Вечер намечался просто чудесный. Небо было затянуто сплошной серой мглой и на оконном стекле уже появились первые многообещающие капли дождя, явно собиравшегося затянуться надолго. В комнате стало довольно прохладно — ровно настолько, чтобы появился повод затопить камин.
Что я и сделал. Потом пододвинул к камину кресло и сервировочный столик, поставив на него пару зажженных свечей. В сумеречной комнате мягкий желтый их свет удачно дополнил блики каминного огня на стенах.
Получилось очень уютно. Березовые поленья уже начали потрескивать, вот-вот дождь должен был вовсю забарабанить по подоконнику.
Я отключил телефон и начал накрывать на стол. Принес масло, хлеб, графин с водкой собственного приготовления, вскрыл банку красной икры — не какой-нибудь, а северных лососевых, крупной, с неповторимым вкусом. Аккуратно нарезал и разложил на тарелочках балык и копченую колбасу, не торопясь сделал бутерброды и сел в кресло.
Я не спешил. Следовало растянуть предвкушение насколько возможно, пока хватит терпения, и только потом налить водки в хрустальную рюмку, с удовольствием выпить и начать закусывать, по-сибаритски наслаждаясь уютом и вкусом деликатесов. Главное было — следить, чтобы содержимое графина убывало не слишком быстро, чтобы не пьянеть, а только находиться в состоянии слегка измененного сознания, когда настроение чуть-чуть эйфорично, а вкус закуски ощущается с особой отчетливостью.
Я исходил из того, что каждой погоде соответствует свой напиток. Так, пиво лучше всего пьется вечером после жаркого дня, на свежем воздухе. А вот водка — зимой, в метель, или как сейчас, промозглой осенью в дождь. И обязательно с хорошей закуской и возле камина.
Шум подъезжающей машины я услышал, уже держа в руке наполненную рюмку. Поставил ее обратно на столик и прислушался. Автомобиль, судя по звуку — легковая иномарка, остановился возле моего дома. Двигатель замолк, чуть позже мягко хлопнула дверца и еще немного погодя послышались шаги на крыльце. Три шага, ровно по количеству ступеней. Мелодичная трель дверного звонка.
Я поднялся и пошел открывать, гадая, кого это могло принести в такую погоду, да еще и на ночь глядя. Людей, которым был известен этот адрес, можно было пересчитать по пальцам, и никто из них не приехал бы сюда без крайней необходимости.
Человека, чей силуэт я увидел в проеме открытой двери, узнал сразу, несмотря на скудное освещение и то, что не виделся с ним года четыре.
— Привет, — произнес человек.
— Алексей! — обрадовался я. — Вот уж никак не ожидал тебя увидеть!
Алексей, мой давний знакомый, вошел в прихожую и огляделся.
— Да вот, вспомнил, что давно не виделись, решил заехать. Совершенно случайно узнал этот адрес… А хорошо у тебя тут.
— Да, неплохо… — сказал я, недоумевая. Сколько его помнил, Алексей всегда был этаким живчиком, энергичным и с острым языком. Ироническая ухмылка не сходила с его лица и по любому поводу от него можно было ожидать язвительного комментария, впрочем, вполне беззлобного. Сейчас же он был хмур и рассеян, что было для него совершенно нетипично. Кроме того, в его голосе чувствовалась какая-то натянутость или, скорее, озабоченность.
— Проходи в каминную, прямо и направо, — сказал я, выглядывая наружу перед тем, как закрыть дверь. Во дворе, освещенная уличным фонарем, стояла довольно свежая BMW-"трешка". Четыре года назад Алексей мог только мечтать о машине. Определенно, его дела пошли в гору.
Мы прошли в каминную. Я указал Алексею на кресло, достал вторую рюмку, уселся в соседнее и наполнил из графина рюмки.
— Ну, за встречу! — поднял я свою. Мы выпили. Я сразу подхватил один из бутербродов, Алексей закусывать не стал. — Давай, рассказывай, как живешь? Вижу, неплохо.
— Да как тебе сказать… — он задумчиво уставился в камин. — В принципе, да, неплохо…
Работаешь все там же? — Когда мы виделись последний раз, он только-только утроился системным администратором в одну небольшую фирму. После недели работы там у него уже появились мысли о поиске другого места.
— Там же, да…
— Тебе же вроде не понравилось?
— Ну да, поначалу не понравилось… — Алексей помялся. — Но потом дела в фирме пошли лучше. Собственно, по этому поводу я и хотел с тобой поговорить… Ты в колдовство веришь? — вдруг серьезно спросил он.
Я чуть рот не открыл в изумлении. Сроду его не интересовали такие вещи. Всегда он был материалистом и скептиком, открыто издеваясь над всякого рода чертовщиной. Интересовали его только компьютеры, в них он души не чаял и готов был говорить о них часами, все остальные темы для него существовали постольку-поскольку. Если добавить к этому полное отсутствие обычной для него веселости, то можно было сказать, что изменился он неузнаваемо.
— Впрочем, что это я, — спохватился он, — ты же, помню, черной магией интересовался …
— Белой, — поправил я его. Я действительно, занимался когда-то классической белой магией, пока не убедился в ее низкой эффективности.
— Ну, это неважно… Главное, ты в этой области что-то смыслишь. У меня, понимаешь, проблема такая… Точнее, не то чтобы проблема, скорее вопрос… Он мне покоя не дает. Вот и вспомнил про тебя, подумал, может ты что прояснишь… — Я промолчал. — Понимаешь, у нас в фирме история такая странная произошла…
— Давай по порядку, — сказал я.
— По порядку… Ну что ж, давай, — кивнул Алексей. — Ты помнишь, как я устраивался в эту фирму? Собственно, работать туда я пошел исключительно от безденежья и потому, что получше ничего не было. Генеральный директор там не то чтобы дурак, скорее, просто человек не от мира сего. Свято верит в законы честного бизнеса — налоги платит полностью, до копейки, КЗоТ — не нарушает ни в единой букве, ну и так далее. Вдобавок к этому его регулярно осеняют идеи фикс, каждый раз наносящие приличный удар по нашему счету. Нечего и говорить, что дела у него идут плохо. Точнее, шли.
Однажды, когда мы пили чай в приемной, туда вошел Генеральный. По его вдохновленному лицу сразу всем стало ясно, что нас поджидает очередной удар. И мы не ошиблись: он радостно объявил, что в фирму принят на работу еще один человек, на новую ставку директора по связям с общественностью, и нас теперь ждет великое будущее, потому что специалист он экстракласса. К слову сказать, из двенадцати человек, работавших тогда в фирме, семеро были директора — коммерческий, финансовый, по маркетингу и так далее, такой вот у нашего Генерального был бзик. Он почему-то считал, что в солидной фирме должно быть много руководителей, особенно директоров — дескать, чем больше, тем престижнее… Так вот, фонд заработной платы был один на всех, поэтому появление новой ставки означало, что все остальные сотрудники автоматически будут получать меньше. Само собой, по этой причине оптимизма Генерального мы не разделили.
Новый директор появился на следующий день. Фамилия его была — фон Бреве. Ульрих Карлович фон Бреве. Мы решили, что он из обрусевших немцев. Первое время это необычное имя резало слух, но скоро к нему привыкли. Тем более, что внешность этого мрачного типа производила куда большее впечатление. Представь себе: высокий — под два метра, тощий, прямой, как палка, и весь в черном — и туфли, и костюм, и пальто, и даже галстук, только рубашка белоснежная.
Странным был не только его внешний вид. К примеру, работал он исключительно по ночам. Приходил часам к пяти-шести вечера и сразу закрывался в своем кабинете, расположенном по соседству с моим. Этот его распорядок сразу вызвал у сотрудников фирмы, и у меня в том числе, недоумение. С какой общественностью можно связываться по ночам? Однако Генеральный на наши резонные вопросы повторял только, что фон Бреве — спец экстракласса и ему лучше знать, в какое время работать.
Этого человека потом обсуждали еще долго — слишком уж он был необычен… Но, по-моему, никто, кроме меня, так и не пытался всерьез увязывать с ним те странные события, которые начались вскоре после его появления у нас. Вот о них-то я и хотел тебе рассказать — только факты, что было. А ты потом скажешь, что об этом думаешь.
Я кивнул, мысленно пожав плечами. Кое-что для меня уже прояснилось. Вовсе Алексей не собирался со мной советоваться или консультироваться, более того, я был уверен, что к концу своего рассказа он забудет, что хотел узнать мое мнение. Довольно обычная ситуация — у него случилось что-то неординарное и ему всего-навсего нужно высказаться, не важно кому, лишь бы выслушали внимательно. Человек, по сути, разговаривает сам с собой, формулируя, анализируя, размышляя. Собеседник нужен исключительно для того, чтобы это не выглядело слишком шизофренично — ведение бесед с собой в психиатрии как-никак считается одним из симптомов. Ну что ж, всегда к услугам…
— Так вот, — продолжал Алексей, — я и сам во многое не могу поверить, так что ты, пожалуйста, уж не смейся…
Я заверил его, что у меня и в мыслях этого не было. Алексей согласно кивнул.
— Фон Бреве почти ни с кем не разговаривал. Придя в офис, сразу, не задерживаясь, проходил в свой кабинет, а если встречал кого-нибудь по пути, здоровался кивком головы. Никто не знал, чем он занимается. Из своего кабинета он не выходил, а попасть туда ни у кого не получалось. Никто, в том числе и уборщица, не мог заставить себя перешагнуть порог этой комнаты. Мало того, даже постучать в дверь было невозможно. По косяку — пожалуйста, но если кто пытался прикоснуться к дверному полотну, рука сама по себе замирала в паре сантиметров от него или соскальзывала все к тому же косяку.
Как-то раз я ухитрился заглянуть в этот кабинет — очень уж мне стало интересно, что же может там быть. Однажды вечером дождался, когда в коридоре послышатся шаги фон Бреве. Кстати, походка у него была очень необычная — тяжкие такие, бухающие шаги, как у статуи Командора… Так вот, услышав шаги, я выскочил из своего кабинета и встал напротив его. Фон Бреве кивнул мне, как обычно, и зашел к себе. Дверь была открыта всего несколько секунд, но я успел заглянуть ему через плечо…
— И что же там оказалось? — с любопытством перебил я Алексея.
— А ничего. Точнее, ничего особенного. Стоял там стол, возле него — стул. Все. На столе ни единого предмета, даже телефона не было.
Алексей на минуту замолчал, задумавшись, потом продолжил.
— Фон Бреве появился в нашей фирме в начале августа 98-го. Сам знаешь, что было потом. Честно говоря, когда я узнал из теленовостей о дефолте, первой моей мыслью было: на работу можно не идти. Я был уверен, что фирма разорилась. К тому времени она уже была фактически банкротом. Мы были должны трем банкам, сроки подходили, а денег и половины не было от нужного; заказов не поступало; аренду не платили полгода и нас грозились уже выкинуть на улицу. Конец фирмы был очевиден и дефолт должен был ее доконать.
Однако, произошло все с точностью до наоборот. Три банка, которым мы были должны, разорились одними из первых, а все имевшиеся у нас на то время свободные средства оказались вложенными исключительно в наличные доллары.
Генеральный был потрясен настолько, что закрыл фирму на неделю. Мне кажется, он просто боялся вспугнуть удачу. Впрочем, в те дни мало кто работал… Когда фирма после этих каникул снова открылась, сразу выяснилось, что дела идут более чем хорошо. Мы уже больше никому не были должны. Клиенты пошли косяком, заказы посыпались один за другим и фирма наконец начала получать хорошую стабильную прибыль.
Так начались дни процветания. Налоговка вдруг потеряла к нам интерес, благодушно взирая сквозь пальцы на откровенные ляпы нашего главбуха. Пожарные, санитарные и прочие инспекции, донимавшие до того чуть ли не ежедневно, забыли дорогу к нам. Заказов появилось столько, что пришлось втрое увеличить штат, а прибыль была такова, что неизвестно откуда взявшиеся на нашем счету полмиллиона долларов заметили только через две недели. Оклады сотрудников выросли в десятки раз.
Одновременно с ренессансом у нас, у конкурентов начались неприятности. Те, кто смог перенести августовский кризис, никак не могли оправиться и встать на ноги. Только какой-нибудь конкурирующей фирме начинало везти, как ее сразу постигал сокрушительный удар – пожар в офисе или на складе, аудиторская проверка или еще что-нибудь.
А потом начались смерти.
Директора, главные менеджеры, лучшие специалисты фирм-конкурентов начали гибнуть от несчастных случаев. Они попадали в автокатастрофы, ломали позвоночник на гололеде, выбрасывались из окон в приступе неожиданной депрессии. Объединяло эти случаи одно: никогда смерть не была легкой и безболезненной.
Технический директор одной из фирм, выигравшей за день до этого очень выгодный тендер, наблюдал за работой строителей у крыльца своего офиса, когда взорвался баллон самодельного компрессора. Отлетевшей крышкой ему оторвало руку вместе с плечом и он умер от шока до приезда "скорой". Завскладом другой фирмы, которого придавило обвалившимся стеллажом, ее дождался, но врачи ничего сделать не смогли и спасатели, поднявшие несколько часов спустя стеллаж автокраном, вытащили из-под него уже труп с раздавленной грудной клеткой.
Это были именно несчастные случаи — большинство из них подстроить было бы просто невозможно. Как, например, можно было бы сделать, чтобы у междугородного "Икаруса" на скорости отвалилось переднее колесо, когда навстречу ему ехал ведущий специалист одной из этих фирм? Автобус на полном ходу вылетел на встречную полосу и лоб в лоб столкнулся с его машиной. Кроме этого специалиста, не пострадал никто — ни в автобусе, ни три пассажира легковушки — легкие ушибы не в счет. Им повезло. Я знал этого человека, мы с ним полгода работали несколько лет назад в одной организации. Радиоприемник, лежавший на панели приборов автобуса, от удара вылетел через лобовое стекло и попал специалисту в лицо, изуродовав его, вмяв раздробленную верхнюю челюсть в носоглотку. Он умирал больше часа, до самого конца оставаясь в сознании. Говорят, он все это время хрипел, захлебываясь кровью, пытаясь что-то сказать, но это у него так и не получилось…
Я не могу сказать, что эти смерти нас радовали, но и печали особой от них мы не испытывали, потому что дела в нашей фирме, и, в какой то степени, благодаря этим несчастным случаям тоже, шли все лучше и лучше.
Генеральный шалел от бешеных прибылей. Блаженная улыбка не сходила с его лица и прожекты сыпались из него один за другим. Как ни странно, самые разорительные из них глохли едва появившись, сами по себе, а остальные, воплотившиеся в жизнь, были довольно безобидными.
Он организовал службу безопасности, пригласив возглавить ее полковника ФСБ в отставке. Нашей фирме эта служба была нужна как собаке — боковой карман, поэтому большую часть времени ее сотрудники откровенно валяли дурака. Впрочем, какой-то толк от этого был — в холле теперь круглосуточно дежурил вежливый охранник в костюме и с бэджем, демонстрируя состоятельность фирмы.
Другим прожектом Генерального стали банкеты. Первый случился года два назад по случаю особо крупного заказа и он решил эту сделку достойно отметить. Мы благопристойно выпивали, закусывали и непринужденно трепались. Это так понравилось Генеральному, что он распорядился выделить под это дело специальное помещение в офисе. Разумеется, когда мы пообвыклись и вошли во вкус, выпивать стали куда больше и банкеты потеряли первоначальную светскость, но Генеральный решил не отказываться от появившейся традиции и они случались регулярно, два-три раза в неделю.
Фон Бреве на них тоже бывал. Правда, присутствие его было относительным: каждый раз он наливал себе стакан водки, усаживался где-нибудь в углу и молча сидел там, отхлебывая понемногу из стакана, как воду, думая о чем-то своем. На нас он, как нам казалось, внимания не обращал. Допив стакан, так же молча вставал и уходил, как-то незаметно для нас. Мы на него скоро тоже перестали обращать внимание — ну сидит себе, и пусть сидит…
Напомнил он о себе только один раз.
Мы к тому времени успели уже хорошо принять, закуски были почти все уже съедены и в банкетном зале стоял обычный для этого этапа нашего традиционного сборища гвалт. Празднующий народ разбился на кучки.
Говорили кто о чем: о работе, машинах, женщинах, само собой… Больше всего слушателей собрал финдиректор, вернувшийся за день до этого из отпуска. "Представляете, — возбужденно орал он, размахивая руками, — в этом номере кондиционера не было! Это в Египте-то! Ночью еще куда ни шло, но днем! Солнце жарит не хуже гриля, жара, как в преисподней…"
"В преисподней холодно. Очень холодно", — перебил вдруг его незнакомый бас и мы все недоуменно оглянулись на угол, где сидел Фон Бреве, потому что сказал это именно он.
Реплика была странная и довольно неуместная, мы ждали продолжения, но он только молча сидел, мрачно уставившись в свой стакан. Финдиректор возобновил прерванный рассказ и все постепенно повернулись к нему. Все, кроме меня.
Я был потрясен этой фразой. Уж не знаю, как это получилось, но я как будто увидел своими глазами то, что фон Бреве хотел сказать: огромные пустынные пространства где-то под землей, на неимоверной глубине, теряющиеся во мраке высоко вверху каменные своды, скудно льющийся неизвестно откуда бледно-голубой мертвый свет. Я увидел толпы безмолвных полупрозрачных теней, проходящих друг сквозь друга и, кажется, не замечающих никого и ничего, как сомнамбулы. Я ощутил жуткую атмосферу тоски и безысходности, царящую там. И я почувствовал холод.
Это был не обычный земной мороз, который можно измерить в градусах Цельсия. Тот погребной холод пронизывал как рентгеновское излучение, выстужая изнутри, останавливая сердце и мертвя душу. Я почувствовал, что умираю, что смерть проникает внутрь меня с этим холодом, в каждую клеточку моего тела. Наверное, я бы умер, если бы не очнулся вовремя.
Я пришел в себя спустя считанные секунды — рассказчик еще не успел возобновить свой рассказ о поездке в Египет. Кажется, я неприлично долго пялился на фон Бреве.
Когда он ушел, не знаю — к тому времени я уже был в лежку пьян.
После этого случая я начал присматриваться к нему и скоро обнаружил, что на банкетах он все-таки не все время погружен в свои мысли. Изредка он вдруг вскидывал цепкий взгляд и исподлобья пристально смотрел на кого-нибудь из нас. Смотрел долго, внимательно-изучающе. Кроме меня, этого никто не замечал.
Тот случай на банкете потряс меня больше всего, однако он был не единственный.
Однажды я решил навести ревизию на жестком диске своего компьютера, как давно уже собирался. В каталоге с музыкой я неожиданно обнаружил неизвестный мне файл. Заметил его сразу, потому что у других имена были по названиям песен, а этот мр3 был обозначен просто как "трэк". Раньше этого файла не было, это я знал точно, потому что сборник тот слушал частенько. Я запустил "Winamp" , загрузил в него этот каталог и там, в плэй-листе, появилось название — "Ноктюрн мрака". Я щелкнул по нему мышью.
Когда пришел в себя, я сидел на полу, забившись в дальний от компьютера угол. И зря ухмыляешься, — неожиданно зло бросил Алексей, заметив, что я усмехнулся. Я поспешно придал своему лицу серьезное выражение. — Если бы ты оказался тогда на моем месте, тебе не до смеха было бы… Меня буквально колотило. Не знаю, почему я не свихнулся… Композиция длилась минут пятнадцать, и она была такой жуткой, что за это время крышу могло снести запросто, без всяких шуток. Как бы тебе объяснить… Представь, что тебя разбудили в тот момент, когда тебе снился кошмар. И вот ты уже проснулся, и понимаешь, что тебе все это снилось и в реальной жизни такого быть не может, но чувство необъяснимого ужаса — чудовищное, вселенское — все еще не дает тебе опомниться и ты шарахаешься от всего, что тебя окружает — от подушки, стула, собственной руки… Умом понимаешь, что бояться нечего, но панический страх гораздо сильнее рассудка… Примерно то же было со мной тогда, только гораздо сильнее.
Первым делом я кинулся к компьютеру и удалил этот каталог к чертовой матери в обход корзины, и еще потом полчаса грузил на винчестер все подряд, что попадалось под руку, грузил и тут же удалял, чтобы этот ноктюрн нельзя было ничем восстановить. Руки тряслись так, что не мог попасть мышью по кнопкам и делал все с клавиатуры…
— Кстати, — заинтересовался я, — а что этот ноктюрн вообще из себя представлял? Слова там какие-нибудь были?
— Слова… Не было там никаких слов. И инструментов тоже. По крайней мере, я таких инструментов никогда раньше не слышал. Был просто низкочастотный гул такой, плавно меняющий тональность… — У Алексея вдруг резко расширились глаза и его явственно передернуло от пережитого когда-то ужаса. — Но, блин, какой гул… Я потом еще с неделю очухивался.
Алексей резким жестом выдернул из кармана сигарету и торопливо закурил. Пальцы его заметно тряслись. Я встал и сходил на кухню за пепельницей.
— А позже, — продолжил он, успокоившись, — где-то месяц спустя, у меня накрылась видеокарта. В обед решил побегать немного в "Quake". Я проходил его уже до этого раза три, все уже было знакомо, поэтому на ту дверь я обратил внимание сразу — раньше ее не было. Я решил, что это фенька разработчиков игры, специально для таких, как я, кто любит проходить одну игру несколько раз. Ну что ж, пулемет на изготовку, подхожу, дверь открывается… и вижу канцелярский стол, точнее, его 3D-изображение. Обычный, еще советского производства, такой еще недавно и в моем кабинете стоял, пока во всей фирме мебель не поменяли на итальянскую. Гляжу я на этот стол, начинаю понемногу соображать, что вижу кабинет фон Бреве, у которого мебель так и не поменяли. Причем вижу с той точки, где я находился в тот момент, как если бы монитор транслировал изображение сквозь стену, и вдруг — в системном блоке хлопок и монитор гаснет.
Взорвался чипсет видеокарты. Больше никаких повреждений — нигде контакты не поплавились, все контроллеры целехоньки, даже ножки чипсета остались целыми, только разогнулись, а сам он — в виде мелкой щебенки засыпал дно системника. Ты можешь это понять? — обратился Алексей ко мне.
Я прикинул возможное напряжение на контактах и пожал плечами:
— Ну, я же не специалист все-таки… Вообще-то, если напряжение скакнуло, то ножки бы уж точно должны были расплавиться. Мне так кажется.
— Вот! — Алексей значительно поднял указательный палец. — Именно плавиться должно было бы все, но никак не взрываться… По крайней мере, уж не камень чипсета…
А недавно фон Бреве исчез.
Обнаружил это я. Генеральному приспичило заиметь свой сайт в интернете, и, разумеется, дело это свалили на меня, как на сисадмина. Сервер купил, сайт с грехом пополам сделал и потом только исправлял некоторые огрехи. В тот вечер я тоже кое-что переделал. Ночью, уже дома, вдруг решил проверить сайт со своего компьютера, чтобы посмотреть, как он выглядит со стороны. Подключился, но сервер не отвечал. Мне это очень не понравилось — все-таки отвечал за оборудование я. Пришлось ехать в офис. Сразу могу сказать, что сервер не отвечал по простой причине: он выгорел весь изнутри, как и еще три компьютера, включая мой, находившиеся рядом с кабинетом фон Бреве.
Когда я подъехал к офису, меня сразу насторожило, что входная дверь приоткрыта — наш полковник строго следил, чтобы ночью офис охранялся как следует, и я уже заранее готовился к объяснению с охранником.
Как выяснилось позже, из мощного дверного замка исчезли ригели. При этом эксперт заявлял, что замок последний раз разбирали при установке его на дверь, в прошлом году, и как могли из него испариться ригели ему, эксперту, совершенно непонятно.
А с охранником объясняться не пришлось — он был мертв.
Приоткрыв дверь, я увидел его голову — она лежала возле самого порога. Само тело сидело за столом в холле, но его я разглядел позже, когда зашел вслед за вызванным по сотовому телефону нарядом милиции. Следователь потом сказал мне, что голова была отделена одним ударом очень острого, как бритва, предмета. Такого острого, что тело даже не шелохнулось, голова просто отвалилась от шеи и покатилась по столу, а затем — по полу.
В офисе ничего не изменилось, если не считать разгрома в кабинете фон Бреве. Я был там в качестве понятого, когда составляли протокол.
Паркет был взломан почти по всей площади пола, его некоторые дощечки были разбиты в щепки. Стол был перевернут и у него всмятку разбит один из углов. Стул остался на своем месте, но его спинка… представь, что спинку пластикого стула нагрели паяльной лампой и она оплавилась, сложившись пополам. Представил? Только вот стул тот был деревянный. Шторы на окнах сгорели, закоптив потолок. Еще одно пятно копоти на потолке было у двери. На одной стене появилась приличная вмятина, там едва стена не проломилась, а другая стена, отделявшая этот кабинет от моего, была вся в выщерблинах, как от выстрела из дробовика. Дробин, однако, ни одной не нашли. Над окном в стене появилась сквозная дыра, как если бы в нее при строительстве заделали под углом вверх трубу в руку толщиной, а потом выдернули. Или просверлили геологическим буром. Стена в том месте, между прочим, в пять кирпичей… Что еще? Небольшой участок неповрежденного пола был густо посыпан желтым мелким порошком…
— Сера, —сказал я.
— Да, — кивнул Алексей, — сера. А фон Бреве с тех пор так больше не видели и никто не может сказать, что же там все-таки произошло…
Алексей вдруг спохватился и достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо листок бумаги.
— Вот, — сказал он, протягивая его мне, — чуть не забыл. Эти знаки были выжжены на полу перед дверью в кабинет фон Бреве, я их срисовал.
Я развернул листок. Саксонские магические руны я узнал сразу, а чуть позже припомнил и заклинание, которое им соответствовало.
— Это кабалистическая дуга, — сказал я, возвращая листок, — автономный фрагмент магического круга. Предназначена для преграждения пути посторонним. — Я решил умолчать о том, что неточность в написании одной из рун должна была на порядок снизить действенность заклинания. Впрочем, это могла быть ошибка срисовывавшего ее Алексея.
— Я так и думал, — рассеянно кивнул тот, засовывая листок обратно в карман. — Этого следовало ожидать… А знаешь, сейчас, когда я уверен, что больше никогда не увижу фон Бреве, он мне больше всего и нужен. У меня такое ощущение, что я должен был ему что-то сказать, но не сказал. Глупо, конечно… Он бы не стал со мной разговаривать. Но все равно, я очень хочу с ним поговорить, хотя бы задать ему несколько вопросов, просто увидеть его, наконец! Я не могу избавиться от мысли, что мимо меня прошло что-то важное и я упустил свой шанс… Понимаешь, он зачаровал меня — своей необычностью, странными событиями последних трех лет, а главное — той фразой: "В преисподней холодно. Очень холодно". Стыдно признаться, но я хочу услышать это от него снова — и пережить заново то, что почувствовал тогда…
Алексей замолчал, задумчиво глядя в камин. Я тоже задержал взгляд на языках пламени, бесновавшихся над поленьями.
Я испытывал легкую досаду. Спору нет, история, которую он рассказал, была довольно интересна, да и самого его я действительно рад был видеть, но вечер-то задумывался иначе… Когда теперь еще случится такое редкое стечение обстоятельств — осенний дождь, тихий вечер, соответствующее настроение и снизошедшая благодать? Вряд ли скоро… Алексей в этом ничуть не был виноват, но я ничего не мог поделать со своим неуместным раздражением.
Я с сожалением посмотрел на подсыхающие бутерброды и налил в рюмки водки. Она, оказывается, успела степлиться от каминного огня. Я подумал и остудил ее на десяток градусов, постаравшись сделать это незаметно для Алексея — терпеть не могу теплую водку.
Моментально запотевшая рюмка напомнила мне слова фон Бреве о холоде в преисподней и я подумал, что он наверняка знал, что говорил — там действительно холодно. Очень холодно.