Куйбышево
...Тот Район, в котором находилась самая больница, в которой практиковал великий доктор Селиванов, который лечил мальчика, который написал этот роман, который вы теперь читаете - назывался Куйбышево.
"Среднее Городское Профессионально-Техническое Училище № 24" выдавало "на-гора" сотни шахтеров ежегодно.
Целый день мама пропадала в своей гепетеухе, а моя старшая сестра - в утреннюю, в первую то есть смену, училась. И школа и гепетеуха были рядом, а потому меня навещали обе - проверяя, чем я занимаюсь.
Лучше всего было, когда я сидел на подоконнике: тогда меня было видно издалека и родным моим достаточно только было махнуть рукой - и возвращаться к делам.
Самым моим любимым занятием было раскрашивание себя акварельными красками. Но бодиарт - не было единственным моим изобретением по жизни...
Комната у нас была довольно большая, но не было ни кухни, ни раковины ни туалета. Воду носили ведрами, туда же и сливали отходы, туда же, присев смешно и непонятно зачем, писила моя сестренка...
Часто ей приходилось проносить это известно чем наполненное ведро мимо кучи народа, чтобы вылить его во дворе...
Не знаю герой ли она, знаю что я бы сгорел со стыда, доведись мне делать это...
///////////////////////////////////////////////////
...До той поры, как моя бабушка научила меня узнавать время по часам - уходящие мама с сестрой приклевивали на будильник кусочек бумажки: когда маленькая стрелка достигала бумажки - родственники должны были бы вернуться. Они конечно же не возвращались, - они всегда зачем-то обманывали, - и я начинал волноваться, потом просто скулить, потом орать, бесмысленно бегая по комнате.
Когда слезы прожигали глубокие борозды в моих розовых щечках и страх становился невыносимым, я высовывал голову из форточки и плакал туда, на улицу...
Когда редкие прохожие спрашивали что же случилось, я пытался узнать у них - не видели ли они мою мамку... Они, конечно же не видели, но обещали, что она скоро обязательно будет... Я верил, но ненадолго. Я не боялся за себя, я конечно же боялся, что с мамой что-то случилось и она не вернется ко мне. Я -то проживу, не маленький- но мамка - с ней же случилось что то ужасное - ведь она обещала прийти когда маленькая стрелка будет тут, а
...а.
Горе, что мы с ней совместно выхлебали к тому моему шестилетию было уже достаточно, чтобы стать с нею, с мамой, единым целым.
Часто меня закрывали в комнате на ключ и никто не мог мне помочь внутри общаги - вахтерши не очень радовались факту общения с нашей семьей, дабы не пришлось потом по-дружески присматривать за мной...
Но я ни разу не назвал маму лгуньей или обманщицей - радость увидеть ее снова моментально заливала солнечным светом все огромные пространства моей детской Души.
ВМЕСТЕ С ЭПИЛОГОМ:
.....
Как подобает истинным писателям - документалистам, я должен был отправиться туда, в места моей дивной юности.
Я сделал это недавно.
Петеуха существует и по сей день, правда совершенно не похожа на то, что было. Долго заглядывая в окна, я обнаружил, что в той нашей комнате теперь ремонт и, может быть даже будет там что-то коммерческое, а не общага. Дома очень сильно уменьшились, как уменшился и задний двор и школьный сарай. А совершенно огромное здание школьного спортзала стало неприлично маленькой забегаловкой. Детство все делает гораздо более масштабным, а с возрастом, мы видим только мелкое. Больница, непременно красная и страшная, теперь не произвела никакого впечатления, а мостик, с которого я кидал камушки... Впрочем - о мостике я расскажу особо.
Само по себе понятие - мост - весьма поэтично и суперсимволично. Но для меня это было не просто слово - только на этом мосту я понимал, что на сегодня процедуры по моему излечению наконец-то закончились и меня ждет ну хоть какое-то отдохновение. Отлично помню эпизод - когда моя нога в очередной раз изрыгала миллилитры гноя, мамочке кто-то сказал, что ребенку надо кушать мед...
Я вообще мед, конечно, люблю. Но вы не знаете мою мамочку! Речь пошла не о ложках этого полезного продукта а о банках и килограммах, словно у человеческого организма нет предела усвояемости... Ну впрочем, мама же не медик, она преподаватель математики: чем больше, тем лучше. Алгебраическая прогрессия...
Так вот, мне. любящему бросать с того мостики камушки в речку Абушку, предлагался такой обмен - ложка меда в рот - камушек в речку. Ложка - камушек... Не знаю насколько это было педагогично, но теперь даже если я выроню кусок мыла в ванну, я ощущаю, непременно ощущаю во рту вкус меда.
Весь район стал гораздо меньше и пройти это чудовищное расстояние между общагой и музыкальной школой - теперь для меня было пару пустяков, а тогда... Тогда это было моим пространством жизни - круг малый - школа и окресности. Стадион, гаражи, сарай с дохлой крысой у забора... А в разорваном крысином брюшке - маленькие буковки из чьей-то наборной азбуки...
И теперь этот сарай стоит на том же месте, только стал много ниже, да и приобрел железные ворота. Честно говоря, особых эмоций я не испытал, путешествуя, кроме разве того, что понял: детство ушло безвозвратно и я никогда больше не стану торчать в этой форточке, высунувшимся наполовину и кричать: “Мама, мама”...
Музыка
Кто бы мог подумать - не знаю, но только не я, о том, что музыка станет столь важной частью меня, распыленного по многим направлениям и дорогам большой и страшной, как я теперь это понимаю, жизни.
В музыкальную школу меня привели еще в ранней молодости - в 6 лет, поскольку планировалось, что я стану великим, но вот кем и менно великим - не сообщалось. Потому мама решила, что наверное пианистом.
Экзамены, - самые настоящие экзамены - мне пришлось сдавать в возрасте пяти с половиной лет. Что же, там оценили мой слух на 4, а чувство ритма на 5 или, может быть, наоборот, но все равно эти оценки были явно завышены. Учеба моя начиналась довольно легко, и продолжаласть так, пока не потребовалось усидчивости и самостоятельности. Так много времени занимала у меня долбежка по клавишам, что на теорию времени не оставалось. Не объяснив мне элементарного - вернее - не проконтролировав мое уяснение простых понятий, удовлетворившись моим кивком на вопрос "понятно", педораски* сконцентрировали весь свой педагогический талант на том, чтобы каждый божий день упрекать меня в бездельи и тунеядстве и нежелании, нежелании, нежелании учиться...
Хотя, честно говоря, касалось это только специальности и немножко сольфеджио, потому что хор - это мне очень нравилось и я даже где-то, помню, солировал - исполнял арию гуся и на словах что - то “вот я какой гусь” мне посоветовали показать на себя рукой. Я так и сделал, к великой радости какой-то там комиссии.
Сольфеджио - предмет коллективный и подсмотреть боковым зрением за движениями соседа не представляло никакого труда, хотя убей Бог не понимал какие такие ноты и ритмы вычерчивает моя рука...
Так и выкручивался.
А вот со специальностью - плохо. Там положиться мне было не на кого.
Урок начинался с того, что препод (я даже не помню ни одного - так часто они менялись) сажала меня в какой-нибудь свободный кабинет и оставляла минут на 10 “подготовиться” Вернувшись через полчаса, она обнаруживала меня совершенно скучающим и к музыке охладевшим. Мои робкие тычки по клавишам сопровождались шелестанием квитанций об уплате за обучение - 8 рублей в месяц, как сейчас помню. Счастливый день был тот, когда мама забывала или не успевала заплатить. Тогда все оставшееся время педораска рассказывала мне как это важно для музыканта вовремя оплачивать за обучение.
Квитанции надлежало приклеивать к внутренней части обложки дневника, дабы сделать их удобочитаемыми и постоянно о себе напоминаемыми.
В дни несчастливые, когда мне нужно было додалбливать музыкальное произведение до конца, мне предстояло выслушать длинную речь о том, как я мерзок и ничтожен в своем нежелании учиться. За сим урок завершался и я летел домой чувствуя себя совершенно счастливым.
Я тогда еще не знал, что это лучшая музыкальная школа города...
Моя сестрица, кстати сказать, закончила ту самую школу достаточно успешно.
В выпускной вечер она, вместо обычной благодарности, поклялась учителям принародно, что больше никогда в жизни не прикоснется к клавишам...
Был маленький скандальчик, но слово свое она сдержала...
КВАРТИРУ
...А между тем - квартиры давали! Давали квартиры!
Да, квартиры действительно давали и я тому живой свидетель.
Бабушка часто приезжала к нам в гости, особенно в переломные моменты и делилась с мамой опытом достижения высоких жизненных позиций. Основными средствами достижения их являлись по мнению ее жалобное скуление - попрошайничество с рисованием жутких картин невыносимого быта. Если это не помогало - в силу вступал план “Б”: угроза убийством с последующим немедленным увольнением в середине года.
Бабушка подслушивала ход совещания по распределению квартир прижав подстаканник к стене...
Несколько дней длилась мука и тянулись споры. Мама приходила серая и до полуночи выслушивала наставления бабушки, менявшиеся в соответствии с полученной через подстаканник информацией.
Квартиру нам дали!
Двухкомнатная, в центре, в новом шикарном доме “буквой Пе” по адресу Кирова 123.
Все в ней было хорошо, потому что ничего в ней не было.
Дом сдали совершенно недостроенным, как это было почти всегда. Люди, заранее знавшие свои “адреса” так запрудили новостройку, что строителям пришлось сворачиваться: будущие жильцы воровали в соседних квартирах сантехнику и шпингалеты, чтобы наутро обнаружить, что все это у них снова украдено. Завершение объекта ограничилось привозом и вываливанием в центре двора дверей или унитазов. Жильцы это тут же моментально растаскивали, прикручивали и тут же шли жаловаться, что им ничего не досталось.
Строители появлялись все реже, а жить в отдельной квартире хотелось все больше и моя мамуля взяла все обязанности по доведению жилья на себя, в обмен на ключ.
Началось все с укрепления плинтусов. Мамуля проявила чудеса рукоделия выпилив и составив из ВОСЬМИ кусочков плинтусовую загогулину между корридором и кухней. Этот участок нашего дома стал достопримечательностью и действительно был безупречен.
Все остальное хоть и делалось с меньшим старанием, но уже меньше чем через год у нас всюду были двери, в дверях, где надо - стекла. В кухне, как положено - электроплита “Лысьва” а в комнате - шикарный черно-белый телевизор “Березка 212”
Окна квартиры выходили на 400 - метровый по окружности стадион, принадлежащий школе № 44 - той, в которой я буду учиться еще почти семь лет. Единственным недостатком - и недостатком действительно ужасным - было то, что квартира находилась на первом этаже, а это низко.
Пока родители вели строительство, их дети обживали новые пространства двора. И мой новый сосед слева - Сашка Лебедев - учил меня делать из кирпичей и железок печку, на которой все что угодно можно спечь! Он был намного старше меня и не столь интеллигентного происхождения, но относился он ко мне по-доброму и практически не замечал моей хромой ноги. Мы пекли на этих печках хлеб, а когда я по дуре схватил однажды раскаленный лист голой рукой и получил сильнейший ожог, мама немедленно смазала мне повреждения жиром (!) усилив боль в два раза и строго-настрого запретила мне общаться с Сашкой Лебедевым...
Трудно их понять, этих педагогов по образованию.
А больше друзей у меня во дворе никогда не было.
Мне пришлось сменить не только общеобразовательную, но и музыкальную школу. И тогда я понял чем плохая музыкальная школа отличается от очень плохой музыкальной школы...
Новые учителя вынимали меня сильнее прежних: помимо привычных, как козырь, мне выдвигалось обвинение в том, что я, продолбив три года по клавишам не научился это делать ни "легато" ни "пиано".
Тогда и началось становление меня-вруна. Какие только причины и версии я не придумывал - маме о преподах, а преподам о маме - и так мне легко удалось отлынить почти что четверть.
Помню бешенную работу мозга по пути: "Левый берег", трамвай номер 2 - доедет прямо до музыкалки школы. Воосемь, наверное, остановок... Трамвай номер 12 - веселее: он довезет меня только “до кольца” где, высадив всех пассажиров, закроет двери и будет стоять долго - иногда целый час! И там, в закрытом трамвае - я буду совершенно один, совершенно спокойно и методично... грабить трамвайную кассу...
"Грабить кассу" - это значит выкрутить из нее двадцать - тридцать билетиков, не заплатив, конечно...
А потом порезать эти билетики по линиям и сложить в спичечный коробок: ценные вещи!
Кассы, однако были тогда двух типов: "оторви да брось" и "вставь и нажми" те, что второго типа - хороши тем, что бросив в них что попало и нажавши смешную курносую педаль - ты точно так же не получаешь никакого билета, как и добрая треть честных пассажиров. Так зачем же бросать деньги? Все равно все видели, как ты бросил... деньги!
Главное - делать это с театральной амплитудой и орать очень громко - тогда тебя точно запомнят.
шесть копеек - туда, шесть - обратно.
Это был мой гонорар за музыкальные муки, ибо почти все эти двенадцать копеек удавалось мне сэкономить, имея притом билеты в достаточном количестве и возможность их предъявить моему спонсору по первому требованию:
-Мама! Да я говорю же, не было двойки, был только двенадцатый, а потом двойка сломалась по дороге и я поехал на шестерке. Ну вот же, вот билеты, смотри!
Приходилось маме верить билетам, накрученным умным мальчиком из кассы стоящего трамвая....
Иногда у нас бывали "дополнительные занятия вечером", что приносило мне еще до пятнадцати копеек чистого дохода...
Придумав ПОЧЕМУ я сегодня не пришел на специальность - я счастливо зависал на дворовых лазилках головой вниз - с протезом это было более чем легко - и так, перекрывая на секунду обзор этого перевернутого мира, из нагрудного карманчика белой рубашечки падали, падали на землю мои пятачки...
Касса типа "Оторви да брось" имела сверху большой стеклянный колпак, в прорезь которого и надлежало бросать деньги. Монетки падали на резиновую ленту-транспортер и видны были снаружи очень хорошо.
Завидев какую-нибудь суку зависшей рядом - я шел к другой кассе.
Зачем?
Это совсем другая история...
ДРУГАЯ ИСТОРИЯ
Итак, касса та была устроена очень просто: отсек с рулончиком билетов никак не был связан с отсеком для денег: бросай сколько хочешь, откручивай сколько надо... Был только один тому контроллер: смотрящий внимательно пассажир:
- Мальчик, ты же двушку бросил!
- Какую двушку? Это же десятник, просто старый!
Пока я не научился отбеливать двушки до состояния десятника, натирая их на валенке, покрашеном мелом - выиграть в этом споре мне было непросто.
Единственное, что спасало - это тетенька, которая "все видела".
Отшлифовать двушку добела на валенке я мог, конечно, но не более двух штук за вечер.
А надо было больше...
Это было чувство, описать которое не мог до меня никто, да и у меня не получится: идущее снизу подогревание ног, в пах, там мурашки и - всей толпой кидаются, хватают за сердце и оно - бум-бум: ОХОТА!
Войдя, я занимал позицию у кассы. Трамвай быстро переполнялся часом пик, однако многие, очень многие, все же платили за проезд.
-Мальчик, на-ка, открути билеты!
-А сколько тут?
-Да не знаю я... Сколько там?
-Шесть... Нет, восемь, восемь!
Шесть, восемь...
Я пересчитываю пальчиком на растопыренной ладошке переданную в уплату сумму...
- Ах, какой хороший мальчик! - всплескивает какая-нибудь тетенька.
А мальчик, тем временем, "считающим" пальчиком вдавливает монетки - желательно двадцатники- в щелки между пальцев.
Теперь, грохнув мелочью в кассу- я отвожу от кассы открытую ладонь. И еще подержав ее свободно опущенной, как бы машинально сую ее в карман, куда скидываю улов...
Предприятие сие приносило баснословные для восьмилетнего ребенка доходы: рубль, два в день!
Я не фраерил и не жадничал: стоило мне заметить на себе пристальный взгляд - и я становился кристально честным кудрявым мальчиком.
Правда, мне потребовалось много времени, чтобы понять, что час пик - это другая внимательность и другие деньги, чем дневные, полупустые маршруты с бабульками, готовыми от безделья наблюдать даже за совершенно невинными мальчиками...
Но я продумывал все, до мелочей: я всегда знал сумму денег в моем кармане, я старался запоминать год выпуска двадцатников и полтинников. Зачем? Если бы меня поймали - это бы меня спасло.
Но меня не поймали.
Однажды мне почему-то показалось, что заниматься этим не стоит, и я этим заниматься прекратил.
Вот так все просто.
Кого я обманывал? У кого я воровал?
Ну уж не у людей - точно: билетов я всегда откручивал более заказанных, что непременно радовало одного-двух безбилетников на задней площадке. Людям я дарил счастье.
Я воровал у государства.
И мне ни на грамульку не стыдно.
Воровать У ТОГО государства по сей день считаю делом святым.
...Это мучительное музыкальное обучение, на котором настаивала моя мама, стремясь во что бы то ни стало воспротивиться божьей воле, внушило мне отвращение к музыке и музыкантам на долгие долгие годы... До того самого момента, когда я впервые услышал... Точнее - расслышал Высоцкого.
Ах, как все же мне жаль, что не встретился мне тогда настоящий учитель или хотя бы просто хороший преподаватель! Отсутствие учителя - вот пожалуй самая большая моя невезучесть по жизни...
Может быть, теперь мне бы не было так мучительно больно за бесцельно прожитые годы...
Я всего должен добиваться сам: едва уловив какие-то концы распутывать клубок самостоятельно. Может быть это и интересно, но очень уж утомительно... Вот и теперь, когда я лихорадочно пытаюсь найти Его - мне попадается либо полное чмо, либо исчезают они молниеносно, едва только пальцы мои начинают хоть сколь-нибудь осмысленно трогать струны. Обидно, ей-богу, очень.
Маленькая непонятная эмоциональная вставочка
Вторник, 3 Ноября 1998.
...Вот ведь как лихо скачет время - так оказывается давно не было возможности заняться своим прямым и непосредственным делом - писательством то есть, если конечно кто-то из присутствуюших на церемони считает, что писательство - мое дело. Если бы вы знали, далекие потомки, как вы мне жизнь на самом деле обосрали, когда убедили меня своим жалким видом, что мне придется за вас... Тфу, именно за ВАС погибнуть Медленно в вас растворившись... И я опять попросил Бога и он опять сжалился надо мной. Он сделал так, как лучше, он сделал правду, и может быть, когда-нибудь он простит меня, Бог...
СГПТУ-24
Это наиболее запомнившийся, конечно, период. Мое первое научное знание состояло из расшифровки этой загадочной аббревиатуры - СГПТУ. Не просто какая-то шаражка, а вот именно - среднее, городское, профессионально-техническое училище. Весело ли там было - наверняка было весело.
Эти самые, часто деревенские часто очень простые и почти всегда очень неплохие парнишки и девчонки из ГПТУ собственно и занимались о ту пору моим воспитанием.
Не назову их имен - не то Гоша, не то - Даша... А нег, эти имена я помню по другому поводу - так зовут моих попугаев... Те были гораздо лучше и намного дорее. Меня учили правильно выстирывать и выкручивать рубашку и о том что таким способом совсем не трудно ее разорвать в мелкую дрянь.
Многие шли в ГПТУ потому, что не было никакого выбора у деревенской молодежи шаражка была для них единственным трамплином для прыжка в город, в цивилизацию. Конечно, редко кто из них мечтал о вечно чумазой роже, силикозе и радикулите в 30 лет - но по-другому просто нельзя было.
Вот они и шли.
А днем, когда “учащиеся” учились я сидел дома, перезамучивал чтением свои несколько книжек, в которых уже тогда, стремясь себя развлечь, искал второй, потаенный философский смысл
Почему, например, возник у автора это странный образ всевидящего полицейского-великана, от железной руки которого никто и ничто не устоит: ни мелкий флирт с бельем ни шалости в магазине? Не хочет ли господин со странной, если не сказать иностранной фамилией "Чайковский" - опорочить, очернить наш социалистический строй? Ой... Чего это я опять, вспомнил?
А в этих детских книжках был он, потаенный смысл, который потом - вот хоть убей - исчез. Нет, геморроидальных писателей много, их очень много и в случае катастрофы их хватит на всех, хороших только нет. А уж детских!
Развитие мое умственное компенсировало ко времени похода в школу полность компенсировало мое недоразвитие ыизическое. Мой протез позволял мне весьма прилично двигаться, а хромоту я долго время мог списать на временный трудност и - упал там, потянул, синяк, мозоль... Мне хотелось, чтобы мой труд, мою "компенсацию" за физическое уродство, могли бы принять и воспринять мои сверстники... Никто, в общем то, и не стал бы особенно споритьс тем, что я могу чуть веселеке и бодре читать нескольк отекствов, если бы тогда не убила меня моя вечная тяга к красному словцу. Вот что значит не пожалеть и отца - все кто толко мог бы ко мен приблизиться все были отторгаемы моим грязным языком и самолюбием чрезмеры. Было, конечно было чем гордиться - но я ведь только хотел убедить всех, что люди все разные - кому то дается больше ног, а кому то за счет именно такой вот "давайки" . В общем - первый класс - месчто глде меня впервые стали бить все и всей толпой. Пьяной, уже тогда мерзкой толпой ничтожный и печальных по образу действия толпы людей. Просто хотевших таким вот способом утвердить на земле справелддливость ну если не на земле то хотя бы на том маленьком кусочке, что окружает его.
продолжение следует
последняя редакция - сентябрь 2002