменялось в гражданине Стрекоза, он словно вернулся в то время, где он просто – Стрекоза, он просто обретает десятки глаз, хрупкое продолговатое тело, и, главное, крылья – крылья, способные поднять его и опустить к ней на плечо – брошью, изящным ювелирным украшением, где ему хочется замереть редким драгоценным металлом, хочется остаться с ней, ведь – странное дело – ему кажется, его с ней связывает чуточку большее, нежели просто растущая день ото дня симпатия. Он поднимался высоко в воздух, не пугаясь редких птиц, не боясь морозного воздуха, сковывающего движения – его охватывал болезненный жар, он словно оказывался на острие пламени. «Как странно», - осторожно думал Стрекоза, - «Меня ничто не страшит, но, в то же время, именно это меня и пугает». Он не очень хорошо разбирался в собственных чувствах, но что-то привело его этой ночью наверх, на чердак, повидавший столько тревог и исканий, ставший уже родным, где Стрекоза вновь оказался напротив зеркала и увидел привычное, собственное симметричное лицо.
Стрекоза глядел на себя в зеркало.
Стрекоза корчил физиономии. И вдруг его ударила, осенив, догадка. Симметрон не причём – для симметрии ему не хватало любимого и любящего человека… «Если точка Х лежит в плоскости а, то считается, что точка Х переходит в себя. Если преобразование симметрии относительно плоскости а переводит фигуру в себя, то фигура называется симметричной относительно плоскости а, а плоскость а называется плоскостью симметрии этой фигуры…»
Стрекоза вскочил, ошеломленный, спустился по хрупкой лестнице на второй этаж, испепеляя взглядом ступени, исступленно мечась, уронил, уже спустившись, на пол свой носовой платок, поднял его, зачем-то посмотрел в окно, проследил движения неизвестного прохожего, обругал его, сморкнулся, положил платок на подоконник, зашел в уборную, вернулся за платком, и в довершении всей бессмысленности своих действий включил на полную громкость радиоприемник. В эфире звучала программа новостей. Дрожащей рукой он принялся дергать за антенну, переключать радиостанции, но, так и не обнаружив того, чего он сам не знал, оставил программу новостей: из виртуального пространства прямо на письменный стол повалили гнилые яблочные огрызки, смятые газетные вырезки, упаковки лекарственных средств неизвестного предназначения, фотографии, портреты, книги, пластинки, кофейные чашки, галстуки – бантики – носовые платки, расчески, микрофоны, провода, микросхемы; на пол, тут же развалившись на куски, с грохотом падает телевизор, за ним кресло, другое, настольная лампа, всё это рушится, с грохотом ломается, рассыпается; и вновь: буфет из столовой, два дивана, столы, книжные шкафы, перила, лестницы, двери, окна – стены – дом и престранное приспособление, готовое показаться человеку в то дело непросвещенному неказистым и смешным – Симметрон…
(Е.К., 2002)